Франсуа Блюш - Ришелье
Случай аббата Сен-Жермена особый. В миру он был дворянином по имени Матьё де Морг. Рожденный в 1582 году, за три года до Армана Жана дю Плесси, духовник королевы Марго, затем проповедник Марии Медичи, он до 1618 года писал памфлеты против Ришелье; например, «Манифест королевы-матери, посланный королю» или «Христианская правда о христианнейшем короле». Но вдруг переменил фронт в 1626 году, выпустив в свет «Мнение одного бесстрастного богослова». Он обращался к кардиналу с пылкими письмами: «Одобрите то, что я пишу: что религия получила от вас свободу, король — свою славу, государство — спасение, а я — все свои ценности» (29 ноября 1629 г.). Однако впоследствии Морг вновь присоединится в 1631 году к королеве-матери в Брюсселе[100] и «со всей страстностью на протяжении двенадцати лет будет нападать на Ришелье» (П. Гриллон).
ЛЕТОПИСЕЦ ИЛИ АПОЛОГЕТ?
Летопись. Хронологическая история, описывающая значительные со бытия какого-то государства год за годом.
Фюретьер«Политическое завещание» — это шедевр здравого смысла, опыта, правды жизни; это вершина и в каком-то смысле итог французского искусства политики.
Леон Ноэль«„РИШЕЛЬЕ. Арман Жан дю Плесси, кардинал де (1585–1642). Писатель и государственный деятель Франции“. Так в словарях должна была бы начинаться биографическая статья о Ришелье, если бы натура политика не одержала в нем верх над литератором в памяти французов» (Мишель Кармона). Страсть к сочинительству, столь распространенная в наше время, не является новостью, особенно у политиков. Они охотно берут на себя бремя дополнительной славы, результатом чего являются многочисленные эссе, редко когда убедительные за исключением совсем небольшого числа успешных (Юлий Цезарь, Марк Аврелий, Фридрих II Прусский). Труды Ришелье являются успешными ровно наполовину; что доказывает презрительное отношение критиков к его «Мемуарам» и их восхищение «Политическим завещанием». «Есть люди, — напишет Вовенарг, — о которых нельзя сказать, что они гении, и которые, тем не менее, являются великими гениями; таков, например, кардинал Ришелье».
Персонаж той эпохи едва ли способен раскрыться через свою корреспонденцию. И стиль Его Высокопреосвященства вряд ли является здесь исключением. Да и как бы он мог быть другим в то время? При обращении к королю кардиналу приходится использовать уважительный тон, униженный, почти раболепный: такова манера казенного языка эпохи барокко. Когда он пишет королеве-матери — особенно в момент своего предательства, скрыть которое, похоже, невозможно, — тон письма одновременно уважительный и лицемерный: второй шаблонный язык эпохи барокко, наполовину политический, наполовину церковный.
Иногда, однако, мы обнаруживаем приятные сюрпризы.
Когда Ришелье не общается с коронованными особами, когда он диктует слово за словом Шарпантье — своему преданному секретарю, — вместо того чтобы набросать схему, когда Ришелье симпатизирует получателю послания, мы видим человека из плоти и крови, использующего живой, яркий, образный стиль. Человека, противопоставляющего такой стиль педантизму ученых, равно как и общепринятому канцелярскому тону. Знаменитый пример, превозносимый морскими историками, — письмо министра-кардинала своему дяде Амадору де Ла Порту, командору Мальтийского ордена и губернатору Гавра, от 30 июня 1627 года. Речь в нем в основном идет о выборе офицеров, способных командовать сторожевыми таможенными судами в порте Дьепп: «Сообщите мне ваше мнение о тех, кому следует доверить дьеппские суда. Мне бы хотелось видеть скорее рослых мужественных моряков, запивающих ром морской водой, чем напомаженных шевалье, поскольку первые лучше служат королю. Ожидаю вашей записки, прежде чем умолять короля утвердить решение».
Попутно можно только восхищаться, как Ришелье, вникая в мельчайшие детали, лично управляет совершенно новым для Франции сюринтендантством морской торговли и навигации. Речь в письме идет о юных «мальтийцах», знатных, но совершенно неопытных. В морском флоте Короля-Солнце их иногда будут называть «котильонными бастардами».
В противоположность Генриху IV или Людовику XIII Его Высокопреосвященство скопил огромное количество заметок, много диктовал и правил. Если бы он был менее осторожным, если бы — как в случае со сторожевыми судами — позволял себе увлечься присущим ему природным остроумием, возможно, он стал бы настоящим писателем. Но Ришелье не таков. От писателя у него больше недостатков — тщеславия, эгоцентризма, зависти, склонности ко лжи, — чем таланта. К тому же его труды неодинаковы — ему не хватает единства и зачастую стиля. А ведь всем известно, что «стиль — это и есть сам человек» (Бюффон).
Много авторов во главе с Корнелем показали себя плохими судьями его произведений. Так что министр-кардинал не смог в полной мере оценить литературный интерес собственной корреспонденции. В его глазах она была повседневной работой, необходимой, государственной обязанностью; скорее рутиной, чем творчеством[101]. Зато Ришелье переоценивал оригинальность и глубину своих богословских трудов, успех которых тешил его тщеславие. Но в целом его потребность писать полностью сфокусировалась в двух трудах: «Мемуарах» и «Политическом завещании».
Многие люди смешивают эти произведения и восхищаются ими обоими, не всегда даже прочитав их. Конечно, эти произведения имеют общие точки соприкосновения. Их роднит общий автор (или, более точно: автор-создатель), Его Высокопреосвященство. И то и другое свидетельствует о живом интересе Ришелье к Истории — истории прошлого и его собственного времени. Подлинным заглавием так называемых «Мемуаров» было: «История короля Людовика XIII». Но на самом деле и «Мемуары» и «Завещание», под видом восхваления великих деяний монарха, в основном воплощают «желание Ришелье оставить свой образ для потомков» (Ф. Гильдехаймер).
Примечательно, что Ришелье умрет, оставив незавершенными два параллельных произведения, в том числе свое драгоценное «Политическое завещание», не издававшееся до 1688 года, а потом раскритикованное Вольтером, Эсмоненом и приписываемое, вопреки всякой очевидности, отцу Жозефу[102], пока его не переиздали в наше время[103] и оно не снискало заслуженного признания.
«Мемуары», как и «Политическое завещание», выходят из компетентной мастерской, населенной «воспитанниками» Его Высокопреосвященства. В ней царит преданный Дени Шарпантье. Эта кардинальская «канцелярия» прежде всего занимается разбором документов. Сюда приходят справки, меморандумы, заметки, корреспонденция, ведомости, депеши, законы, договоры. После классификации, сортировки, отбора, составления резюме, компоновки готовится, наконец, окончательный обзор.
Историография долгое время спорила по поводу того, являлся или нет кардинал Ришелье подлинным автором своих политических текстов. Обычно принято считать подобные произведения плодом коллективного творчества. Действительно, Ришелье в своих произведениях бросается из одной крайности в другую. Он является создателем, запустившим огромную машину… которая продолжает работать в «Мемуарах» и после смерти великого министра. На протяжении многих лет он сам контролирует обзоры, поправляет, исправляет, наводит порядок в неразберихе, всегда подлежащей его одобрению. На протяжении всей работы он к тому же принимает в ней деятельное участие, дополняя примечаниями, критикуя, направляя, добавляя или убирая. Но если Людовику XIV не отказывают в праве написания «Мемуаров», предназначенных для его сына-дофина — несмотря на вклад в них Туссена Розе, великого Кольбера и президента Периньи, — к чему упрекать Ришелье за обращение за помощью то к отцу Жозефу (но не в написании «Политического завещания»), то к епископу Сен-Мало, Ашилю де Арле де Санси?
Тем не менее, хотя в «Мемуарах» и «Политическом завещании» прослеживается общее желание послужить славе их создателя, они сильно отличаются друг от друга. «Мемуарам», появившимся на свет между 1630 и 1631 годами, на следующий день после «Дня одураченных», явно недостает единства. Они написаны от первого лица только в период 1610–1619 годов. «Вы не найдете в них откровений человека, пути, пройденного душой. Речь идет о сухом пересказе, занимающем больше тысячи страниц и не представляющем большой литературной ценности, в котором преобладающее место занимают история и политика» (Мадлен Берто). В целом факты точны, их описание полезно, но интерпретация часто тенденциозна. Кардинал все время стремится играть положительную роль. И, следовательно, вынужден скрывать свои ошибки, придавая значение лишь своим победам. Он почти всегда прав. «Мемуары» заслуживают доверия лишь наполовину. Такой знаток, как профессор Ролан Муснье — кстати, почитатель нашего героя, — неоднократно упоминает об этом[104].
