Карл Абжаген - Адмирал Канарис
Если мы снова прочтем записи в дневнике Канариса от 12 сентября 1939 г., то эта смена украинского фронта уже не покажется столь удивительной. Из записей в дневнике ясно видно, что, согласно концепции Риббентропа — в сжатой формулировке Кейтеля, — украинцы, хотя и должны были использоваться, чтобы в районах Польши, населенных ими, уничтожить польское и еврейское население, однако одновременно им собирались воспрепятствовать в осуществлении их цели — созданию великодержавной Украины. Потому что тогда, в сентябре 1939 г., Гитлер и Риббентроп еще боязливо старались не раздражать своих новых «друзей» в Москве украинским мятежом в Советской Украине, исходящим из района, оккупированного немецкими войсками. Украинцы были для них всего лишь фигурой на их шахматной доске, которую при необходимости передвигали и потом оставляли без внимания. Позже, когда Гитлер принял решение напасть на Советский Союз, тактика по отношению к украинцам до определенной степени изменилась; но тут благоразумные среди них уже заметили, что Гитлер собирался использовать их лишь как орудие для своих планов, касающихся «жизненного пространства», и что сами украинские национал-социалисты не могли рассчитывать на исполнение своих собственных национальных желаний и целей.
Мы уже ранее заметили, что Канарис в беседе с Риббентропом не стал категорически возражать против задачи, которая предназначалась для него и разведки. Это вряд ли было бы целесообразным, а при случае лишь привело бы к тому, что абвер перестал бы играть ведущую роль в этом деле, и вместо него эти задачи поручили бы службе безопасности. А это означало бы прямое и беспощадное осуществление директив Риббентропа — и не только в отдельном конкретном случае; кроме того, это содействовало бы общим стремлениям СД расширить свои компетенции за счет разведки. Поэтому Канарис выбрал путь, где он просто игнорировал планы Риббентропа. Он оставил «льва рычать». В конце концов Риббентроп ведь не был его начальником, а Кейтель, через которого приказы Риббентропа должны были поступать к Канарису, ограничивался тем, что в обобщенной форме пояснял ему ход мыслей Риббентропа, не добавляя к своим разъяснениям четких указаний или приказов. Канарис ограничивался тем, что записывал в свой дневник поставленные перед ним чудовищные и одновременно дилетантские требования. Брошенное мимоходом требование министра иностранных дел Германии организовать восстание украинцев уже потому было в высшей степени дилетантским, что совершенно не имело под собой никаких практических предпосылок. Абвер благодаря своим связям с украинскими националистами сумела сформировать боевые группы из нескольких сотен человек, которые были обучены и годились для осуществления военных диверсий — развал вражеского войска, саботаж в транспортных учреждениях в районе вражеского наступления и операций, а также в тылу врага, — однако эти группы не годились для политико-террористических дел, тем более для операций такого масштаба, какие требовал Риббентроп.
Поэтому во время поездки из Ильнау в Вену Канарис высказывался о взглядах и мнениях Риббентропа не только с глубоким негодованием, но и с едкой насмешкой. Однако во время деловых переговоров, последовавших в Вене и Берлине, он никому не сказал ни слова о концепции восстания Риббентропа, кроме Остера для его документации и отдельных доверенных лиц. Зато он сразу связался с генеральным штабом армии и сообщил там, что в недалеком будущем следует принимать в расчет возможность совершения украинскими боевыми группами диверсионных действий; он также хотел выслушать пожелания и требования в армии в связи с данным вопросом. Целью боевых групп было ни в коем случае не уничтожение мирного населения польской и еврейской национальности, — сообщил он, — а уничтожение польской армии. Там, где разведка для осуществления этой цели могла оказать помощь своей собственной боевой группе, будь то разрушение вражеского железнодорожного полотна, взрыв объектов в тылу противника или же предотвращение таких разрушений со стороны вооруженных сил врага, она всегда делала все, что было в ее силах.
После заключения договора о дружбе между Германией и Советским Союзом 29 сентября 1939 г. весь проект опять утратил свою силу, так как Московский договор привел не к решению № 3, а к четвертому переделу Польши, предусмотренному вариантом № 1. Вследствие этого украинцы и их устремления потеряли для Риббентропа до поры до времени всякий интерес. Но не для Канариса. По его указаниям целому ряду украинцев, занимавших крупные посты в районах Польши, отошедших к Советскому Союзу, была оказана посильная помощь в бедственной ситуации, возникшей там в результате быстрого введения советских войск. Принимая во внимание тот факт, что у многих живых свидетелей родственники еще находятся в восточной области, мы не можем привести здесь более подробные сведения о конкретных случаях.
Хотя упомянутые политические события избавили Канариса от выбора между открытым отказом участвовать в запланированных злодеяниях в Польше и подчинением гитлеровским приказам убивать, он был глубоко встревожен и опечален событиями, которые разыгрались в последующие недели и месяцы в Польше, оккупированной Германией. Он получил очень точные сообщения о жестоких действиях СС. В беседе с Бюркнером, руководителем зарубежного отдела, он заметил: «Война, которая ведется без соблюдения элементарной этики, никогда не может быть выиграна. Есть высшая справедливость на земле».
В то время как руководство Третьего рейха носилось с планами массового уничтожения поляков и евреев, Канарис, несмотря на огромную занятость, старался, как и прежде, помогать людям, попавшим в беду, невзирая на лица и национальность. В интересах граждан, которые еще живут сегодня в Восточной Европе, мы не можем и в этом случае называть имена и приводить подробности и документальные подтверждения этой помощи, которую оказывал Канарис. В числе лиц, которые в те дни благодаря Канарису выскользнули из оккупированной Польши и были доставлен в безопасное место в нейтральной стране, была и семья одного высокопоставленного польского офицера, с которым у Канариса в прежние годы были служебные контакты.
Несколько слов еще об одном случае, где помимо гуманитарных большую роль сыграли и политические соображения. Незадолго до окончания похода Германии на Польшу осенью 1939 г. американский генеральный консул Гейст обратился в Берлине по делу, которое он сам назвал очень деликатным, к государственному советнику Гельмуту Вольтату, с которым много лет был хорошо знаком. Сославшись на личную заинтересованность высоких Политических кругов в Соединенных Штатах, он попросил у Вольтата совета и помощи. Речь шла о том, чтобы разыскать в только что занятой немецкими войсками Варшаве одного раввина, который, по его описанию, был как в религиозном, так и в научном отношении одним из духовных руководителей иудаизма в Восточной Европе, и вывезти его с территории, находившейся под властью национал-социалистов на нейтральную территорию в безопасное место. Поскольку Гейсту была хорошо известна позиция Риббентропа по этому вопросу, он понимал, что обращаться с этим делом в министерство иностранных дел было бессмысленно. Он заверил Вольтата в том, что с американской стороны все останется в полной секретности, так как хорошо знал, что принятие мер для осуществления его просьбы и просьбы его доверителя было связано со значительным риском для исполнителей.
Хорошо все обдумав, Вольтат решил не обращаться ни к Герингу, ни к одному из военачальников армии, с которым у него были дружеские отношения. Прежде всего он разыскал Канариса на его службе на Тирпицуфер и спросил его, может ли и хочет ли он помочь. Канарис сразу понял значение, которое, судя по интересу, проявляемому высшими инстанциями в тогда еще нейтральных Соединенных Штатах, имело это дело, и уже при первом разговоре сказал, что готов с помощью своих офицеров найти этого человека в горящей Варшаве. И действительно, офицерам, которым было поручено это дело, удалось с большим трудом идентифицировать раввина и переправить его к границам одной страны в Восточной Европе, которая в то время еще не была втянута в войну. Некоторое время спустя он живым и невредимым достиг Соединенных Штатов. В честь его прибытия в Нью-Йорке еврейская община организовала праздничное шествие. Роль, которую сыграли в его спасении лица немецкой национальности, была сохранена в тайне согласно обещанию, данному генеральным консулом Гейстом.
Вскоре новые заботы захватили внимание Канариса. Сегодня из дневника Хасселя, со слов Пехеля и Гизевиуса и других известно, что в последние три месяца 1939 года, когда Гитлер сразу же после кампании в Польше хотел начать зимнюю кампанию на западе, нарушая нейтралитет Бельгии и Голландии, в различных группах Сопротивления кипела напряженная деятельность. Строились планы государственных переворотов и покушений, составлялись списки министров, в поисках мира нащупывали почву в нейтральных странах. Самая решительная группа заговорщиков находилась, без сомнения, в недрах верховного командования вермахта. Ее непосредственным двигателем был тогдашний полковник Остер, который вместе со своими сотрудниками Донаньи, Гизевиусом и другими и в тесном взаимодействии с подполковником Гроскуртом, служившим в главном командовании армии, являлся связной инстанцией. От него тянулись нити к Беку, Герделеру, Шахту, с одной стороны, начальнику генштаба Гальдеру, Вицлебену и другим генералам, с другой стороны, через представителя министерства иностранных дел при главном командовании армии Ганса фон Эцдорфа к Вайцзеккеру и даже в коричневый и черный лагерь — к начальнику берлинской полиции графу Гельдорфу и к начальнику уголовной полиции генералу СС Небе.
