Евгения Альбац - Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ
Если, во-первых, отказаться от стереотипа, что КГБ — это только тайная полиция (секретной службой Комитет вообще никогда не был), только одно из министерств — пусть и более могущественное, нежели, скажем, Министерство финансов или торговли. И во-вторых, если не пытаться упрощать историю, низводить ее до уровня вульгарного романа «из жизни шпиенов». Ну, например, так.
Однажды вечерком в апреле 1985 года несколько руководителей КГБ — скажем, Виктор Чебриков (тогдашний Председатель Комитета), его умный первый зам Филипп Бобков и… пусть будет — начальник Первого Главного Управления (внешняя разведка), будущий глава КГБ Владимир Крючков — собрались попить чаю. Попили. И решили: а не пора ли нам запустить на Запад глобальную дезинформацию? Дескать, Советский Союз перестает быть «империей зла» и становится открытым, демократическим обществом. Западники, естественно, обрадуются — устали ждать, пока им на голову посыпятся советские ракеты, глядишь — подкинут деньжат, а мы тем временем поправим свои экономические проблемы. Решили, позвали Горбачева, на которого имелся кое-какой компромат (чтобы в случае чего, если начнет зарываться, можно было приструнить, одернуть), и сказали: «Давай, парень, действуй…» Звучит? Звучит…
Сожалею: все вышеизложенное не моя придумка, (Хотя представляю себе, как она была бы хороша в кино: в роли Горбачева — конечно же Арнольд Шварцнегер!) Такая версия, что перестройка — это не более чем стратегическая дезинформация Кремля, бытует. Более того, ее сторонники, основываясь главным образом на книге Анатолия Голицина — бывшего советского разведчика, ушедшего на Запад еще в 1961 году, — «New Lies for Old»{3} утверждают, что концепция подобных глобальных обманов зарубежного общественного мнения была разработана в недрах КГБ еще в 1959 году. И базировалась на постулатах древнекитайского теоретика и полководца Сунь Цзы (VI–V вв. до н. э.), один из которых гласил: «Я заставлю врага принять свою силу за слабость, а слабость за силу, благодаря этому превращу его силу в слабость».{4} Что ж, запускать «дезу» Комитет, конечно, умеет — на то и существует Служба «А». Однако до такой степени переоценивать интеллектуальные и прочие иные возможности КГБ, — увольте, я бы не стала.
Думаю, в реальной жизни все было гораздо сложнее, чем просто «деза».
* * *В предыдущей главе я уже писала о том, что именно после XX съезда КПСС, на котором был развенчан культ личности Сталина и пал тем самым режим абсолютной личной диктатуры, после хрущевской чистки органов, начался процесс проникновения КГБ в различные государственные и партийные структуры. Что и говорить: конечно, и раньше КГБ имел своих людей во всевозможных обкомах и министерствах. Но это были агенты, стукачи. Теперь этот процесс приобрел совершенно иной качественный размах. В новые кабинеты, сняв форму, приходили кадровые сотрудники органов, чье самолюбие было весьма и весьма задето всеми этими перетрясками, но чьи амбиции и притязания на власть над людьми отнюдь не были подавлены. Довольно скоро стало ясно, что пересаживанием из одних кресел в другие все реорганизации в КГБ и закончились. Комитет, как и раньше, выполнял функции тайной полиции, политического сыска, подавления любого инакомыслия. А прежние сотрудники не только не потеряли для Комитета своего значения, а, напротив, в новой функции оказались нужны еще больше.
Но в то время как чекисты прятали свою форму в домашних шкафах, вчерашние партийные и комсомольские функционеры получали новенькое обмундирование, а с ним и погоны, и воинское довольствие на складах КГБ. Особенно много «идеологов» пришло в Комитет при Александре Шелепине, возглавившем органы после нескольких лет борьбы за светлое будущее на посту первого секретаря ЦК ВЛКСМ.
Шелепин пробыл в должности Председателя КГБ недолго — всего три года, но оставил там о себе неплохую память. Ярослав Карпович, полковник КГБ в отставке и ярый противник Крючкова, рассказывал мне, что Шелепин всячески способствовал притоку в органы людей, имеющих высшее образование, поработавших до того в научно-исследовательских институтах и университетах. При нем начала создаваться и научно-техническая база Комитета… При нем, при Шелепине, добавлю я, закладывалась и нынешняя мощь КГБ: если раньше, при Сталине, органам требовались заплечных дел мастера, то теперь для подавления собственного народа нужны были головы. И головы хорошие.
Из КГБ Шелепин пересел в кресло секретаря ЦК КПСС и… через три года стал одним из главных инициаторов свержения Хрущева. А ключевую роль в этом дворцовом перевороте сыграл рекомендованный Шелепиным на пост главы органов еще один комсомолец-чекист — Владимир Семичастный, тоже в прошлом первый секретарь ЦК ВЛКСМ.{5} При нем КГБ снова пополнился не одной сотней идеологических сторожей — партийными и комсомольскими деятелями. И так же, как старые чекисты не утрачивали своих связей с Лубянкой, так и бывшие партийцы не теряли контактов с взрастившей их средой. Что еще более сближало структуры.
Допускаю, что этот процесс вливания «новой крови» преследовал самые благие цели — убрать из органов «вурдалаков», «монстров», придать им более цивилизованный вид. Однако было бы по меньшей мере наивно думать, что отлаженный механизм репрессивной структуры, порочность которого так и не была признана режимом, не перемелет даже здравые мозги. Не говоря уже о том, что новые кадры стимулировали деятельность КГБ именно в сфере борьбы с инакомыслием — то есть там, где вновь пришедшие «идеологи» только и могли претендовать на звание профессионалов. Случайно ли, что именно при Шелепине и Семичастном была существенно расширена и получила особый статус Служба дезинформации Первого Главного Управления КГБ? Служба, которая по праву могла считать своими подразделениями на внутреннем, так сказать, рынке все без исключения обкомы и горкомы, райкомы КПСС и ВЛКСМ, кои на протяжении всей своей истории занимались подтасовкой фактов, переписыванием прошлого. «Если бы Советы в сфере промышленности и сельского хозяйства действовали с такой же предприимчивостью, как и в сфере дезинформации, — писал директор ЦРУ времен президента Картера, адмирал Стэнфорд Тернер, — они давно уже обогнали бы нас по всем параметрам».
Так, в результате кадровых перетасовок, началось переплетение, сращивание партийно-государственного аппарата с КГБ.
Утверждался новый тип власти — партийно-чекистско-военной олигархии, в которой КГБ и Военно-промышленный комплекс до поры до времени занимали периферийное положение, отдавая приоритеты КПСС. До поры.
Не будем упрощать: процесс сращивания репрессивной структуры с властью шел не один год и не два. Органы при Хрущеве переживали трудный для себя период, партийная верхушка, памятуя прошлое, панически их боялась и всячески пыталась поставить их на место. Но тоталитарное государство развивалось, и аппарат насилия не мог бесконечно оставаться лишь инструментом его.
Логическое завершение этот процесс получил в 1967 году, когда Комитет государственной безопасности СССР возглавил секретарь ЦК КПСС Юрий Андропов. Впервые после смерти диктатора руководить КГБ пришел человек, занимавший столь высокое положение в партийной иерархии. И впервые, со времен Берии, Председатель КГБ стал членом высшего органа управления страной — Политбюро ЦК КПСС. «Это назначение ознаменовало… такую степень сближения партии и КГБ, когда они стали действовать почти как два подразделения одной и той же организации», — напишет в своей книге «История Советского Союза» английский историк Дж. Хоскинг.{6}
В том же году руководители республиканских, областных, городских управлений КГБ в обязательном порядке вошли в бюро соответствующих обкомов и горкомов.
Так олигархия оформилась структурно. Так начинался один из самых мрачных периодов в послесталинском СССР.
…Я хорошо помню август 1968 года — мне было десять лет и мы отдыхали с родителями на Черном море, под Одессой. В один день небо над пляжем вдруг застили самолеты. Их гул сливался с гулом проходящих где-то неподалеку танков. Мой отец, фронтовик, решил, что началась война. Война на территории СССР не началась: советские танки шли давить пражскую весну. Потом был поздний декабрь 1979 года: дружной университетской компанией мы готовились к какому-то очередному экзамену, когда телевидение сообщило, что наши войска, «откликаясь на просьбу афганского руководства», вошли в Афганистан. Совершенно очумевшие от этой новости, мы сидели и считали: каждые двенадцать лет, с дьявольской периодичностью, режим осуществлял кровавую интервенцию. 1956 — Венгрия, 1968 — Чехословакия, зима 1979–1980 — Афганистан. И каждая из этих дат были неизменно связана с именем Юрия Андропова — человека, которого в первые годы перестройки Горбачев объявил чуть ли не родоначальником демократических преобразований в стране. В 1956 году Андропов был послом в Венгрии, кровь шестьдесят восьмого и семьдесят девятого он санкционировал уже в качестве Председателя КГБ и члена Политбюро ЦК КПСС.
