Лев Трегубов - Эстетика самоубийства
Тут он заплакал и повернулся к выходу. Сократ взглянул на него и промолвил:
— Прощай и ты. А мы все исполним как надо. Потом, обратившись к друзьям, продолжал: — Какой приветливый человек! Он все это время навещал меня, а иногда и беседовал со мною, просто замечательный человек! Вот и теперь как искренне он меня оплакивает. Однако ж Критон, послушаем его — пусть принесут яд, если уже стерли. А если нет, пусть сотрут. А Критон в ответ:
— Но ведь солнце, по-моему, еще над горами, Сократ, еще не закатилось. А я знаю, что другие принимали отраву много спустя после того, как им прикажут, ужинали, пили вволю, а иные даже наслаждались любовью, с кем кто хотел. Так что не торопись, время еще терпит.
А Сократ ему:
— Вполне понятно, Критон, что они так поступают, — те, о ком ты говоришь. Ведь они думают, будто этим что-то выгадывают. И не менее понятно, что я так не поступаю. Я ведь не надеюсь выгадать ничего, если я выпью яд чуть попозже, и только сделаюсь смешон самому себе, цепляясь за жизнь и дрожа над последними ее остатками. Нет, нет, не спорь со мною и делай, как я говорю.
Тогда Критон кивнул рабу, стоявшему неподалеку. Раб удалился, и его не было довольно долго; потом он вернулся, а вместе с ним вошел человек, который держал в руке чашу со стертым ядом, чтобы поднести Сократу. Увидев этого человека, Сократ сказал:
— Вот и прекрасно, любезный. Ты со всем этим знаком, что же мне надо делать?
— Да ничего, — отвечал тот, — просто выпей и ходи до тех пор, пока не появится тяжесть в ногах, а тогда ляг. Оно подействует само.
С этими словами он протянул Сократу чашу. И Сократ взял ее с полным спокойствием, не задрожал, не побледнел, не изменился в лице, но, по всегдашней своей привычке, взглянул на того чуть исподлобья и спросил:
— Как, по-твоему, этим напитком можно сделать возлияние кому-нибудь из богов или нет?
— Мы стираем ровно столько, Сократ, сколько надо выпить.
— Понимаю, — сказал Сократ. — Но молиться богам и можно и нужно — о том, чтобы переселение из этого мира в иной было удачным. Об этом я и молю, и да будет так.
Договорив эти слова, он поднес чашу к губам и выпил до дна — спокойно и легко.
До сих пор большинство из его друзей еще как-то удерживались от слез, но, увидав, как он пьет и как он выпил яд, они уже не могли сдержать себя. У Федона слезы лились ручьем. Он закрылся плащом и оплакивал самого себя и собственное горе — потерю такого друга! Критон также разразился слезами и поднялся с места. А Апполодор, который и до того плакал не переставая, тут зарыдал и заголосил с таким отчаянием, что всем надорвал душу, кроме Сократа. А Сократ промолвил:
— Ну что вы, что вы, чудаки! Я для того главным образом и отослал отсюда женщин, чтобы они не устроили подобного бесчинства, — ведь меня учили, что умирать должно в благоговейном молчании. Тише, сдержите себя!
И друзья застыдились и перестали плакать.
Сократ сперва ходил, потом сказал, что ноги тяжелеют, и лег на спину: так велел тот человек. Когда Сократ лег, он ощупал ему ступни и голени, и спустя немного — еще раз. Потом сильно стиснул ему ступню и спросил, чувствует ли он. Сократ отвечал, что нет. После этого он снова ощупал ему голени и, понемногу ведя руку вверх, показывал нам, как тело стынет и коченеет. Наконец прикоснулся в последний раз и сказал, что, когда холод подступит к сердцу, он отойдет.
Холод добрался уже до живота, и тут Сократ раскрылся — он лежал, закутавшись, — и сказал (это были его последние слова):
— Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте.
— Непременно, — отозвался Критон. — Не хочешь ли еще что-нибудь сказать?
Но на этот вопрос ответа уже не было. Немного спустя он вздрогнул, и служитель открыл ему лицо: взгляд Сократа остановился. Увидев это, Критон закрыл ему рот и глаза.
Даже в своей последней фразе Сократ остался верен себе и своему мировоззрению. Как известно, по выздоровлении в жертву Асклепию приносили петуха. Смысл просьбы Сократа — в его взгляде на смерть как на исцеление от болезни, с которой Сократ сравнивает жизнь.
Сократа, как никого другого, следует отнести к той многочисленной когорте индивидуальных самоубийц в истинном понимании этого термина. Не афинский суд приговорил его к смертной казни, он сам выбрал себе смерть, понимая, что в противном случае он вступит в противоречие со своим мировоззрением, своими идеалами, нарушит гармонию всей своей предшествующей жизни.
Личность Сократа, ее целостность и гармоничность, его жизнь, учение и смерть, твердость и последовательность его поведения до последней минуты, до последнего вздоха вызывали восхищение не только у его современников, но и у многих поколений людей, живших после него.
Десятки поэтов вдохновлялись образом Сократа в своем творчестве. Не только поэты дохристианской эры, не только поэты эпохи Возрождения, романтики и акмеисты, даже исповедующий ислам Низами восхищался смертью Сократа, несмотря на самое суровое отношение к самоубийству среди мусульман.
Пример Сократа позволяет нам воочию увидеть, уловить и ощутить ту эстетическую ауру самоубийства, над которой не властны ни время, ни расстояние, ни религиозные запреты; ауру именно индивидуального самоубийства, источник сияния которой составляет не способ, не средство и не место самоубийства, а внутренняя гармония личности человека, его твердость в отстаивании, пусть даже таким путем, своих внутренних убеждений, идеалов и ценностей.
Гармония эта настолько поражает, что в историю человечества через литературу, поэзию, живопись вошли не только такие великие личности, как Сократ, Сенека, Эпикур, Демосфен, Клеопатра, Ганнибал, Митридат и другие, но и военачальник Катон, о котором мы, может быть, и помним исключительно благодаря необычной красоте его самоубийства, и спартанский мальчик, который не захотел быть рабом и выполнять грязную работу и предпочел броситься с крыши дома вниз головой, и многие, многие другие. Не соверши они в тот или иной период своей жизни самоубийство, гармоничность которого породила у современников эстетические переживания, легенды о них не передавались бы из поколения в поколение.
Ежегодно тысячи людей кончают жизнь самоубийством, но только единицы из них становятся известны всему миру. Происходит это исключительно потому, что в формировании эстетической ауры самоубийства первая роль принадлежит непосредственно самой личности самоубийцы. Привходящие моменты, о которых мы уже говорили, такие как способ, место и т. д., также играют свою роль, но все же ведущее значение имеет величина, внутренняя цельность и гармоничность личности.
Эти, казалось бы, банальные сегодня истины человечеству пришлось, однако, выстрадать. Осознание величия человеческого духа, значения и глубины того, что принято называть интимными движениями души, пришло не вдруг. Мы уже упоминали о том, что начало этому процессу по дожили еще софисты Древней Греции. Не имея возможности останавливаться на вкладе многих и многих мыслителей в решение этой сложной проблемы, мы должны лишь упомянуть о Серёне Кьеркегоре, основателе экзистенциализма, поскольку многое в его утверждениях имеет непосредственное отношение к интересующей нас теме.
Чем же важен для нас Серен Кьеркегор с его экзистенциальной философией, с его вниманием к человеческой личности, ее экзистенции, проблемам выбора?
А именно этим и важен! В экзистенциальной философии выразился протест против конформизма и приспособленчества, характерного для обывателя, который чувствует себя винтиком огромной машины, не способным что-либо изменить в ходе текущих событий.
У Кьеркегора этот протест состоял в том, что тема человеческой личности и ее судьбы вновь после столетий геоцентрической философии выдвинулась на первый план, а центральной проблемой в этой теме стала, как и у греческих софистов, как и у Сократа, проблема человеческой субъективности и проблема выбора.
На каждой из трех стадий человеческого существования, которые выделял Серен Кьеркегор, выбор свой. И для каждого человека свой.
Для «эстетика», погруженного в мир собственных переживаний и противопоставляющего себя всему окружающему, ценность жизни заключена в самом себе. При невозможности сохранить внутреннюю автономию, личностную независимость он неизбежно становится перед выбором: либо нарушить внутреннюю гармонию ради каких-то внешних связей, либо прекратить существование, ибо другого выхода не дано.
Для «этика», видящего смысл существования в гармонии с окружающими, в служении людям и выполнении своего долга перед людьми, жизнь теряла смысл в тех ситуациях, когда он оказывался в ситуации, вынуждающей его нарушить этот долг, или когда его смерть имела целесообразность для блага окружающих людей.
Даже для человека, находящегося на религиозной, высшей, по Кьеркегору, стадии человеческого существования, видящего смысл жизни в служении Богу, жизнь могла утратить смысл в тех ситуациях, когда он вынужден был поступиться своей верой.
