Людвиг Мизес - Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции
Индивиды действуют, чтобы вызвать к жизни определенные результаты. Добьются ли они успеха, зависит от адекватности используемых средств и реакции со стороны окружающих, с которой сталкиваются их действия. Очень часто результат действия существенно отличается от того, которого стремился достичь индивид. Пределы, в которых человек, каким бы великим он ни был, может действовать успешно, весьма узки. Ни один человек не способен посредством своих действий направлять ход событий на протяжении более чем относительно короткого промежутка времени, а тем более на протяжении всего будущего.
Тем не менее, любое действие что-то добавляет к истории, оказывает влияние на ход будущих событий и в этом смысле является историческим фактом. Тривиальнейшее исполнение ежедневной рутины апатичными людьми является исторической данностью в не меньшей степени, чем самые потрясающие нововведения гения. Историческая роль простого человека заключается в том, чтобы вносить свою лепту в структуру огромной власти обычая.
История делается людьми. Сознательные преднамеренные действия индивидов, великих и ничтожных, определяют ход событий в той мере, в какой он является результатом взаимодействия всех людей. Но исторический процесс не задуман индивидами. Он представляет собой составной результат преднамеренных действий всех индивидов. Ни один человек не может планировать историю. Он может планировать и пытаться воплотить в жизнь только свои действия, которые вместе с действиями других людей составляют исторический процесс. Отцы-пилигримы не планировали основывать Соединенные Штаты [43].
Разумеется, всегда были люди, составляющие планы на вечность. В большинстве случаев очень скоро их планы проваливались. Иногда их конструкции существовали довольно долго, но их результаты были не такими, как планировали строители. Монументальные гробницы египетских фараонов существуют до сих пор, но их строители не имели в виду сделать современный Египет привлекательным для туристов и обеспечить мумиями наши музеи. Ничто столь категорически не доказывает временную ограниченность человеческого планирования, чем древние руины, разбросанные по земной поверхности.
Идеи живут дольше, чем стены и другие памятники материальной культуры. Мы до сих пор наслаждаемся шедеврами поэзии и философии древней Индии и Греции. Но они не значат для нас того, что они значили для своих авторов. Мы можем задаться вопросом, одобрили бы Платон и Аристотель способ, которым их мысли были использованы в более поздние эпохи.
Планирование на вечность с целью заменить историческую эволюцию вечным состоянием стабильности, жесткости и неизменности является темой особого класса литературы. Авторы утопий стремятся организовать будущие обстоятельства в соответствии со своими собственными идеями и раз и навсегда лишить остальное человечество дара выбирать и действовать. Исполняться должен только один план, а именно план автора, всех остальных людей необходимо заставить замолчать. С этого момента автор, а после его смерти его преемник, в одиночку определяют ход событий. Больше не будет никакой истории, так как история представляет собой составной результат взаимодействий всех людей. Вселенной будет править диктатор-сверхчеловек, который низведет всех остальных людей до уровня пешек в своих планах. Он будет обращаться с ними, как инженер обращается с сырьем, из которого он строит, методом, очень точно называемым социальной инженерией.
В настоящее время подобные проекты очень популярны. Они приводят интеллектуалов в полный восторг. Немногочисленные скептики отмечают, что их воплощение противоречит человеческой природе. Но сторонники этих проектов убеждены, что путем подавления всех несогласных они могут изменить человеческую природу. Тогда люди будут столь же счастливы, как кажется должны быть счастливы муравьи в своих муравейниках.
Основной вопрос: готовы ли все люди подчиниться диктатору? Не будет ли таких, кто бросит вызов его господству? Не будут ли разработаны идеи, идущие вразрез с идеями, лежащими в основе плана диктатора? Будут ли все люди безропотно подчиняться тирании одного или нескольких диктаторов после тысяч лет «анархии» мысли и действий?
Возможно ли такое, чтобы за несколько лет все страны внедрили у себя всестороннее планирование и регламентирование? Численность оппонентов очень мала, а их прямое политическое влияние почти нулевое. Но даже победа планирования не означает конец истории. Между кандидатами на верховную должность разразятся жестокие войны. Тоталитаризм может уничтожить цивилизацию, и даже весь людской род. Тогда, разумеется, история также закончится.
Глава 10. Историзм
Историзм возник в конце XVIII в. как реакция на социальную философию рационализма. Реформам и политике сторонников различных авторов эпохи Просвещения он противопоставляет программу сохранения существующих институтов, и иногда даже возвращение к упраздненным институтам. В ответ на постулат разума историзм апеллирует к авторитету традиции и к мудрости ушедших веков. Основной мишенью его критики были идеи, инспирировавшие американскую и французскую революции и аналогичные движения в других странах. Его сторонники гордо именовали себя антиреволюционерами и подчеркивали свой несгибаемый консерватизм. Однако впоследствии политическая ориентация историзма изменилась. Он начал считать капитализм и свободную торговлю – как внутреннюю, так и международную – главным злом и объединил усилия с «радикальными» или «левацкими» врагами рыночной экономики, агрессивным национализмом, с одной стороны, и революционным социализмом, с другой. Насколько историзм еще имеет политическое значение, он представляет собой дополнение к социализму и национализму. Его консерватизм почти улетучился. Он выжил только в доктринах некоторых религиозных групп.
Люди постоянно подчеркивают сходство историзма и романтизма в живописи и литературе. Эта аналогия весьма поверхностна. Оба движения демонстрируют влечение к обстоятельствам ушедших веков и до крайности переоценивают старые обычаи и институты. Однако энтузиазм в отношении прошлого не отражает суть историзма. Историзм прежде всего является эпистемологической доктриной и должен рассматриваться в качестве таковой.
Фундаментальным тезисом историзма является утверждение о том, что помимо естественных наук, математики и логики не существует никакого иного знания, кроме того, которое дается историей. В сфере человеческой деятельности отсутствует регулярность во взаимной связи и последовательности событий. Следовательно, все попытки разработать экономическую науку и открыть экономические законы тщетны. Единственным разумным методом изучения человеческой деятельности, подвигов и институтов является исторический метод. Историк прослеживает каждый феномен к его истокам. Он описывает изменения, происходящие в человеческих делах. К своему материалу, документам прошлого, он подходит безо всяких предубеждений и предвзятых идей. На предварительных чисто технических и вспомогательных этапах исследования историк иногда использует результаты естественных наук, как, например, при определении возраста материала, на котором написан документ оспариваемой аутентичности. Но в своей епархии – изложении прошлых событий – он не полагается ни на какую другую отрасль знания. Критерии и общие правила, к которым он прибегает в процессе исследования исторического материала, должны выводиться из самого этого материала. Они не должны заимствоваться ни из какого иного источника.
Крайность этих требований была несколько умерена после того, как Дильтей подчеркнул роль, которую в работе историка играет психология <см. ниже. Гл. 14, раздел 4>. Поборники историзма признали эти ограничения и не настаивали на своем крайнем описании исторического метода. Просто их интерес заключался в осуждении экономической теории, а не в споре с психологией.
Если бы сторонники историзма были последовательны, то они бы заменили экономической историей – на их взгляд поддельную – науку экономики. (Мы можем обойти вопрос о том, каким образом можно трактовать экономическую историю без экономической теории.) Но это не соответствовало их политическим планам. Их целью была пропаганда своих интервенционистских или социалистических программ. Огульное отрицание экономической науки было только одним из пунктов их стратегии. Оно освобождало их от смятения, вызванного неспособностью справиться с разрушительной критикой экономистами социализма и интервенционизма. Но само по себе оно не доказывало правильности просоциалистической или интервенционистской политики. Чтобы обосновать свои «неортодоксальные» учения, сторонники историзма разработали внутренне противоречивую дисциплину, называвшуюся по-разному, например реалистическая или институциональная или этическая экономическая теория, или экономические аспекты политической науки (wirtschaftliche Staatswissenschaften <экономические общественно-политические науки (нем.). – Прим. перев.>) <о других названиях см.: Артур Шпихоф «Предисловие» к английскому изданию его трактата о «Деловых циклах» International Economic Papers, N. Y., 1953. No. 3. Р. 75>.
