Наталья Пушкарева - Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.)
Тем не менее в начале XIX в. в дворянской среде обнаружилась тенденция к повышению брачного возраста. Родители известного мемуариста Г. С. Винского обвенчались, когда им было, соответственно, матери — 16 лет, а отцу — 21 год [94]. Повышение брачного возраста отметили также П. Г. Березина (вышла замуж в 19 лет); В. Н. Головина (стала невестой в 20 лет), сестра М. В. Данилова Анна [95]. В начале XIX в. представительницы привилегированного сословия выходили замуж, как правило, в возрасте от 17 до 23 лет [96], хотя бывали исключения [97]. Примечательно, однако, что при упоминании возраста юной незамужней девушки в мемуарах стало употребляться словосочетание «ей было уже 17 лет» — если речь шла о возрасте совершеннолетия [98]. Кстати сказать, мемуары купеческих девушек тоже позволяют отметить повышение брачного возраста в начале XIX в. [99].
Девушки в крестьянских семьях XVIII — начала XIX в. выдавались замуж, как правило, не позднее 18–20 лет. Пословица «Мука — не тесто, пока не перемесится, девка — не невеста, пока не перебесится» [100] свидетельствовала о том, что одна из ранее существовавших причин ранних замужеств (стремление сохранить «девство») стала не столь определяющей.
Разница в возрасте между невестами и их будущими супругами составляла, как правило, от одного до трех лет (старше оказывался мужчина) [101]. В то же время брачные партнеры дворянок и купеческих дочек могли быть им совсем не парой по возрасту — пожилыми, а то и просто старыми (как то отразилось на известной картине В. В. Пукирева «Неравный брак» — 1849 г.). Ф. В. Берхгольц еще в 20-е гг. XVIII в. упомянул о свадьбе пожившего и много повидавшего князя Ю. Ю. Трубецкого («имеющего внучат восьми и девяти лет») и 20-летней барышни. Один из «птенцов гнезда Петрова» фельдмаршал Б. П. Шереметев женился на 25-летней вдове с двумя детьми — А. П. Нарышкиной (урожд. Салтыковой), когда ему испрлнился 61 год и его старшая дочь от первого брака была 40-летней матерью нескольких детей [102]. О таком же несоответствии возрастов жениха (ему исполнился 51 год) и невесты (едва достигшей 17-летия) написала в своих записках и Н. Н. Мордвинова (правда, немолодой возраст супруга не помешал этой паре иметь 11 детей, из которых 8 дожили до совершейнолетия, создали собственные семьи) [103]. Знаменитый государственный деятель екатерининской эпохи И. И. Бецкой «перед заходом солнца» (ему было 75 лет) всерьез увлекся юной выпускницей созданного по его же инициативе Смольного института — 18-летней Глашей Алымовой (Г. И. Ржевской), надеялся на брак с нею, а когда узнал, что она влюблена в А. А. Ржевского, просил «хотя бы на два года» отложить свадьбу, но жить в его доме [104]. И таких примеров много [105].
Любопытно, однако, что, несмотря на распространенность браков пожилых мужчин с молоденькими барышнями, общественное мнение все-таки полагало их «неравными». «Серьезные» брачные намерения, а тем более любовные интриги между «юницами» и теми, кто «по возрасту годился в отцы не только» им, но и их «старшим сестрам», — одинаково считались предосудительными: [106] «При неравенстве лет может ли быть взаимное чувств услаждение?» [107]. Такое отношение к бракам молодых с пожилыми было общераспространенным, кроме исключительных случаев, когда болезнь или физический недостаток одного из супругов требовал заботы и содержания со стороны другого [108]. В то же время в законах XVHI в. был зафиксирован (на основе Кормчей книги) и максимальный возраст для вступления в брак — 60 лет [109]. Крестьяне считали «уместным» брак мужчин «не старее» 50 лет, женщин — 45 [110].
Описанная тенденция — брачности пожилых мужчин и молодых, а порою даже юных женщин — сохранялась и позднее. Например, Д. А. Дьякова вышла в 1795 г. замуж за 52-летнего Г. Р. Державина, когда ей не исполнилось 30-ти («соединение долженствовало основываться более на дружбе и благопристойной жизни, нежели на нежном, страстном сопряжении», — полагал поэт и признавался, что он «совокупил судьбу не пламенною романтическою любовью, но благоразумием, уважением и крепким союзом дружбы» [111]). «Хорошенькая собой, с большими карими глазами и чудными густыми ресницами девица Кудрявцева», «едва вышедшая из пансиона» (следовательно, ей было не более 16–17 лет. — Н. П.), выйдя замуж за кн. А. А. Трощинского, «казалась скорее дочерью его, чем женой», и «странно было видеть, как она прибегала — истинно как дитя — и спрашивала у него позволения идти гулять или надеть платье…» [112]. Спустя десятилетие 17-летняя дворянка А. П. Полторацкая была выдана отцом замуж за 52-летнего генерала Керна, который, по ее словам, был ей «так противен», что она «не могла даже говорить с ним» [113].
Иначе сложились отношения в семье Ф. П. Львова, двоюродного брата архитектора Н. А. Львова: несмотря на то, что юная жена была моложе вдовца с несколькими детьми на 22 года, она сумела заменить им мать [114]. Аналогично: счастливый брак ожидал «немолодого, некрасивого и ничем не примечательного князя Щербатова» с Е. Нарышкиной — «замечательно красивой, кокетливой и весьма легкомысленной» девочкой-девушкой, бывшей моложе его более чем вдвое [115]. В те же годы 18-летняя купеческая дочь Татьяна Полилова была выдана замуж за квартирмейстера Павловского полка Ф. И. Григорьева, которому шел 38-й год [116], и была счастлива.
Обратная ситуация — брачности немолодых женщин с молодыми мужчинами — практически не просматривается в дворянском сословии. Единственный пример несоответствия в возрасте подобного рода — замужество 34-летней С. В. Капнист (причем замужество первое!) с 28-летним преподавателем Полтавского кадетского корпуса В. А. Скалоном. Любопытно, что, несмотря на подробное изложение мельчайших деталей чужих биографий в своих воспоминаниях, С. В. Капнист-Скалон обошла вниманием и этот факт, и само описание позднего замужества, ограничившись лишь будничным: «устроилась и моя судьба» [117]. Наверное, вопрос о замужестве долго был мучительным для мемуаристки (ведь в то время 20 — 22-летние дворянки считались уже перестарками, привередницами [118], а в крестьянском быту их звали прокисшими невестами, однокосками, вековушами) [119].
Отношение к брачному возрасту в непривилегированных сословиях также претерпело существенные изменения за рассматриваемое столетие. Уже к 1711 г. (когда проводилась одна из переписей населения) ранние браки в деревне становились все более нечастыми. Крестьяне, выдавая дочек замуж, руководствовались больше хозяйственными мотивами, нежели эмоциями: управиться с тяжелыми полевыми работами, уходом за скотиной, многими домашними промыслами могли лишь те, кто был достаточно зрел и обладал физической силой [120]. Иной вопрос — о праве родственников или родителей (а тем более помещика) выдавать девушек замуж за кого угодно и в каком угодно возрасте. В 1761 г. М. В. Ломоносов с негодованием писал о том, что «в обычай вошло… малых ребят, к супружеской должности неспособных», женить «на девках взрослых», так что «часто жена по летам могла бы быть матерью своего мужа» [121]. Русские юристы XIX в. полагали, что в ХУШ в. подобные ситуации были рядовыми [122]. В свое время они вызвали гневное возмущение А. Н. Радищева [123]. Но в быту они были рядовыми. Не случайно появление в фольклоре сюжета о жене, которая носила своего мужа в переднике, отбивала от уличных мальчишек [124], а также присловий типа «Вспмге, бабушка, наука, не ходи замуж по внука!» или «Не ходи сорок за двадцать!» [125].
Следствием возрастных несоответствий в крестьянских браках было распространение снохачества, описанного англичанином У. Коксом в 1778 г., в том числе в его «обратном варианте», изложенном путешественником С. Текели (сожительстве тещ с зятьями) [126]. Даже в середине XIX в. попытки снох жаловаться на старших мужиков в семье, заставлявших вступать с ними в интимные отношения, заканчивались в лучшем случае ничем, а в худшем — наказанием пострадавшей (якобы «за клевету») [127]. Сам крестьянский мир реагировал на снохачество равнодушно и простодушно, говорили: «сноху любит» [128].
Относительно других условий замужества, помимо описанных выше (ненасильственности брака, согласия на него родителей и соблюдения брачного возраста), — то они мало изменились за рассматриваемое столетие.
Так, священники по-прежнему требовали отсутствия кровного родства между женихом и невестой [129]. Церковное правило о воспрещении браков с людьми, приходящимися друг другу свойственниками или родными (вплоть до шестого «колена» или степени родства), утвержденное «Уставом о брацех» в XV в. [130], никто не отменял. Известны случаи, когда Синод категорически воспрещал браки между родственниками пятой (запрещенной) степени родства [131]. Во всяком случае, он решительно настаивал на соблюдении епископами обязанности определять степень родственных отношений вступающих в брак, даже если «искусные люди» умело скрывали их [132]. Лишь в 1752 г. именным указом императрицы повелевалось не допускать браков только в «действительно возбранных степенях родства» и обнаружилось стремление к ослаблению брачных запрещении [133].
