Соколов - Загробный мир по древнерусским представлениям
Что же касается представления смерти в образе человеческого скелета, то в этом отношении замечательно то обстоятельство, что народная фантазия, отождествив ее со скелетом на основании превращения вследствие кончины человеческого тела в скелет, присоединила к последнему атрибуты, заимствованные из древнейшего человеческого быта, которыми легко может быть уничтожена жизнь. Вследствие этого смерть в образе человеческого скелета представляется чрезвычайно разнообразно, то с косой в руке, серпом, граблями, заступом (указание на земледельческий быт), то стрелой и бердышом (быт охотничий), то, наконец, мечом и копьем (позднейший быт воинский)47.
Обобщая теперь все вышеизложенное, мы достаточно убеждаемся в материальности народного представления души после разлучения ее с телом. Далее неизбежно возникает вопрос, в каком виде изображается ее переход в загробную жизнь и та область, куда она должна следовать.
Переход души в загробную жизнь представляется в причитаниях обыкновенно «отправлением в путь-дорогу». И вот на этом основании, когда покойника совершенно оденут и вполне приготовят к погребению, плачущие спрашивают:
Уж ты куды да снаряжаешься, Уж ты куды да сокручаешься; Во избу ли ты во земскую, Аль ко обедни богомольной, Аль ко утрени воскресной? У тя платьица не здешние И обуточка не прежняя4®.
Подобные спросы, впрочем, не говорят о том, что плачущие не знали, куда он отправляется. Они вполне уверены, что он отправляется на кладбище, «на вечное житье бесконечное». Спрашивают же это для того, чтобы живописнее изобразить путь отшествия души в другую жизнь. Владимир Мономах прямо говорит о нем (о пути) своим детям, что он стоит «на далечи пути»49.
Этот путь, несмотря на твердую народную веру в загробное существование души, представляется тяжелым, безотрадным, с ним соединяются нерадостные представления; он наводит даже трепет своей безызвестностью, и потому о нем прямо говорится:
На путь б о иду долгий,
По нему же николи же ходих’0.
Относительно же той области, в которую душа вступает, разлучившись с телом, выражаются:
Во страну иду чужую, Иде же никто же знает мя, Откуду же никто же прииде… Се ведом есть — не вем камоьх.
Все это, конечно, не может утешительно действовать на народное сознание, для которого потеря близких уже невозвратима. Оно остается при одном горе и считает область их существования неизвестной, говоря:
Туды ветрушки не провывают, Лютое зверье не прорыскивает1’2.
Но как бы неизвестна ни была эта область, однако народное сознание старается определить ее. Так, в причитаниях говорится:
Укатается скаченая жемчужинка На иное безвестное живленьице,
Во матушку мой свет во сыру землю53.
В силу этого в формах загробного существования души является двойственность: с одной стороны, представляется, что душа продолжает жить в устроенном для нее «домовище» — гробе. На этом основании плачущие просят плотников, чтобы они сделали его по разуму, говоря:
Вы устройте нам хоромину по разуму,
Прорубите-тко косевчаты окошечки,
Вы поcпaвпв-пко стеколчаты околенки,
Обнесите-тко брусовы белы лавочки,
Вы складите-тко кирпичну теплу печенъку**.
С другой стороны, все души усопших улетают в воздушную область, где в зимний период года они, окованные стужей и морозами, повергаются в оцепенение и сон, как и все творческие силы природы, и пребывают печальными узницами, заключенными в мрачных туманах и снежных тучах, в этом холодном царстве зимы. Весной же, вместе с возрождением солнца, души пробуждаются для новой жизни, заявляют свою деятельность в шумных грозах и дождевых ливнях и открывают ясное небо. Народные поверья до сих пор связывают с душами усопших атмосферные явления, указывая тем самым на их стихийный характер; так, когда зимой после трескучих морозов наступает вдруг оттепель, русские поселяне об этом выражаются: «родители вздохнули», т. е. мертвые повеяли (дохнули) теплым ветром56.
Независимо от этого местопребыванием душ народная мысль представляла еще солнце и луну. Она не могла смириться с тем, что жизненная сила, одушевляющая и согревающая человека, гибнет и разрушается вместе с омертвелой плотью, и потому старалась найти опору ее бессмертия в видимой природе.
И действительно в наблюдениях за последней она убеждалась только в ее ежедневных и годовых изменениях, но не в уничтожении; в наблюдениях же за солнцем и луной она не видела даже и этого, а, напротив, замечала в них постоянство, почему и заключила о вечной там жизни и зелени. Это дало повод нашим предкам считать солнце и луну местопребыванием душ; остатки такого представления мы видим в причитаниях, где об умершем говорится:
Приубрался свет надежная головушка, К красну солнышку на приберегушку, К красну месяцу на придрокушку™.
Итак, с идеей об отдельности души от тела всегда соединялась мысль о ее бессмертии. Теперь спрашивается, в чем состоит это бессмертие или вечная жизнь по русским народным представлениям, выраженным в заплачках, причитаниях, духовных стихах и т. п.?
Отвечая на этот вопрос, необходимо заметить, что в представлении загробной жизни, по вышеупомянутым народным произведениям, отразилась та же двойственность, что и в представлении о местопребывании души — то на небе, то на земле — в своем гробу. Жизнь души, взятая нераздельно с телом, изображается такой же чувственной и с такими же потребностями, как и земная, — а без тела жизнь души представляется другой, значительно охристианизирован-ной по форме, но не по духу. Выражением первой служат, по преимуществу, заплачки и причитания, а последней — духовные стихи.
Смерть, полагая предел земной жизни человека, отделяет его тем самым от родных и знакомых. Она указывает ему новую жизнь. Родственное же чувство с этим не уживается, оно старается поддержать прежние отношения. И вот на этом основании покойному приписывают все обычные нужды, желания, чувства живого. Вследствие этого загробная жизнь является с условиями здешней жизни: так, пастух находит там отличные луга для своего скота, охотник ловит и убивает зверей в дремучих лесах; за ним отправляются его лошади, собаки, оружие; за рыболовом следуют в обитель душ его лодки и рыболовные снасти; здесь есть господа и рабы, мужья и жены57. Под влиянием такого воззрения наши предки славяне некогда заживо зарывали с покойником его любимую жену, лошадь, орудия и другие предметы соответственно образу его занятий; женщине же клали иголку с ниткой для того,
чтобы она могла починить что оборвется у нее на том свете; кроме того, также клали покойнику в гроб необходимые съестные припасы, например: хлеб, пироги, ставили даже вино или водку, как это можно видеть из того факта, что рабочие в Свирском монастыре при переделке старой церкви нашли гроб, в котором была и скляница водки58.
Мысля в таком направлении, предки наши верили, что душа, по разлучении с телом, нуждается также в почестях и угощениях. В силу этого родственники и знакомые покойника старались всему этому удовлетворять не одними только молитвами и пожеланиями, но и вещественным выражением своих чувствований: так, в Литве и отчасти в Белоруссии (теперь) около так называемого поминального дня простолюдины заказывают обедню, собираются всем семейством в церковь, раздают милостыню бедным и потом отправляются на кладбище, где с полчаса все громко рыдают над могилами своих родственников, наконец возвращаются домой и вечером начинают поминать усопших, для этого тайком готовится пир в какой-нибудь часовне или в пустом доме близ кладбища. Там ставят блюда с разным кушаньем, напитками, овощами, вызывают души покойников, зажигая вино и лен, по цвету пламени судят о явлении душ, призываемых следующими словами: «Чего потребуешь, душечка, чтобы попасть на небо?» Если же поблизости нет кладбища, там пир устраивается в доме; по окончании этого стола хозяин берет утиральник и один конец его вывешивает за окно, а на другом ставит рюмку водки или стакан воды и кладет по частице всех кушаний, приготовленных для покойников. К утру, говорят, будто все пропадает, а что и остается, то раздают нищим59.
У жителей Олонецкого края обряд угощения покойников обыкновенно происходит так. Изготовив обед, выходят из избы как бы навстречу невидимым дорогим гостям. «Вы устали, родные, покушайте же чего-нибудь», — говорят им при входе, как бы вместе с ними, уже в саму избу. «Чай, зазябли, родные, — погрейтесь». И при этом уверены, будто умершие невидимо располагаются у домашнего очага, — живые же между тем усаживаются за стол. Перед последним кушаньем, киселем, поется «вечная память», хозяин выпускает из окна на улицу тот самый холст, при помощи которого покойники в свое время были опущены в могилу, и говорит им: «Теперь пора бы вам и домой, да ножки у вас устали, не близко ведь было идти — вот тут помягче — ступайте с Богом»60.
