Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1
То было время общего переполоха малоруссов, которым Москва указала путь к спасению их древней веры, но которых руководить и оборонять не была еще в силах.
Подобно тому, как сторонники униатской проповеди перетрусили от слухов про витебский бунт, поборники церковного единения с Москвою, в свою очередь, вообразили, что Сигизмунд III последует примеру своего приятеля, Фердинанда II, и начнет у себя в Польше такие гонения, каким в Немецкой империи подвергались чехи.
В самом деле королевская партия, застращав белорусских мещан розысками и казнью витебцев, в видах общественного спокойствия, то есть покорности «римской вере», воспретила «греческую схизму», и ввела унию не только в самом Витебске, но и в Полотске, Могилеве, Орше. Наконец королевским декретом повелено было принять унию и всем вообще нешляхетным жителям Белоруссии.
Слухи, как водится, предупреждали события. Киевская земля, в которую доселе не было хода новоизобретенной папистами вере, ожидала со дня на день подобного же декрета. Все такие истории, как утопление униата Грековича в проруби и нападение на жидов, сделались предметом страха для прикосновенных к ним так или иначе людей.
Вероятность религиозного переворота была несомненна, и местичи «матери русских городов», не смотря на свои связи с отважными запорожцами, показали, что они такие же торгаши, как и белорусцы. У них рядом с церковными братчиками, опиравшимися на мужественных иноков, существовала партия, предпочитавшая милости иноверного короля внушениям своего духовенства. Эта партия выступила теперь на сцену действия, под предводительством киевского войта, Ходыки. Оказался и в среде самого духовенства искатель мирских благ паче царствия Божия, которое проповедовал, — священник церкви Св. Василия, Иван Юзефович. Предупреждая королевский декрет, эти достойные люди объявили митрополита Иова Борецкого бунтовщиком, позорили его всякими словами, и принялись запечатывать приходские церкви.
Под влиянием общего негодования православников, были призваны кем-то готовые ко всяким услугам запорожцы. Они распечатали церкви, схватили Ходыку с его соумышленниками, а предателю Юзефовичу отсекли голову. Молва приписывала призвание казаков самому Борецкому, но в этом не заподозрило его ни следствие, произведенное местными властями, ни военно-судная коммиссия, покаравшая казаков через год за их грабежи и разбои.
Характер деятельности Иова Борецкого был совсем иной. Это был ревностный и вместе кроткий пастырь церкви. Будучи еще приходским священником в Киеве, он прославился редким в тот век милосердием к сиротам и вдовицам, бескорыстными трудами на пользу просвещения и евангельскою щедростью к убогим; а когда из игуменов Михайловского монастыря, по общему желанию жителей Киева, был возведен в сан митрополита, первым его делом было — созвать собор для начертания программы действий в духе всепобеждающего христианского терпения. В этом достопамятном акте, известном под именем «Советования о Благочестии», восстановленная православная иерархия, между прочим, постановила:
- отвергнуть сперва всякую злобу и грех от самих себя, да будет по апостолу: «вы есте чисти», и да не будет: «но не вси»;
- хваля веру и обряды восточной церкви, порицать и обличать всякие другие, но делать это духовно, рассудительно, согласно с писанием и без злоречия;
- терпеливо и покорно сносить все обиды, как от духовных, так и от мирских людей, не мстя за себя ни словами, ни проклятиями, ни иными какими-либо средствами;
- возбуждать и приготовлять к святому мученичеству, как самих себя, так и сердца народа, дабы каждый радостно переносил расхищение и грабеж своего имущества, и терпел от властей притеснения пенями, узничество, наконец, охотно шел бы и на смерть зная, что вера наша основана кровью, что кровью охраняла она себя от всех ересей, и что те пункты веры и те догматы, для соблюдения которых мы не хотим соединяться с римскою церковью, облиты кровью;
- хотя бы на православных низвергались отныне стрелы, мечи, огонь и воды, но епископы должны один другому преемствовать, и чины церковные не должны прекращаться;
- призвать из Святой Афонской горы и привести преподобных мужей Россов, в том числе блаженных Киприана и Иоанна, прозванием Вишенского, вместе с прочими там обретающимися (Россами), житием и богословием цветущими.
Несомненно (сказано в заключение «Советования о Благочестии»), что только такими поступками и способами мы привлечем к себе и убедим, как городской и сельский народ, так и дворянство. Тогда исчезнут и выдумки, которые против нас изображают, тогда и тиранния должна прекратиться, и уния уничтожиться.
Стоя на такой высоте христианского пастырства, слагатели соборного акта могли только удерживать казаков от уличной расправы, а не прибегать к подобной защите «древнего русского благочестия». Тем не менее, однакож, утопление одного униата в проруби, убийство другого среди Витебска и беззаконная казнь третьего в Киеве бросали на православную церковь некоторую тень. Если подозрительность папистов соединяла дело Наливайка с делом православия, назвав православие Наливайковой сектою, то теперь участие Борецкого в казацких похождениях не подлежало, в устах молвы, никакому сомнению, и сама паства его охотно тому верила. Чего боялся Борецкий во время своего советования о благочестии, то и случилось. О православных руководителях народа нельзя было теперь сказать: «вы есте чисти», без прибавки: «но не вси». Без умысла очутились они как бы в кровавом союзе с руководителями запорожского казачества. Их дело сделалось теперь как бы общим; их отношения к правительству — как бы одинаковыми.
Правительство и без того уже досадовало на казацкие петиции в пользу противозаконной иерархии. Теперь оно стало придумывать средства, каким бы способом разлучить военную корпорацию с церковною. Между тем страх ответственности за казацкое самоуправство привел православных архиереев к поступку, который мог остаться безнаказанным только в стране, державшейся, как говорилось, неурядицею.
Из Цесарской земли прибыл в Киев некто Александр Оттоманус, иначе султан Ахия или турецкий царевич, крещенный в православную веру и называвший себя законным наследником турецкого престола. Этого самозванца поддерживали, с одной стороны, католические паны, прикосновенные к казакам Лисовского, служившим тогда Фердинанду II, а с другой — православные шляхтичи, связанные добычным промыслом с «казаками Сагайдачного», как назывались запорожцы и по смерти знаменитого своего предводителя. С помощью последних, Александр Оттоманус проник к Иову Борецкому, вкрался к нему в доверие и склонил его сперва благословить запорожских атаманов на завоевание Царьграда, а потом — ходатайствовать у московского царя о пособии ему (Ахии) деньгами и людьми для войны с турецким султаном.
Слух о готовности казаков вести самозванца в Турцию, как это они делали с Москвой и Молдавией, встревожил королевское правительство. В это время коронный гетман Станислав Конецпольский вернулся уже из турецкого плена. Он один был способен положить конец казацкому своевольству. Он успел уже разбить наголову буджацких татар, которые вторгнулись в польские пределы под султанским знаменем, в отмщение за новые морские набеги казаков. Теперь ему предстояло расправиться с неугомонными пиратами и нарушителями общественного спокойствия.
В начале 1625 года казаки получили от него строгий универсал. Именем короля и Республики, Конецпольский требовал, чтобы Запорожское войско переписалось в шесть тысяч реестровиков, как это было им дозволено за их услуги, а всю заштатную массу распустили бы и ничего общего с нею не имели. Если же этого не сделают, то он придет к ним с военно-судною коммиссиею для разбора, кто имеет и кто не имеет права на казацкие вольности, а вместе с тем и для кары виновных за всё, что они сделали со смерти Сагайдачного.
В каких бы видах ни действовал Борецкий, благословляя казаков на завоевание Царьграда в пользу крещенного султанича и сносясь об этом с московским царем, но он испугался последствий своего вмешательства в казацкие дела.
Казаки, с своей стороны, видели, что играть роль независимой республики в республике панской им больше нельзя, и что придется наконец свести счеты с землевладельцами. Конецпольского знали они, как искусного полководца, который изучал за границею изобретенные немцами боевые хитрости, и соединял с ними уменье вести степную татарскую войну, как и покойный Жовковский. Задорные в уличных драках и в наездах на панские маетности, отважные и равнодушные к смерти в морских набегах, они боялись Конецпольского не меньше, как и монахи, которые не знали еще его религиозной терпимости, его независимости от иезуитских котерий, его умеренности в делах войны и политики, и составляли свои суждения о нем по угрозам своих соперников, униатов.
