Валентина Мухина-Петринская - Утро - Ветер - Дороги
Я вдруг поняла, что как это ни странно, но хулиганку Зинку я все-таки любила больше чистой, как горный лед, воспитанной и одаренной Геленки. Грудь моя разрывалась от рыданий.
- Перестань, - прошептала Зина, - Владя!
Я подняла на нее залитое слезами лицо. Она удовлетворенно улыбалась.
- Я знала, что ты обо мне поплачешь, - сказала она.
У нее уже изменился голос: стал глухим и низким. Я продолжала плакать, но уже тише, слезы попадали в рот соленые, как морская вода.
Немного погодя Зина сказала:
- Спасибо, Владя. Мне уж так надо было, чтобы кто-нибудь обо мне поплакал...
Зина в изнеможении закрыла глаза.
Потянулись долгие мучительные часы - очень долгие и очень мучительные. У Зины было крепкое, здоровое сердце, не задетое ножом преступника, и оно не хотело переставать биться. У нее был здоровый юный мозг, и он не хотел давать команду о прекращении борьбы... Он давал команду бороться, хотя тело умирало.
Врачи делали все, чтобы спасти Зину. Дядя Александр съездил домой и опять вернулся в клинику. Новокаиновая блокада, переливание крови, вливание противошокового раствора, капельные вливания растворов и крови. Когда Зина начинала задыхаться - кислород, глюкозу, инсулин, какие-то еще лекарства и уколы. Измучили они ее, но я понимала: надо было бороться до конца.
Зина лежала словно без сознания, закрыв глаза, стиснув зубы - дыхание вырывалось со свистом, серое лицо искажено страданием, но время от времени она открывала гласа, чтоб взглянуть, здесь ли я.
- Владя... ты здесь ?
- Я никуда не уйду, Зина, я буду за тобой ухаживать.
- Не уходи... карауль меня... Я боюсь.
Вечером для меня Принесли раскладушку, постелили постель, и Вина успокоилась. Как будто я могла бросить ее в такой час.
Заглянула Наташа: меня вызывали к телефону. Зина была в забытьи, и я посадила на свое место Наташу, чтоб Зина не испугалась, когда придет в себя.
Звонил Ермак. Из угрозыска. И опять я не узнала его голос.
- Как Зина? - спросил он. Я рассказала.
- Это хорошо, что ты при ней, - сказал он. И как-то странно поперхнулся. - Слышишь, Владя, всю жизнь меня будет тяготить сознание вины. Если бы мы только раньше поймали этого лупоглазого зверя! Дождались, когда он сделал свое гнусное дело и сам поспешил прийти. Вот он - я! Всего лишь покушение на кражу. Пусть я получу взыскание, но я ему...
О чем он говорит? У меня в голове мутилось. Я не понимала.
- Слушай, Ермак, вы еще не поймали убийцу?
- Он у нас. Только не признается. Ничего, негодяй, расколется... С ума можно сойти.
- Ермак. Надеюсь, ты говоришь не о Валерии Шутове?
- Да. О нем.
- Шутов не убивал.
- Он убийца, Владя. В кустах нашли его записную книжку... Потерял, когда удирал.
- У него есть алиби совершенно точное.
- У него нет алиби. Прятался где-то на чердаках. Никто не видел.
(Какой идиотизм! Валерий Шутов показывает "благородство"... Даже не сослался на меня. Вот балда!)
- Слушай, Ермак... Ты меня хорошо слышишь?
- Отлично.
- Так вот, доложи своему начальству, что Валерий Шутов ночевал у нас, в папиной комнате. Пришел вчера в одиннадцать вечера, а утром я сама отвезла его на такси к вам, в угрозыск. Понятно? Не теряйте времени, ищите убийцу. Я пошла к Зине. Пока!
Я опустила трубку.
Теперь Ермак с ума сходит, но что поделаешь!..
Глава девятнадцатая
БЕЛЫЕ ЖУРАВЛИ
Я шла по коридорам клиники. Больные уже спали. В палатах потушили свет. Сквозь полуоткрытые двери доносились то спокойное дыхание, то стоны. Коридоры были длинные, и на каком-то расстоянии друг от друга стояли столики медсестер с лампами под плотным абажуром. Сестры читали или заполняли какие-то карточки.
Я никогда еще не была в больнице ночью - маму навещала часов в пять-шесть вечера. Чем-то мне больница напоминала корабль. И вдруг я вспомнила письмо Дана. Как он шел ночью пустынными коридорами корабля и машины стучали, как сердце здорового человека, и все было как будто спокойно, но рядом притаилась смерть. А потом Ян Юрис простился со всеми на корабле и ушел навечно.
Но старший механик был стар, он прожил добрую, долгую жизнь, и он уходил, удовлетворенный этой жизнью. А Зина Рябинина, кроме мутного тяжелого детства, которое она сама себе исковеркала, ничего еще не видела и не знала. И вот - смерть тоже бродила по коридору.
Я заглянула к дяде. Он увидел зареванное мое лицо и покачал головой.
- Дядя Александр, ты профессор, ты хороший хирург, неужели нельзя спасти Зину? Она ведь только стала человеком, и вот...
- Она родилась человеком, - поправил меня дядя. - Мы делаем, Владлена, что можем... Но эти негодяи так ее искромсали... Еще не пойманы?
- Поймают, они не там искали. Может, она все-таки выживет, дядя Александр?
Он как-то странно и грустно посмотрел на меня.
- Я завидую Сергею, - сказал он вдруг. - Не представляю своих ребят в такой ситуации... Это невозможно. Такая рационалистичность. Много рассудка и мало сердца. Словно их воспитала твоя мать.
- Она их тетка, - сказала я, всхлипнув, потому что он обошел вопрос о Зине.
- А ты ее дочь, - с досадой сказал дядя. - Не смогла же она сделать рассудочной и холодной тебя?
Я вернулась к Зине. Она только что пришла в себя.
- Ты здесь, Владя?
- Я здесь, Зинушка.
- Ты устала. Придвинь раскладушку... ляг рядом со мной. Держи за руку.
- Я посижу возле тебя.
- Нет. Ляг. Ты устала.
- Нужен подход к кровати, - пояснила Наташа. - Но мы сделаем так...
Мы осторожно подвинули кровать с Зиной на середину палаты. С одной стороны мы поставили раскладушку, а с другой был свободный проход.
- Тогда позови, если что... - сказала Наташа.
Я прилегла на раскладушку и взяла Зинину холодную руку в свои горячие.
- Владя! - зашептала Зина. - Ты не боишься, когда я буду... отходить... держать мою руку?..
- Ты поправишься, Вина.
- Ответь.
- Я буду держать тебя за руку. Я буду с тобой все время.
- Пожалуйста, Владечка, а то я... боюсь...
Она в изнеможении умолкла. Я лежала рядом, держа ее руку в своей. Потом я уснула незаметно для себя, как провалилась в сон, не выпуская ее руки. Проснулась, когда пришли врачи для очередной процедуры.
- Спят, как две сестрички, - сказала дежурный врач, -улыбаясь.
Я сконфуженно села. Когда все опять ушли, я уже. больше не спала.
- Зина, тебе очень больно? - спросила я шепотом.
- Очень...
- А ты почему не стонешь?
- Ты будешь плакать.
- Подумаешь, если и заплачу. Ты постони, тебе легче будет. Не сдерживайся.
После этого Зина стонала.
- Ты все ведь понимаешь? - спросила она вдруг. - Пусть Геленка не приходит на мои похороны.
- Ее сейчас нет в Москве. Она уехала на конкурс пианистов в Бельгию, кажется.
Мне хотелось сказать ей, что не Геленка виновата в ее неудавшейся жизни, а отец. Но разве могла я спорить! Не спор был ей нужен, не возражения, а ласка, чтоб не чувствовать себя одинокой в грозный, великий час. Я села рядом и стала тихонечко гладить Зинины волосы.
Слезинка медленно поползла по ее щеке.
- Словно мама, - сказала она и долго молчала. Потом окликнула меня. .
- Зажги свет поярче...
Я включила свет и подвинула кровать к окну, чтоб свет не бил ей в глаза.
- Владя!
Я наклонилась.
- Владя, спой мне... тихонечко... ту песню про журавлей. Спой. Спой!
Я могла бы, конечно, сослаться, что не помню слов. Но я их помнила. И я тихонечко напела ей песню Гамзатова.
- Еще, - попросила Зина.
И я снова, и снова пела ей совсем тихо:
Летит, летит по небу клин усталый,
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый,
Быть может, это место для меня.
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле.
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на Земле.
- Владя, неужели я умру, и ничего больше не будет!.. Ничего. А может, и правда... С белыми журавлями. Видеть небо, солнце, облака, землю... Владя, это может быть?
- Конечно, может, - заверила я Зину.
Не могла же я вести антирелигиозную пропаганду у постели умирающей, охваченной ужасом. И я, комсомолка, рассказала ей, что, по верованиям индусов, человек после смерти может стать и цветком, и птицей, и любым животным или другим человеком.
- Человеком у меня не вышло... пусть белым журавлем... - четко произнесла Зина и опять закрыла глаза.
Но она не спала, так как все крепче сжимала мою руку.
Рано утром вынесли раскладушку, вымыли пол. Зина очень страдала. Почему-то обезболивающее не помогало. Лицо ее заострилось еще больше, а страдание так исказило его, что Зина не походила на себя.
Врачи уже не уходили, и я поняла, что это агония. Я села рядом и взяла ее за руку.
Врач и медсестра присели на стулья у двери, Наташа стояла, прислонившись к косяку, и плакала.
- Наташа плачет, - прошептала я Зине.
- Правда?
- Наташа, иди сюда, - позвала я.
Врач что-то пробурчала недовольно. Наташа подошла и поцеловала Зину. Зина слабо улыбнулась, довольная, что еще один человек о ней плакал. Разве врач понимала, что это было нужно умирающей - чтобы о ней кто-то плакал. Ничего она не поняла.
