Владимир Шишкин - Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI-XVII веках
Гастон Орлеанский жил в Брюсселе и в Нанси, столице Лотарингского герцогства, где правил противник Франции и союзник Габсбургов Карл IV. Неожиданное бракосочетание Гастона и сестры Карла IV Маргариты Лотарингской смутило и Брюссель и Париж. Во-первых, в планы маркизы дю Фаржи и Марии Медичи входил брак Анны Австрийской и Гастона как основа будущего союза с Испанией. Во- вторых, королева-мать понимала, что такой брак носит морганатический характер и лишает герцога прав на французский престол. Согласно французским законам, королевскую корону не может наследовать принц, вступивший в брак против воли короля или без его благословения.
Мятеж Гастона и герцога де Монморанси не удался. В день сражения погиб граф де Море. Соглашение Людовика XIII с братом не состоялось из-за[239] решения короля казнить Монморанси, а также из-за известия, что король знает о секретном браке своего единственного брата. Судя по всему, Пюилорен склонил своего патрона вновь покинуть страну. Второе бегство Гастона за границу мы определяем как начало очередного этапа дворянской эмиграции.
Фиаско открытого сопротивления Гастона, равно как и неудачи интриг брюссельского двора и последовавшие за этим выводы о силе Ришелье, внесли определенную смуту в стан эмиграции и привели к переговорам с Парижем. К последним очень серьезно отнеслись представители испанской короны. Так, преемник инфанты Клары-Евгении дон Франсиско де Монкада, маркиз д'Айтона, получил инструкции из Мадрида удерживать брата короля во Фландрии как можно дольше. Такое желание мадридского кабинета можно объяснить, исходя из складывающихся взаимоотношений Франции и Испании, которые все более принимали конфронтационные формы в 1630-е гг.
С 1634 г. начались переговоры с лидерами эмиграции. Ришелье и Людовик XIII не желали оставлять испанцам перед возможной войной столь важный козырь, как членов королевской семьи и знатных дворян их свиты. В свою очередь, Гастон и королева-мать убедились в бесплодности своих попыток вернуться во Францию как путем вооруженного вторжения, так и посредством придворных интриг. Они все более становились заложниками у испанских властей. Разногласия с Марией Медичи, и дипломатия Ришелье, который сумел убедить ряд сторонников герцога вернуться, толкнули Гастона на соглашение с королем. Это произошло без учета интересов Марии Медичи. Лагерь эмиграции уже не был единым.[240] Королевская милость, правда, не распространялась на Ла Вьевиля, Ле Куанье. Монсиго и барона де Вьепона. В октябре 1634 г. Гастон Орлеанский с группой ближайших конфидентов неожиданно для испанцев и Марии Медичи бежал во Францию. «Этот принц, несмотря на антипатию, которую он питал к кардиналу де Ришелье, источнику его несчастий, по ряду причин проявлял интерес вернуться в королевство тем или иным путем». — писал в своих мемуарах Анри де Кампьон, член партии Гастона. Однако в Париже вся свита Гастона была заключена в Бастилию и другие тюрьмы, потому что Ришелье не мог допустить, чтобы мятежный брат короля был в состоянии еще когда-либо воспользоваться их услугами. В качестве компенсации и утешения Гастону объявили, что Парижский парламент аннулировал его брачный союз с принцессой Лотарингской и вернул ему титул дофина Франции.
Начало войны с Габсбургами ознаменовалось временным прекращением придворных интриг и активности двора Марии Медичи. Двор королевы-матери оказался в крайне неловком положении, находясь в стане врагов Франции. Маркиза дю Фаржи была единственной, кто не скрывал своих происпанских настроений. Она не прерывала переписку с Парижем, и все, что удавалось узнать, немедленно адресовалось в Мадрид Оливаресу. Анна Австрийская умудрялась субсидировать брюссельскую эмиграцию из скромных средств, выделяемых на содержание ее дома, хотя Ришелье очень скоро перекрыл этот канал, раздраженно выразившись в одной из своих инструкций: «На расходы королевы было выделено восемьсот тысяч экю, из которых немалая часть попала к мадам[241] дю Фаржи. Необходимо закрыть доступ подобным безобразиям».
В конце лета 1637 г. кардиналу удалось получить неоспоримые доказательства связи Анны Австрийской с эмиграцией. По мере раскрытия деталей этого дела становилась все более ясной решающая роль в нем подруги королевы — герцогини де Шеврез, которую Людовик XIII называл не иначе, как дьяволицей. Боязнь возможного ареста и рекомендации королевы заставили ее бежать в Испанию, тем более что испанские власти были предупреждены о возможном повороте событий письмом Анны Австрийской. В следующем году герцогиня отправилась в Англию, где через некоторое время соединилась с двором Марии Медичи.
Королева-мать не случайно переехала в Англию, где царствовала ее младшая дочь — Генриетта-Мария, жена Карла I Стюарта. Продвижение фронта к Брюсселю, возрастающая нервозность и беспокойство испанцев по поводу пребывания французов при дворе королевы-матери, чьи антииспанские сантименты проявлялись все чаще, заставили Марию Медичи просить покровительства английской королевской четы. Королева-мать переставала играть какую-либо роль для Испании без Гастона Орлеанского, особенно после его неудачной попытки устранить Ришелье осенью 1636 г., а также после того, как Анна Австрийская и двор порвали (или вынуждены были порвать) всякие связи с Брюсселем в следующем году. Военные неудачи Испании и постепенное превращение французской эмиграции в лишний и даже опасный в тылу груз способствовали прекращению всяких дотаций двору Марии Медичи. Таким образом, агония[242] двора Марии Медичи началась в 1638 г. и закончилась в немецком Кельне в 1642 г. Первая дата связана с декларацией, изданной новым наместником Фландрии, братом испанского короля Филиппа IV и Анны Австрийской, кардиналом-инфантом Фердинандом, которая содержала приказ депортировать всех французов «из провинций Фландрии», и «особенно тех, кто состоит при особе королевы-матери». Герцог д'Эльбеф, Шантелуб, Матье де Морг и Маргарита Лотарингская, незадачливая жена Гастона Орлеанского, явились исключением из этого проскрипционного списка, поскольку к тому времени уже (или еще) не являлись французскими подданными.
Однако через два года (в 1641 г.) английский король под нажимом Ришелье и ввиду углубляющейся внутренней нестабильности в самой Англии (где, по сути, уже началась революция) также принял решение отменить разрешение на дальнейшее пребывание Марии Медичи и ее свиты в Англии. Королеве-матери оставалось только отправиться на свою родину — во Флоренцию, куда ее по-прежнему сопровождала внушительная свита более чем из ста человек. По пути она остановилась и позже занемогла в немецком Кельне, где и умерла летом 1642 г., до последней минуты надеясь пережить Ришелье. Перед смертью она послала свое обручальное кольцо Анне Австрийской. Члены ее окружения, главным образом итальянцы и мелкие французские дворяне, так и не увидевшие свою госпожу снова у власти, растворились в небытие.
Третью волну эмиграции мы связываем с мятежом герцога де Буйона, герцога де Гиза и графа
Суассонского в 1641 г., когда после гибели Суассона[243] остальные лидеры не смогли организовать серьезного сопротивления короне. В 1641 г. в Брюсселе появились герцогиня де Шеврез и придворный графа Суассонского Александр де Кампьон. Также известно, что герцог Генрих II де Гиз, сын Шарля де Гиза и внук знаменитого лидера Католической лиги, бежал к испанцам, осужденный на смерть решением Парижского парламента. Все они вернулись на родину только после амнистии, объявленной регентшей Анной Австрийской в 1643 г.
Наконец, последний этап эмиграционного движения наступил летом 1642 г. после неудачи заговора маркиза де Сен-Мара. Ларошфуко пишет: «Я предоставил [графу де Монтрезору] барку с людьми, которые благополучно доставили его в Англию. Такую же помощь я готов был оказать и графу де Бетюну, не только замешанному, подобно графу де Монтрезору, в деле Главного (Сен-Мара. — В. Ш.), но имевшему к тому же несчастье быть обвиненным... в разглашении тайны договора с Испанией». Клод де Бурдей, граф де Монтрезор, внук знаменитого писателя-мемуариста Брантома, являлся главным, после смерти Пюилорена, конфидентом Гастона Орлеанского. Герцог, однако, не пожелал приложить усилия по его спасению, как он обычно поступал со всеми своими друзьями.
Позднее граф де Монтрезор отмечал в своих мемуарах, имея в виду главного министра: «Он обладал страшной завистью ко всем, кто имел влияние. Великие люди, кто бы они ни были, являлись его врагами и подвергались его неумолимой мести. Все, кого он не смог умертвить, проводили свою жизнь в изгнании». В этом отрывке выражена точка зрения всей[244] дворянской эмиграции, считавшей себя жертвой амбиций Ришелье. Вполне возможно, что кардинал действительно удалял аристократов от двора и провоцировал их бегство за границу, руководствуясь идеей мести — ведь заговорщики угрожали его жизни. Вместе с тем видел опасность заговоров и мятежей прежде всего для положения страны в целом, так как в любом случае они ослабляли Францию, ведущую войну. Кардинал государства, Ришелье в своей политике руководствовался прагматической «государственной необходимостью» (raison d'Etat), вытеснявшей идею «общественного блага» (bien public), которую традиционно отстаивала знать. Главный министр пытался добиться такого положения, при котором не Франция была бы на службе у дворянства, а дворянство на службе у Франции, являясь лучшей и главной частью социального механизма государства.
