Борис Тумасов - Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Татары веротерпимы. Еще Чингисхан завещал не трогать ни попов, ни раввинов, ибо они молятся своим богам, не ведая того, что Бог един для всех.
Худой и высокий, как жердь, хан Тохта редко покидал дворец и даже в весеннюю пору не выезжал в степь, не разбивал свой шатер в тени ив и дикорастущих деревьев у берегов тихих рек. Тохта любил полумрак дворцовых покоев, редкий свет, пробивавшийся через узкие зарешеченные оконца, и тишину. Никто не смел разговаривать громко, тем паче смеяться, - хан жестоко наказывал за это. Тохта рано укладывался спать и поздно пробуждался, у него был крепкий сон и полное равнодушие к женщинам. У Тохты три жены, но он редко навещал их, был к ним безразличен. Хан неприхотлив в пище. Ел совсем немного, и то лишь жареное мясо молодой кобылицы, приправленное восточными пряностями, да сухой урюк.
Водилась за Тохтой слабость - любил льстецов и наушников. Выслушивал их, не меняясь в лице, и было непонятно окружающим, как он воспринимал сказанное. Подчас это сдерживало доносчиков.
* * *
В полдень хан выслушивал мурзу Ибрагима, ведавшего всеми делами в Золотой Орде. От него Тохта узнал, что Ногайская Орда откочевала в низовья Днепра. Нахмурился хан, и мурза Ибрагим безошибочно определил: Тохта недоволен сообщением. Всем известно, что хан Золотой Орды считает Ногая своим недругом и был бы рад покарать его, но у того многочисленное войско. Тохта выжидает своего часа, он выберет момент и уничтожит Ногая. Суд его будет жестоким, и хан великой Золотой Орды насладится местью.
К вечеру, если хорошая погода, Тохта прохаживается по дворцовому саду, где растут яблони и груши, вишни и иные деревья, привезенные из Бухары и Самарканда. Виноградная лоза, распятая на кольях, провисает от тяжелых гроздьев. Хан присаживается на мраморную скамейку и смотрит на речной разлив. В тихую пору кажется, что Волга застыла и нет у нее течения, а заходящее солнце золотым мостом соединяет берега.
Глядя на застывшую воду, Тохта думает о вечности жизни. Он убежден: люди, жившие до него, умирали, но его смерть минует, у него впереди много-много лет и он волен распоряжаться человеческими судьбами. От него зависит, смотреть глазам человека или нет, дышать или не дышать. Только по одному его жесту людям ломали хребты либо отсекали головы. Великий Чингисхан учил: когда тебя не будут бояться окружающие, перестанут содрогаться и враги…
Тохта хочет быть достойным покорителя вселенной и его внука Бату-хана. Внук Чингиса водил полки к далекому морю. Копыта его скакунов топтали землю многих королевств, а князья урусов признали себя данниками Золотой Орды. Но Берке-хана Тохта презирал. Разве отделился бы Ногай от Орды при Чингисе или Батые?
Тохта давно забыл и не вспоминал о том, что ханом Золотой Орды он сделался только после того, как Ногай убил его, Тохты, брата Телебуга.
Когда солнце пряталось за краем земли и сгущались сумерки, Тохта возвращался во дворец, съедал пиалу урюка и отправлялся в опочивальню.
* * *
Сухая весна, и редкие короткие дожди. С востока подули жаркие ветры и понесли на Сарай пыль. Она была такой густой, что солнце через нее казалось огненным.
Никто не упомнит, когда такое случалось. Пыль и песок скрипели на зубах, ложились толстым слоем на листву, заносили городские водоемы, засыпали сады и улицы.
Стада сбивались в гурты, косяки коней - в табуны. Рев и ржание тревожили кочевников. Степь-кормилица была в опасности. В церкви, в мечети и в синагоге молились, просили Бога смилостивиться. И Господь услышал страдания человека. На шестые сутки пыльная буря унялась, прошел обильный дождь.
Буря обошла стороной днепровское гирло, и Ногай, выходя из шатра, подолгу беспокойно смотрел на темную грязную тучу, нависшую над Волгой и Сараем. Хану ведомо, какую беду причиняет пыльная буря, и потому, когда на исходе недели увидел проглянувшее солнце и чистое небо, обрадовался - беда миновала.
* * *
Пыльная буря застала сарайского епископа Исмаила на подъезде к Сараю. Исмаил возвращался из Владимира, от митрополита Максима, где собирались все иерархи Русской православной церкви.
Исмаил еще в отроческие годы принял монашеский обет. Два десятка лет он отправлял службу в приходе сарайской церкви, и епископ Феогност считал его достойным преемником. Видимо, об этом стало известно и митрополиту Максиму, который после кончины Феогноста призвал Исмаила во Владимир на рукоположение.
Облеченный высоким саном, ехал епископ Исмаил, с тревогой взирая на стену пыли, нависшую над городом и степью. Хвост пыльной бури тянулся к горбам Кавказа и Причерноморью.
Монах,- правивший лошадью, шептал молитвы, а Исмаил молчал. Возок катился медленно, конь шагал нехотя, будто понимая, что ожидает его впереди. Иногда мысли Исмаила перескакивали с горестных размышлений к заботам, какие отныне возложены на него, епископа, - жить и нести службу в городе, где почти все православные - невольники, выслушивать страждущих, врачевать их души и словом лечить их сердца. И все это теперь доверено ему.
Когда епископ Исмаил въехал в город и увидел, как проясняется небо и оседает пыльная буря, он воспринял это, как доброе предзнаменование, и широко перекрестился.
* * *
Начиная от Берке-хана, ислам господствовал в Золотой Орде. Однако рядом с главной мечетью стоял и православный храм. Церковь возвели стараниями русских князей. Деревянная, одношатровая, она была поставлена такими российскими плотницких дел умельцами, какие строили и дворец хана Батыя. С утра открывались двери церкви, впуская всех желающих.
Чаще всего здесь служил молебен епископ Исмаил. С давних пор, еще при Феогносте, так повелось: тянулись к Исмаилу обездоленные, и он, сухой, высокий, тихим, чуть приглушенным голосом успокаивал, вселял в человека надежду.
Жил Исмаил рядом с церковью, в бревенчатом доме, крытом дранкой, с навесом над дверью. Вокруг домика разрослись кусты сирени и жасмина, и оттого всю весну и в первую половину лета душисто пахло.
Рядом с церковью еще Феогност лет десять тому назад посадил несколько березок. Они выросли, и по весне, когда лопались их клейкие почки, одевались в зеленые сарафаны.
Феогност любил березки, часто простаивал под ними. Видно, они напоминали ему далекую родину - Москву.
Исмаил пробуждался на рассвете, едва серело небо и гасли звезды. Начинали петь первые птички, и дьякон открывал двери храма. Епископ здоровался с ним, вдвоем они проходили в алтарь, где дьякон помогал Исмаилу облачиться.
К тому времени уже появлялись прихожане, и начиналась ранняя заутреня. Исмаил знал судьбу каждого посещавшего приход. Она была трудной и горькой, а он, владыка, отпуская грехи, не мог себе ответить, в чем они, а потому не раз спрашивал у Бога, вправе ли он быть этим страдальцам судьей.
За многие годы, прожитые в Орде, Исмаил исповедовал и праведных и грешных. Ему доверялись беглые и воры, грабители и душегубцы. «Господи, - просил Исмаил, - прости им, грешным, ибо не ведают, что творят».
Возвращаясь из Владимира и проезжая русскими селами и деревнями, взирая на их разорение, Исмаил с горечью думал о княжеских раздорах. Вспоминался последний приезд в Сарай князяАндрея Александровича, добивавшегося у Тохты ярлыка на великое княжение.
«Господи, - говорил Исмаил, - брат восстал на брата. Гордыня обуяла князя Андрея. К добру ли?»
Явился Андрей Александрович, тогда еще городецкий князь, в церковь, а он, Исмаил, и скажи ему:
«Князь, не умышляй зла против великого князя Дмитрия, стойте заодно».
Но городецкий князь сердито оборвал его:
«Не лезь, поп, не в свое дело!»
И хоть в церкви был полумрак, Исмаил не увидел, догадался - князь Андрей во гневе. Не сказав больше ничего, он положил на блюдо несколько монет и покинул храм…
С заутрени Исмаил вернулся в свой домик, где его ждала еда: гречневая каша и кружка козьего молока. Старая монашка, многие годы прислуживавшая еще епископу Феогносту, подала на стол и тут же удалилась. Монашка была молчаливой, и Исмаил не мог даже вспомнить, какой у нее голос. Но он был благодарен ей, что после смерти Феогноста не ушла в монастырь, а осталась следить за хозяйством в доме.
После утренней трапезы владыка отправился на узкие кривые улочки города, где жил русский мастеровой люд, стучали молотки, звенел металл и пахло калиной…
Сарай - город многоязыкий, шумный, здесь, казалось, собрался народ со всей земли. На огромные, богатые базары съезжались купцы отовсюду. В городе селились кварталами. Те, которые начинались от церкви, - православные, христиане; от мечетей - мусульманские; от синагоги - иудейские.
Исмаил обходил русские кварталы, заходил к тем, то по каким-то причинам не мог бывать в церкви, поддерживал их словом, а иногда и деньгами.
