Джакомо Казанова - Мемуары
Все осталось по-прежнему, но такая, иссушающая меня, жизнь не могла длиться долго. Ведь я был создан для того, чтобы наслаждаться с любовницей и быть с ней счастливым. Не зная, что предпринять, я окунулся в игру и почти всегда выигрывал; несмотря на это, тоска буквально пожирала меня, я худел на глазах.
В День Всех Святых 1753 года, когда, отслушав мессу, я собирался сесть в гондолу, проходившая мимо меня женщина, схожая с Лаурой и обликом и, очевидно, родом занятий, взглянула на меня и обронила к моим ногам письмо. Увидев, что я его поднял, она спокойно проследовала своим путем. Письмо было без адреса и запечатано… Как только я сел в гондолу, я сломал печать и прочел следующее:
«Монахиня, которая уже два месяца с лишним наблюдает Вас на праздниках в нашей церкви, хотела бы познакомиться с Вами. Брошюра, оброненная Вами, случайно попала к ней в руки и дала понять, что Вы знаете французский язык, но, если пожелаете, можете отвечать по-итальянски, так как необходимы прежде всего ясность и точность выражения. Она не приглашает Вас вызвать ее в приемную, ей хочется, чтобы до первого разговора между Вами, Вы могли бы увидеть ее. Поэтому она назовет Вам даму, которую Вы сможете сопровождать во время визита в монастырь. Эта дама Вас не знает, и ей не надо будет представлять Вас, если Вы захотите остаться неузнанным.
Если Вы считаете, что такая манера знакомства не годится, монахиня приглашает Вас в казино в Мурано, где Вы найдите ее одну в первом часу ночи того дня, какой Вам угодно будет назначить. Вы можете остаться с ней ужинать или покинуть ее через четверть часа, если Вас ждут другие дела.
Может быть, Вы предпочитаете поужинать с нею в Венеции? Назначьте тогда день, час и место, куда она могла бы явиться. Она прибудет туда в гондоле и под маской. Будьте только на набережной один, надев маску и держа в руке фонарь.
Я знаю, что Вы ответите мне и Вы догадываетесь, с каким нетерпением я жду ответа. Прошу Вас вручить его завтра той же, что передала Вам мое письмо. Вы найдете ее за час до полудня в левом приделе церкви Сан-Канчиано.
Поверьте, что, не предполагай я в Вас благородное сердце и изысканный ум, я никогда не решилась бы на такой рискованный шаг, который может внушить Вам превратное представление обо мне».
Стиль письма, которое я переписал здесь слово в слово, поразил меня больше, даже чем само письмо. Отбросив все свои неотложные дела, я заперся и принялся за обдумывание ответа.
Поступок этот несомненно изобличал сумасбродку, но я увидел в нем и достоинство и какую-то чрезвычайно симпатичную мне странность. Я подумал, что это могла быть монахиня, обучавшая мою подругу французскому языку. Та изображала ее красивой, богатой, галантной и щедрой; моя дорогая женушка могла быть с ней не слишком скрытной… Сотни мыслей путались в моей голове, но я отбрасывал все, которые не согласовывались с почти уже принятым мною приглашением. Впрочем, моя подруга говорила, что есть в монастыре и другие знающие французский… Словом, мне могла написать не только приятельница моей женушки, но и любая другая монахиня — вот, что меня смущало. Поэтому я решил отвечать так, чтобы ничем себя не скомпрометировать.
«Я отвечаю Вам по-французски, мадам, дабы последовать тому примеру ясности и точности, какой явили Вы в своем письме.
Прежде чем отвечать неизвестному кому, нужно, и Вы согласитесь со мною, мадам, подумать о возможной мистификации; поэтому честь обязывает меня быть осторожным.
Итак, если перо, писавшее ко мне, принадлежит достойной уважения особе, которая подозревает во мне свойственные и ей чувства, она согласится, надеюсь, что мое письмо не могло быть иным, чем то, что я имею честь передать Вам.
Хотя Вы судите, мадам, обо мне только по внешности, но если Вы полагаете, что я достоин чести познакомиться с Вами лично, я почитаю своей обязанностью подчиниться Вам.
Из трех способов нашего знакомства, которые Вы соблаговолили предложить, я осмелюсь остановиться на первом с оговоркой, подсказанной мне Вашим проницательным умом. Я буду сопровождать в приемную даму, с которой я не знаком, и ей не надобно будет представлять меня.
Не судите строго, мадам, те особые соображения, которые обязывают меня не открывать своего имени. Единственным мотивом, побудившим меня отказаться от двух других предложенных Вами путей, которые кажутся мне предпочтительнее первого и делают мне гораздо больше чести, есть, повторяю, опасение мистификации. Но мы вполне можем пойти и этими путями, как только состоится наше знакомство и я увижу Вас.
Прошу Вас верить в мою полнейшую искренность, а также тому, что мое нетерпение никак не меньше Вашего. Завтра в том же месте и в тот же час я буду ждать Вашего ответа».
Я отправился затем на указанное мне место, где и вручил Меркурию женского пола мое послание, сказав, что завтра буду ждать здесь ответа… Назавтра мне отдали письмо… Вот его копия:
«Я вижу, месье, что ни в чем не обманулась… Из трех моих предложений Вы выбрали то, которое делает честь Вашему уму. Уважая Ваши соображения, я пишу графине С. и прошу Вас прочитать прилагаемую записку. Запечатайте ее и отнесите графине. Она уже предупреждена о Вашем визите, и Вы можете пойти к ней, как только сочтете это удобным: она назначит время, когда Вы отправитесь вместе с нею ко мне. Графиня не задаст Вам ни одного вопроса, и Вам нет нужды объясняться с нею. Разумеется, она не сможет и представить Вас. Узнав мое имя, Вы, когда захотите, вызовете меня к решетке или попросите графиню об этом. При всем том Вы можете оставаться в маске. Такого рода знакомство, я думаю, наименее стеснительно для Вас и оставляет Вам полную свободу действий. Я попросила служанку подождать Вашего ответа на тот случай, если Вам не подходит мой выбор: Вы можете оказаться знакомы с графиней С. Если же Вы его одобряете, скажите девушке, что ответа не будет…»
С графиней С. я не был знаком и отпустил служанку без ответа…
Вот записка, которую мне предстояло передать графине:
«Прошу тебя, моя дорогая, если найдешь время, приехать повидаться со мною и взять с собой того, кто вручит тебе эту записку. Назначь ему время, он будет пунктуален. Этим ты очень обяжешь свою верную подругу. До свиданья».
Ум, диктовавший эту записку, предстал передо мною великолепным мастером интриги, было здесь что-то возвышенное, необычайно захватившее мое воображение, хотя я чувствовал, что мне хотят представить особу, которая словно бы нисходит до меня.
В последнем письме моя монахиня, делая вид, что ее совершенно не интересует знать кто я, одобряла мой выбор и выказывала равнодушие к ночным рандеву. В то же время она казалась уверенной в том, что после того, как я увижу ее, я захочу вызвать ее в приемную. Однако ее безопасность, вернее меры по обеспечению этой безопасности, разжигали мое любопытство; она была права, если она молода и красива. Я уже знал, как мне держаться с нею, ибо чем еще может окончиться подобная интрига, как не любовным свиданьем? Я мог бы помедлить несколько дней и выведать у К. К., кто же была моя мона-г хиня, но помимо того, что это отдавало коварством, такой поступок мог прикончить приключение, в чем я, конечно бы, раскаивался.
Она сказала, что я могу отправиться к графине тогда, когда сочту это удобным для себя; видно было, что достоинство не позволяло ей выказывать нетерпение, тем более что она не знала, готов ли я торопить события. Но судя по всему, мне предстояло иметь дело с весьма сведущей в науке любви особой, так что напрасная трата времени мне не грозила. Но как смешно выглядели бы все мои труды, если бы мне предстала какая-нибудь перезрелая матрона! Известно, что во всех моих поступках мною прежде всего руководила любознательность, но все же мне хотелось бы быть более уверенным в той, которую я намеревался пригласить поужинать со мной в Венеции. Еще я был крайне удивлен свободой, которой пользовались святые сестры, и поражался легкости, с которой они преступали монастырскую ограду.
В три часа я явился к графине, и она, получив из моих рук записку, сказала, что будет счастлива видеть меня завтра в этот же час. Мы обменялись почтительными поклонами и расстались до завтра. Графиня эта была решительной женщиной, немного на закате, но все еще красивой.
Следующий день был воскресным, и я не пропустил своей обычной мессы, уже в мечтах изменяя моей К. К. и желая быть увиденным не столько ею, сколько загадочной монахиней.
После полудня, облачившись в маскарадное платье, я в назначенный час отправился к ожидавшей меня графине. Мы сели в двухвесельную гондолу и прибыли в монастырь, не обменявшись по дороге ничем, кроме замечаний о прекрасной погоде. Подойдя к решетке, она попросила вызвать М. М.* Это имя меня удивило, оно было знаменито. Нас ввели в маленькую приемную, и через несколько минут я увидел монахиню, которая подошла к решетке, нажала ручку и подняла вверх четыре прута; открылось широкое отверстие, так что обе подруги могли свободно обняться и расцеловать друг дружку. Это отверстие было по крайней мере восемнадцати дюймов, и мужчина моего сложения с легкостью прошел бы в него. Графиня села напротив монахини, я несколько в стороне, но так, что мог вволю любоваться одной из самых прекрасных женщин, какую мне приходилось видеть. Я не сомневался, что эта была та, о которой мне писала моя дорогая К. К. Восхищение помешало мне слышать, о чем говорили они между собой, но моя прекрасная монахиня не то что словом, даже и взглядом не удостоила меня.
