Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова
- Гляди, брат самого Подковы! Красивую голову привезем баш-булук-башу в Галату.
Александру соскочил с коня. Затем, вытянув правую руку, ладонью коснулся правой руки измаильтянина. После этого Сафар-чауш отошел к кургану - к своим наврапам, опустился на корточки и омыл пылью с подножья кургана знаки своего мужества. Оборотился в сторону Мекки и, склонив голову, покрытую тюрбаном, коснулся лбом земли.
Александру ждал, обратив лицо к востоку, и смотрел на курган. От своих ученых наставников в Баре он знал, что в этом еще не разрытом кургане стоит на страже верхом на коне, в кольчуге и с оружием в руках, древний скифский наездник, окруженный верными товарищами.
И Александру низко поклонился этой тени прошлого. Затем он оборотился и поискал еще раз глазами Никоарэ и его спутников. Вставив ногу в стремя, вскочил в седло и загарцевал перед Сафаром, в мгновение ока тоже очутившемся на коне.
Поначалу они помчались вокруг кургана. Сафар преследовал своего противника и вдруг повернул коня. Выскочив навстречу Младышу, он попытался мимоходом ударить его кулаком. Александру склонился вправо, подняв левую ногу со шпорой к смуглому лицу чауша.
Так они преследовали друг друга и, столкнувшись, сшибались плечами; потом закружили на месте, пытаясь выбить один другого из седла.
Вскоре они разъехались тихим шагом в разные стороны, и видно было, что оба тяжело дышат. Сафар старался не показать этого. Младыш раскинул руки, глубоко вдыхая аромат цветов с древнего могильного холма.
Когда они снова бешено кинулись друг на друга из-за кургана, Сафар сорвал с головы тюрбан и спрятал его на груди, а из-за пазухи мгновенно достал кистень со свинцовой головкой. Младыш заметил это и, разом остановив коня, поднял его на дыбы. Сафар, выжидавший удобной минуты, чтобы бросить в него кистень либо ударить наотмашь, тоже вынужден был вздыбить коня. Поднявшись на коротких стременах, искал он противника справа. Но тот, оставив стремя, соскользнул на землю слева и, нанеся удар, принял всю тяжесть тела измаильтянина на острие кинжала. Смертельно раненный, Сафар распростер руки и свалился наземь.
Рэзеши кинулись ловить его коня.
- Не по справедливости это! - раздались крики среди смешавшихся наврапов.
- По справедливости! - отвечали рэзеши Костешт и Олэрен, высоко поднимая кистень убитого. Наврапы и служилые проворно вскочили на коней и пришпорили их. Костештские и олэренские рэзеши тоже вскочили в седла и с гиканьем погнались за ними.
21. ВОСПОМИНАНИЯ О БЕРЕГАХ МОЛДОВЫ
Недалеко от места последнего роздыха в четвертом часу пополудни отряду Никоарэ повстречался капитан Козмуцэ. Он ехал шагом один, держа путь на запад; он уже миновал тенистую ивовую и ольховую рощу, и косые лучи солнца ярко освещали его.
На мгновенье негренский капитан остановил коня, радуясь, что видит вокруг Никоарэ рэзешскую свиту. Грудь его распирала гордость. Пришпорил Козмуцэ коня и мигом очутился близ того человека, коего почитал он своим государем; тут он снова остановился, сдернул с головы кушму и отдал поклон.
- Здравствуй на многие годы, государь!
Но, увы! Господарь уходил из Молдовы. Гордости у Козмуцэ поубавилось, когда он заметил опечаленные взоры рэзешей.
- Поезжай рядом, капитан Козмуцэ, и рассказывай, - приказал Никоарэ.
Рэзеш поставил своего скакуна рядом с караковым конем Подковы. Затем надел кушму и затянул пояс.
- Как съездил?
- Хорошо, государь. Его милость пана Тадеуша я застал дома. Он счастлив снова увидеть возлюбленного друга. А вступление в Могилев совершится на виду у всего народа завтра в воскресенье, как повелел ты, за два часа до полудня.
- Капитан Козмуцэ, - с улыбкой сказал Подкова, - ведь так повелел мой друг Тадеуш, а не я.
- Его милость решил, что так будет лучше. Тут у него тонкий умысел.
- Знаю. Да и вообще Тадеушу с самого рождения было суждено стать в конце жизни великим постельничим.
Радовался Козмуцэ, что господарь светел душою в такой час. Смеясь, он обратил взор к Младышу, и радость его погасла. Казалось, молодость Александру сразу увяла, точно он хоронил родителей. Дед предавался, как обычно, своим мрачным мыслям. Да и остальные товарищи Никоарэ по скитаниям не ответили капитану приветливым взором, как ему того хотелось. Быть может, притомились в пути.
Капитан Козмуцэ с живостью повернулся к Никоарэ.
- Прощения просим, государь, - проговорил он, - что не можем принять тебя, как подобает, на последнем твоем биваке в родной стране.
Подкова пожал плечами.
- В Липше стоят лишь несколько бедных рыбачьих хибарок, - продолжал Козмуцэ.
- Друг, - отвечал Никоарэ, - ведь ты знаешь, что воину дворцы не надобны. Жизнь его проходит в непогодах и бурях. А здесь, каким бы убогим и нищим ни был привал, я дорого за него плачу: оставляю в залог свою душу.
Вздрогнул Козмуцэ. Стало быть, господарь его с грустью уезжает. Таковы уж мы, молдаване: манят нас дальние пути-дороги, но куда больше радуемся мы, возвращаясь домой. Никоарэ еще вернется к своим.
- Все эти рэзеши, что тебя провожают, надежа-государь, будут ждать тебя, - отвечал капитан Козмуцэ душе Никоарэ, остававшейся в залог. Воротись в добром здравии.
Тогда к пожеланию капитана присоединил свой кроткий голос и дед Митря:
- Воротись, государь-батюшка, и ослобони отчизну от измаильтян, избавь ее от разбоя господарских сборщиков, от ногайских пожаров; прожить бы нам в мире положенные каждому дни. Во всех селениях, на всех привалах только о том и толкуют наши рэзеши. Господарь Петру Хромой чужой нам. Он турецкий да боярский князь. Турки, бояре и господарь сдирают с нас шкуру, как пастухи, когда режут овцу на ужин. Не надобен нам князь-супротивник, надобен нам народный воевода, каким был Ион.
В речах старика звучал глас народа. Слушая его, Никоарэ улыбался, и вставали перед ним смутные видения грядущей жизни.
А негренский капитан думал: "Младыш Александру - вот кто истинной радости полон, когда говорит о будущем возвращении своем и батяни своего в Молдову. Пламя горит в молодой крови, Александру весь - бурное деяние. Может статься, таким был и гетман Никоарэ, но теперь у Никоарэ нетерпение смиряется разумом, воля его устремлена к единой цели. Непреклонная готовность принести себя в жертву грызет его, как червь точит спелое яблоко. И еще томится Никоарэ оттого, что изгнан из Молдовы, скитальцем уходит в страну друзей, не ведает тайны грядущего дня и часа возвращения, не знает, как вырвать победу. У людей, подобных ему, жизнь озарена несокрушимой решимостью, но дни ее омрачены пыткой раздумий".
Но сметливый капитан еще глубже постигал эту смятенную душу. Сей царственный муж, рассуждал он, отрекся от всех преходящих радостей, превыше всего в нем горит неугасимый свет любви к тем людям, кого погибший Ион Водэ называл "солью земли". В это мгновение капитан Козмуцэ встретил взгляд дьяка Раду и вспомнил слова, которыми они обменялись на одном из привалов. Придержав коня, он отстал немного и поехал возле Раду Сулицэ, валаха с мудрыми глазами, оставившего свою родину и следовавшего теперь в чужие края, к людям чужого племени.
В словах дьяка нашел он ключ к жизни Никоарэ, и сердце его щемила жалость, когда он вспоминал, как произнес Раду слово "жертва", вглядываясь точно так же, как вглядывается теперь государь в вечно сокрытое от нас грядущее.
Капитан Козмуцэ и дьяк Раду обменялись дружескими словами, и вскоре заметили, каким хмурым взглядом дед Петря окинул всю свиту, в том числе и их.
- Дивлюсь я старому ратнику, - сказал капитан. - Хоть бы на краткий миг ликом просветлел. Все время хмурится. Недаром прозвали его "старым зубром".
- В старике Петре, - отвечал дьяк, - говорит, как в том страшном звере, сила земли: и как у зубра, много в нем крепости, а понимания не так-то много. Но жизнь его зависит, можно сказать, от жизни его питомца. Он первый вложил в руку Никоарэ саблю и посадил в седло. И столько любви у него к Никоарэ, что погибни тот - свалился бы тут же мертвым и старик.
Они спустились по отлогому скату в днестровскую лощину к рыбачьим хибаркам, сделанным из плетня, обмазанного глиной, и крытым камышом. Рыбачьи сети висели для просушки на кривых ивовых кольях. Челны и долбушки были привязаны в тихом заливе у берега. На той стороне среди старых ракит желтел песок и виднелась дорожка, поднимавшаяся по высокому берегу. В зеркальной глади отражалось белое пушистое облако, застывшее в вышине. Был спокойный и ленивый праздничный день; птиц вокруг было мало, они торопливо куда-то улетали.
Четырнадцать рыбаков, оповещенных негренским капитаном, развели в честь гетмана большой костер, на огне кипели два котла, трое хозяев усердно трудились над сомом, которого держали в садке, а теперь вытащили на берег. Двое зацепили его баграми, а третий оглушал "молотилом" - так рыбаки называют палицу, которой расправляются с этой громадной рыбой. Пойманный сом, старый обитатель глубоких омутов, весил не меньше буйвола.
