Гордон Брук-Шеферд - Перелетные птицы
На протяжении последующих десяти лет он ходил зигзагом между Первым отделом этого управления, занимавшемся американцами, и Седьмым, созданным в 1956 году специально для вербовки западных туристов, приезжавших в Советский Союз. 1959 год был, похоже, урожайным для Седьмого отдела. Носенко писал потом: "В 1959 году мы сделали немало вербовок, среди них немало весьма интересных - профессора и учителя". Среди американцев, приехавших осенью того года был и человек, которому суждено было сыграть роковую роль в мировой истории, как и малом мирке Юрия Носенко. Это был Ли Харви Освальд, решивший тогда остаться в Советском Союзе, а после возвращения в Соединенные Штаты ставший убийцей президента Кеннеди.
Прежде чем подойти к роли Носенко в этой драме, проследим, как он постепенно склонялся к бегству на Запад. Согласно его рассказу, этот процесс начался во время его первого визита за границу. Это было в 1957 году, он выехал в Англию с группой спортсменов под фамилией Николаев как сотрудник Министерства культуры СССР. Он испытал впечатление, знакомое и по другим перебежчикам - от изобилия в магазинах и от явно более высокого уровня жизни трудящегося человека. Однажды он разговорился с водителем автобуса, и узнал, что у того свой дом, а не какая-нибудь комната в коммунальной квартире, и что его жене нет необходимости работать, так как его зарплаты хватает.
В 1957 Носенко ещё не готов был уйти, но решил пойти на ни к чему не обязывающий контакт. На приемах часто появлялся некий "мистер Саттон", которого резидентура КГБ считала сотрудником Ми5. Носенко подошел к нему и попросил сводить в типичный лондонский паб. Англичанин с радостью оказал ему эту услугу. Пару часов они пили пиво и болтали. В конце Носенко подарил ему баночку черной икры. Перед отъездом делегации англичанин подарил ему сверток. Носенко надеялся найти там какую-то записку, но нашел только лондонскую пивную кружку. Если "мистер Саттон" и был из контрразведки, то по-каким-то причинам воздержался от послания. С другой стороны, коллеги Носенко могли принять за контрразведчика обычного мистера Саттона.
По словам Носенко, он сделал попытку заинтересовать западные спецслужбы в 1960 году, когда в аэропорту Амстердама по дороге с Кубы он оставил пачку секретных документов с письмом, но никто их не взял. Поэтому для третьего контакта - через два года в Женеве - он выбрал американца из официального дипломатического списка. Но через год он не приехал в Швейцарию, потому что в 1963 году не было переговоров "с его участием", но приехал с делегацией в январе 1964 года и по условленному сигналу встретился с Бэгли. Дела стали развиваться быстро и приобрели для американцев неожиданный оборот. Вэгли свидетельствовал, что уже к концу 1962 года у него появились серьезные сомнения насчет надежности Носенко, и это объясняется информацией, которую давал Голицын и с которой Бэгли познакомился в Вашингтоне. То, что говорил Носенко, расходилось с показаниями Голицына.
Таким образом, в 1964 году Носенко был совершенно незнаком Бэгли. Сотрудник ЦРУ, по своей профессиональной привычке, подозревал Носенко в том, что это "подстава" КГБ и она имеет цель дискредитировать предыдущего беглеца. Более серьезные подозрения появятся позже, а первое подозрение вряд ли было обоснованным, потому что русские, весьма скрупулезные в вопросах безопасности, не стали бы выпускать разгуливать по Западу человека, знавшего слишком много об операциях КГБ премьер-министр американцев. Но как бы то ни было, подозрения Бэгли усилились на встрече, когда Носенко прямо сказал: "Питер, я не еду домой".
Бэгли пытался уговорить Носенко вернуться в Москву и быть "агентом на месте" (т.е. действующим, нерасшифрованным агентом - примеч. перев.), хотя связи с ним в Москве по-прежнему не будет. Образовалась тупиковая ситуация. В конце недели Носенко закончил препирательства тем, что сам явился в ЦРУ со своим багажом и заявил, что мосты сожжены. Когда его вновь стали отговаривать, Носенко, как он сам позже признал, соврал, что, мол, пришла грозная телеграмма об отзыве его в Москву. Он писал: "Я придумал это, чтобы надавить на американцев и заставить их действовать. Так и вышло: в ту же ночь меня перебросили во Франкфурт".
В жизни Носенко не случилось ничего особенного, что бы толкало его в начале 1964 года к бегству на Запад. Хотя он считался в своем ведомстве несколько необузданным человеком, сверх среднего пристрастившийся к водке и женщинам, его служебные перспективы, хотя и не блестящие, не были заблокированы, как у Пеньковского. Ему не давали заданий убивать людей, как Хохлову. У него не было неприкрытой вражды с начальством, как и Петрова или Голицына. В нем не происходило процесса постепенного разочарования, когда достаточно вспышки возмущения, чтобы уйти, как это было у Дерябина. Ему не угрожал арест, как Гузенко. Он не ненавидел жену, как Растворов. Или он решил, что пришло время выбрать на постоянно тот образ жизни, о котором он думал с юности?
Но это было бы слишком упрощенным объяснением. Что же касается семьи, то в этом сценарии ухода для неё не было места. Он пытался, по его словам, получить назначение в Эфиопию, чтобы убежать оттуда с женой и двумя маленькими дочерьми, родившимися в 1954 и 1958 году, но эта попытка не удалась. В Москве ещё оставались брат и мать, которой он был многим обязан. Жена и мать прислали ему через американское посольство в Москве письма, полные упреков и призывов и написанные, очевидно, под диктовку.
Но существовало и другое, весьма отличное, объяснение его побега. Он принес с собой информацию невиданного политического значения. Он заявил, что вел в Москве дело Ли Харви Освальда и видел все тома дела об убийце президента Кеннеди. КГБ, заверил он американцев, "чисто" в этом деле, и Кремль не имеет ничего общего с убийством в Далласе.
Но вначале о личности убийцы. 26-летний бывший солдат морской пехоты приехал в Москву из Хельсинки осенью 1959 года. 31 октября он вручил Ричарду Снайдеру, консульскому сотруднику посольства США в Москве, заявление об отказе от американского гражданства; он также указал, что подал просьбу о предоставлении ему советского гражданства. В "вызывающей и агрессивной" манере он сообщил, что "предложил советским властям любую информация, которую получил в бытность оператором радара". Эти слова были подчеркнуты в тексте телеграммы посольства в Госдепартамент. Освальд действительно служил одно время в Японии на авиабазе, которая обслуживала сверхсекретные самолеты У2, но не имел отношение к ним и к информации по ним. 21 октября, услышав от сотрудника "Интуриста", что его виза не может быть продлена, он вскрыл себе вены, но его вовремя перевезли из ванной комнаты гостиницы в Боткинскую больницу. 4 января 1960 года ему выдали вид на жительство, сказали, что советский Красный Крест будет выплачивать ему деньги, чтобы он мог начать новую жизнь, и сообщили, что жить он будет в Минске. "Это в Сибири?" - спросил он. Паспортист рассмеялся.
До конца своего пребывания в Советском Союзе он жил в Минске. Ему дали работу на радиозаводе, почти бесплатную однокомнатную квартирку в пяти минутах ходьбы от завода, с ванной и двумя балконами. ("Это квартира-мечта для русских", писал он в своем дневнике). 700 рублей в месяц он получал от Красного Креста и столько же зарабатывал на заводе. Но постепенно в нем усиливалось разочарование. 4 января он написал в своем дневнике: "Я начинаю передумывать насчет желания остаться. Работа скучная, деньги, которые я получаю, тратить негде, никаких ночных клубов или боулинга, никаких мест отдаха, кроме профсоюзных танцев. Я сыт всем этим". После того как он направил первое письмо в американское посольство о своем разочаровании, он познакомился на танцах с девушкой по имени Марина и через две недели сделал ей предложение, которое было принято. На некоторое время новая жизнь притупила тоску по дому. В июне 1961 года он сказал своей "слегка вздрогнувшей" жене о намерении уехать с ней в Штаты. В феврале 1962 года родилась девочка. Русские не чинили препятствий в возвращении, и американцы вернули паспорт. Наконец, в июне 1962 года Освальд с семьей выехал в Вернон, штат Техас, где жила его мать. Русские больше не видели его и не слышали о нем. Но в сентябре 1963 года человек по имени Ли Харви Освальд пришел в советское консульство в Нью-Мексико, якоба поинтересоваться ответом на телеграмму, посланную им в Москву. Этот факт был отражен в деле ЦРУ на Освальда. А следующий документ касался уже Далласа, штат Техас.
Отбросив в сторону непостижимость того, чтобы Кремль решил убить в то время лидера западного мира, даже если бы он решился на это, КГБ ни за что не поручил бы такую работу Освальду, который за время пребывания в Советском Союзе показал себя личностью импульсивной, неустойчивой и ненадежной.
Но кажется и невозможным, чтобы режим каким-то образом не использовал Освальда, а КГБ не оказал ему особого внимания. Ему дали вид на жительство, деньги, "квартиру-мечту", не помешали жениться на дочери полковника милиции и, самое интересное, никоим образом не помешали возвращению в Соединенные Штаты, и вместе с семьей. А это противоречит утверждению Носенко о том, что КГБ "чист" в деле Освальда и никогда "активно" не занималось им.Поскольку подтверждений словам Носенко не было, допросы его длились не месяцы, а годы. На него напустился и Голицын, который утверждал, что Носенко прислан Кремлем, чтобы дискредитировать его, Голицына. Об этом он говорил и в офисе Энглтона. Того, учитывая его мрачную философию, не пришлось долго убеждать. Голицын пролил на Носенко весь свой яд, и это его заслуга, что ЦРУ держало Носенко 1277 дней, причем 292 дня из них его допрашивали, временами при строгих условиях содержания. Лишь в октябре 1967 года Носенко дали "повышенную степень свободы и независимости".
