Матрена Распутина - Распутин; Почему
Мы въехали в кованые ворота, сопровождаемые приветствием гвардейского караула и по чудесной аллее плавно подкатили к парадному входу. Один лакей бросился открывать дверцы и помог выйти, другой уже распахнул перед нами двери и застыл в низком поклоне, а еще двое помогли снять пальто и шляпы.
Не знаю, как правильно назывался придворный, который вел нас дальше, но про себя я назвала его пажом. Этот паж повел нас через зал, обшитый панелями
красного дерева, в приемную, где доложил о нашем прибытии.
То, что произошло потом, показалось мне тогда (и кажется до сих пор) сказкой. Навстречу нам вышли царь Николай Второй и царица Александра Федоровна с детьми. Это была ослепительно красивая семья.
Отец троекратно поцеловал и обнял царя, потом царицу, потом Алексея, потом -- по старшинству великих княжон.
Легко представить себе мою робость в ту минуту. Но она буквально испарилась, как только я услышала голос Александры Федоровны. Она сказала: "Очень мило", -- и улыбнулась в ответ на мой реверанс (думаю, все же довольно неуклюжий, несмотря на долгие репетиции), подошла и, прижав к себе, поцеловала в пробор.
Затем меня представили царевичу и великим княжнам. Они совершенно не чинились, и это ободрило меня.
Как и всегда в моменты сильного волнения, я поначалу потеряла способность вполне понимать, что происходит вокруг и совершенно не запомнила, кто именно из девочек взял меня за руку и подвел к столу с закусками. Теперь я думаю, что это была Татьяна.
(Странно, вспоминая, я вижу их лица очень четко, а в тот вечер они сразу показались мне на одно лицо -- роскошные фарфоровые куклы в роскошном кукольном доме.)
Стол с закусками был рассчитан на взрослых и на детей -- черная и красная икра, креветки, анчоусы, что-то невообразимое, бисквиты, фрукты, пирожные, конфеты, бутылки с водкой и вином, кувшины со сладкой (как мне сразу же объяснил Алексей) водой.
Алексей Ужасный
.
Мы, девочки, остановились чуть в стороне, ожидая сигнала. Алексей же под ногами взрослых пробрался под стол и, откуда-то снизу высунув руку, потянул за край скатерти в надежде поймать на лету что Бог пошлет. Ловко подхватив кусочек чего-то, наколотого на тоненькую палочку, он с криком выскочил из-под стола и понесся в другой угол комнаты.
Царь покачал головой, вздохнул с притворной укоризной, сказал:
-- После меня Россией будет править царь, который войдет в историю как Алексей Ужасный.
Царским детям хотелось знать обо мне все: в какой гимназии я учусь, кто меня причесывает и одевает, есть ли у меня механические игрушки, видела ли я их яхту, как зовут нашу корову в Покровском и в таком духе без конца. Больше других усердствовала моя ровесница -- великая княжна Мария. (Потом мы с ней подружимся.)
В тот вечер я была очарована вниманием царских детей. Да, разумеется, оно было искренним, но оно же и показывало (поняла я и, главное, призналась себе в этом, конечно, гораздо позже), что мое появление во дворце воспринималось ими как явление диковинки. Между нами -- вся Россия. Но, в некотором смысле, такой же диковинкой был во дворце и мой отец. Возникший почти из ниоткуда (а Сибирь в представлении столичных жителей это и есть ниоткуда), он оказался способен соединить это "ниоткуда" и царский дворец. Никому из прежних старцев подобное не удавалось, вернее, не было дано. Я уверена, что понять это очень важно.
"Кушать подано!"
Мне хотелось бы сказать, что в тот вечер я до мельчайших подробностей рассмотрела убранство комнат. Но, к сожалению, ничего подобного не случилось. Рассмотрела я его в другие дни и вечера: стены затянуты розовым Дамаском, кленовая мебель, по стенам развешаны картины и фотографии.
Вошел дворецкий, объявивший, что кушать подано. Мы перешли в большую столовую -- высокие окна с красными бархатными занавесями, отделанными золотой тесьмой. Ворс ковра под ногами был таким высоким, что я чуть было не упала, зацепившись каблуками.
На столе, покрытом тонкой дамасковой скатертью, стояла посуда из позолоченного фарфора с императорекими гербами, а у каждого прибора выстроилось по три бокала, тоже украшенных золотыми гербами. Все предметы сервировки, начиная с колец для салфеток, были отмечены такими же гербами.
За спинкой каждого из красных бархатных кресел, расставленных вокруг огромного обеденного стола, высился, как изваяние, лакей, одетый в синюю ливрею и белые перчатки.
Рядом с тарелками -- хрустальные подставки для ножей, вилок и ложек. Я не знала о том, что если блюдо недоедено, но ты намерен его еще есть, в возникшей паузе приборы следует класть на эту самую подставку. Проглотив каплю салата, я неосторожно положила свою вилку на тарелку. Мгновенно "мой" лакей выхватил тарелку у меня из-под носа и тут же заменил ее чистой. То же повторилось через секунду.
Вероятно, я так и осталась бы голодной, если бы царица не заметила моего промаха.
-- Тебе не понравился салат? -- спросила она.
-- Нет, ваше величество, понравился, он восхитите
лен, но лакей его почему-то все время уносит, -- отве
тила я, презирая себя за то, что ябедничаю на неуме
лую, так я полагала, прислугу.
Тут же все разъяснилось:
-- Понимаю. Ты положила вилку на тарелку, а это
должно означать, что ты закончила есть.
И она прямо за столом очень естественным тоном, без нравоучительства и снисходительности рассказала мне о премудростях большой сервировки. Так что мне все же удалось поесть досыта (как могут только дети -- мешая сладкое и горькое и получая от этого несказанное удовольствие).
Фужер вместо рюмки
Был один момент, значение которого я поняла позже.
Когда Николаю стали наливать водки, он выхватил графинчик у лакея и, минуя рюмку, налил полный фужер. Александра Федоровна что-то громко сказала Николаю Александровичу по-французски, тот по-французски же ответил. Дети сразу притихли. Я, конечно, ничего не поняла. А отец поднялся со своего места, подошел к царю и, глядя ему в глаза, очень тихо проговорил:
-- Не надо, не надо.
Николай поставил фужер и в продолжение вечера больше не пил ничего.
В конце подали изумительное мороженое.
Сплетения
Я уже ничуть не удивляюсь сплетениям, которыми оказывается полна жизнь -- не только моя, любая жизнь. Не могу не рассказать в этом месте следующее.
Кухарка из меня в практическом смысле никудышняя -- пока я жила в Покровском, готовка лежала на работницах. Да и что там была за готовка, известно. Потом, когда я приехала с отцом в Петербург, меня до кухни тоже не допускали, но уже по другой причине -- жалели моих рук. К тому же отцу было приятно, что я, как барышня, бываю на кухне, только чтобы отдать, вернее, передать, распоряжения. Вообще-то при этом отец не ставил целью сделать из меня настоящую барышню, наоборот, одергивал, когда я по глупости заносилась. (И кроме того, это уж и вовсе к слову, -- о мужицком происхождении мне не давали забывать окружающие. Иногда не со зла, как явные недоброжелатели, а просто потому что думали выразить мне так свое расположение: "Хоть и из деревни, а сразу не скажешь...", имея в виду, очевидно, что не сразу, а присмотревшись, все-таки скажешь. Да Бог с ними. Мне-то все равно. Я себе цену знаю.)
Мороженое императора
'
Мы уезжали из России, разумеется, не имея возможности взять с собой все, что хотелось бы. Не только какие-то большие вещи, но и мелочи, которых потом почему-то особенно жалко. В Париже как-то к нам в дом
пришла женщина. Замечу, что своих, то есть русских, бежавших из России, можно тогда было отличить мгновенно и безошибочно, еще до всяких разговоров. Во-первых, по платью. Его правильно будет назвать "бывшая элегантность". Пока не ставшая жалкой, но уже бывшая. Боюсь, мне не под силу объяснить, но кто видел в 20-х годах русских эмигрантов из среднего слоя, тот поймет и согласится со мной. Во-вторых, по выражению лица -просительному, но старающемуся удержать следы значительности.
Эта женщина, как она сказала, не знала, в чей дом пришла, знала только, что к русским. Она принесла вещи на продажу. Мы были не в том положении, чтобы покупать что-то неважное и, извинившись, что не можем ей помочь, пригласили пообедать. Женщина не отнекивалась. Уходя, попросила разрешения придти еще раз -- в благодарность за угощение подарить вещицу, которая, по ее мнению, меня как хозяйку должна порадовать.
Женщина пришла на следующий день и передала мне небольшую исписанную дамским почерком тетрадь, при этом объяснила, что та попала к ней через третьих лиц уже за границей. Это были рецепты романовской кухни.
Эта тетрадка и сейчас находится у меня, я ухитрилась не потерять ее в многочисленных переездах*. Сама я и не пыталась готовить по ней, но другим с радостью давала списывать рецепты.
Вспомнив о мороженом, подобного которому я не ела больше нигде и никогда, сделаю выписку из этой тетрадки.
МОРОЖЕНОЕ "РОМАНОВ"
