Иван Ле - Хмельницкий (Книга первая)
- Но ведь судят-то как своего! - убеждал третий. И стал объяснять Хмельницкому: - Видите ли, пан староста собирается охотиться у нас на Звенигородщине, гостей пригласил. А к его приезду, точно для потехи, надсмотрщики нарушителей поймали.
- А ты там был? - снова решительно перебил его один из присутствующих.
- Но ведь судят!..
- И Гнат Галайда нарушителем стал? - спросил Хмельницкий.
- Святая земля их рассудит, уважаемый пан... Говорят, урядник давно точит зуб на Гната, хочет боярского холопа сделать своим слугою. А тот человек, дай ему бог здоровья, острый на язык... Да еще тут и тур... Перед самой охотой старосты проклятый тур столкнулся с волками. Так оно было илда иначе, но Гнат никогда не брехал. Будто б он отбил у волков чуть живого тура и прирезал его... Святая земля их рассудит.
А тем временем староста закончил свой суд. Теперь приступали к порке. Ревностный, жестокий урядник-левша приказал челядинцам положить на скамью одного из мужиков, самого молодого. Несколько гайдуков с нагайками в руках набросились на несчастного и насильно потащили к скамье, стоявшей возле старосты, окруженного шляхтичами. Молодого парня положили лицом вниз, освободили ему руки, заставив обхватить скамейку, и снова связали их снизу. Со злобным смехом сорвали с него штаны, оголили спину...
Хмельницкий повернулся, намереваясь уходить. Люди расступились, давая ему дорогу, понимая и уважая чувства этого человека в дорогом панском кафтане. Один из присутствующих поднялся на носках к уху Хмельницкого и сказал:
- Тем троим по полсотне ударов. А Гната... на кол.
- На кол? За недобитого тура Гната на кол? - взволнованно переспросил Хмельницкий и стал как вкопанный. - Человека осуждают на смерть за гибель тура?..
- Получается так... Двоих шляхтичей за незаконную охоту в тех же лесах заставили уплатить по четыре гроша за лису, а по пять - за вепря. А Гнату... Он же - холоп, убежавший от боярина...
Хмельницкий движением руки прервал говорившего, решительно повернулся и быстро направился к старосте. А в голове вертелись слова: "С шляхтича по четыре гроша, а холопа на кол..."
- О, пан Хмельницкий заставляет себя ждать. Мы хотели было выехать пораньше... - начал Данилович, увидев, с какой поспешностью Хмельницкий шел к нему, пробиваясь сквозь толпу челяди.
- Мы уже здесь, вашмость... Но вы заняты судом. Мои люди готовы... Как прикажет вашмость?
И тут же чигиринский подстароста так же неожиданно остыл, как и вспыхнул. Сердце у него ныло, совесть настоятельно требовала, чтобы он протестовал против своеволия, исполнив тем самым долг честного человека. Но Хмельницкий был лишь слугой старосты, и это вынуждало его льстиво улыбаться, отвечать не так, как подсказывали сердце и разум. Испытывая угрызения совести, он боязливо оглянулся, провожая глазами сгорбленного, но не сломленного Галайду, которого урядники уводили со двора.
- Пан Хмельницкий, наверное, знает этого лупезника [грабителя (польск.)] московитина? - спросил Данилович, уловив страдальческий взгляд подстаросты.
- Да, вашмость пан староста, я знаю его. Он служил надсмотрщиком лесных угодий и на поташном заводе... Сейчас очень холодно, и я просил бы вашмость смилостивиться и разрешить развязать руки человеку...
- Руки? - переспросил Данилович с деланным сочувствием. - Эй, там!.. Развяжите руки хлопу... А зачем же, пан подстароста, ребелизанту необмороженные руки, когда ему суждено умереть на колу? Ведь я велел, чтобы неповадно было другим, публично казнить его на колу в Звенигородке... Как ехалось вам, пан Хмельницкий, из Чигирина? Пан извещал меня, что в вашем пограничном старостве полное спокойствие и порядок. А тот непоседливый опришок, проходимец, атаман Яцко из Остра, собрал казаков в Боровице и повел их в Черкассы, чтобы объединиться с Барабашем.
- Не знаю, вашмость пан староста, зачем нам беспокоиться о том, что творится в Черкасском старостве. О Яцке я уже докладывал вам. Он приехал с Низа, собирает осевших в волости казаков, не нарушая государственного порядка. Какие-то отряды казаков отправил на Днестр, к Могилеву-Подольску. Ведь вам известно, что доверенные короля готовят казаков для похода егомости королевича Владислава на Москву... А из Запорожья, вашмость, доходят тревожные слухи: турки готовятся к походу на Подольщину наверное, намереваются грабить земли Речи Посполитой. Разве запретишь здесь тому же Яцку, - оправдывался Хмельницкий, торопливо шагая следом за старостой, боясь, как бы не оттиснули его более молодые шляхтичи из многочисленной свиты охотников. И он еще раз оглянулся на Галайду. "Попрощаться бы надо было с ним, семья у человека осиротеет..." - подумал он. Эта мысль терзала его душу.
Данилович, заметив этот растерянный взгляд Хмельницкого, остановился. Но тут же вместе с окружившей его свитой пошел дальше.
В покоях староства было тесно. Хмельницкий толкался среди вооруженных людей, стараясь быть на виду у урядников и подстарост. А Данилович, быстро справившись со своими делами, вернулся в староство и, приказав большей части охотников ехать в Звенигородку, направился с гостями в замок. Хмельницкому староста никакого приказа не дал и его самого в замок не пригласил, как других подстарост шляхтичей. Казалось, что Данилович умышленно оставил Хмельницкого скучать в огромных покоях староства.
Такое отношение Даниловича встревожило чигиринского подстаросту. И надо же ему было нарваться на такое печальное зрелище, стать свидетелем суда, чинимого старостой над простолюдинами. Сколько их наказывают нагайками, сажают на кол, четвертуют в столице... Свою спину не подставишь за каждого. Всякий Гнат Галайда или Яцко своим умом живет, своей смертью и умирает.
"И Гнат - своей? - спрашивала совесть. - А то чьей же? Мрут, как мухи в кипятке. И Гнат, и... Яцко, или Барабаш да и другие. С детства вскружили себе голову несбыточными мечтами, не имеющими ничего общего с державными порядками. И ведут их казацкие мечты по жизни окольными путями. А на окольных путях всякое бывает..."
Такие рассуждения еще больше раздражали Хмельницкого. Он вспомнил о желании Матрены сделать Зиновия казацким сотником. "У кого, Матрена, будет служить сотником твой сын? - терзал себя горькими мыслями Хмельницкий, точно с глазу на глаз разговаривая с женою. - С каждым годом уменьшаются реестры казаков, и вот уже несколько лет подряд не выплачивают им содержания. Король создает наемную армию жолнеров-католиков. И исчезнут казаки, их военное могущество, а вместе с ними прекратятся бунты, неурядицы. Все украинское население превратится в единое сословие простолюдинов, подчиненных шляхте. И казаки также должны будут повиноваться одному закону, а их земли перейдут в руки шляхтичей..."
И, тяжело вздохнув, Хмельницкий вышел во двор к своим людям.
3
Пани Софья Данилович вместе со своей женской челядью прибыла в Корсунь следом за мужем. Надев меховую амазонку, она отважилась проехать значительную часть пути в турецком седле верхом на лошади, в сопровождении нескольких учтивых кавалеров, молодых гостей Яна. Якуб Собеский, в то время двадцатипятилетний красавец, неотлучно ехал с левой стороны, гарцуя на ретивом английском коне. Жена Даниловича понимала, что молодому, точно вросшему в седло, красноставскому старосте Собескому хотелось нравиться ей, для него было бы счастьем удостоиться хотя бы малейшего знака доброго отношения к нему дочери прославленного гетмана, на диво сохранившей свою юность. Собеский и пани Софья были почти ровесниками, если забыть о том, что женщины нередко ошибаются в счете своих лет на какие-нибудь три-четыре года. Но она, мать уже троих детей, очаровательная жена пожилого старосты, обязана была должным образом вести себя с молодыми кавалерами.
Чуть постарше был Станислав Конецпольский, ехавший с правой стороны, на таком же ретивом коне. Он с достоинством закручивал свои усы, был отличным наездником и злил пани Софью своим равнодушием. Впрочем, он был мужем ее родной сестры и потому вел себя запросто...
Староста Данилович выехал раньше жены, будучи уверенным, что в обществе Стася Конецпольского, Якуба Собеского, Яремы Скшетуского, родом из-под Кракова, и Яна Жолкевского, молодого гетманского сына, ей будет весело и безопасно. Сам он уже не решился проделать в седле такой дальний путь. Окруженный многочисленной свитой, староста ехал до самого Корсуня в закрытой карете, запряженной четверкой рыжих чистокровных мазовецких лошадей. Вместе с ним в карете любезно согласился ехать один из его лучших друзей - Стефан Хмелевский, неутомимый балагур, храбрый воин и умный советчик. Карету окружали молодые охотники. Вскоре должно было состояться очередное заседание сейма, и охотники беспрерывно обменивались колкостями, словно готовились к ожесточенным спорам, которые там должны были развернуться. Особенно взволнованно обсуждали сообщения о весеннем походе королевича Владислава на Москву.
