Иван Евдокимов - Левитан
Исаак Ильич платил хозяевам за ласку и заботу большой привязанностью. К вечеру картину на мольберте поворачивали к стене. Вдруг появлялись жильцы имения, словно их из решета вытряхнули. Все устремлялось на половину Левитана и Кувшинниковой. Праздиики Исаак Ильич целиком отдавал обществу. Ездили верхом в далекие прогулки, устраивали поездки в соседние усадьбы, ловили рыбу удочками, бродили с сетями по прудам и озерам. Но особенно часто собирали грибы. Левитан увлекался этим почти так же страстно, как охотой. Он приучил Весту лаять на мухоморы. Где мухоморы, там в траве белые грибы. Исаак Ильич, довольный, с улыбкой, шел на звонкий собачий лай. Он понимал оттенки собачьего тявканья. Веста по-разному беспокоилась на полянке, сплошь покрытой грибами, и у отдельного мухомора. Корзина художника чаще, чем у других, была полна.
За художником благородно и бескорыстно ухаживал весь дом. Исаак Ильич не остался в долгу. Он написал во весь рост портрет хозяина Николая Павловича Панафидина и подарил этому симпатичному и трогательному человеку. Портрет был не в жанре Левитана, труден, непривычен, -- и художник потратил много труда, чтобы сделать все-таки отличный портрет.
В имение Софья Петровна пригласила двух молодых девушек -- начинающую поэтессу Таню Щепкину-Куперник и ее приятельницу Наташу Блатоволенскую. На озере против имения был островок. Левитан перевозил сюда на лодке Таню и Наташу. Высадив "девочек", он сильными взмахами весел стремительно угонял лодку и кричал издали:
-- Ну, вот теперь и сидите, больше не приеду за вами! И все вас забудут... Интересно, что вы станете делать?..
Подруги проводили привольный день -- купались, загорали на солнце, пели, декламировали. Таня писала стихи, Наташа разучивала монологи из трагедий. Такое одиночество казалось чудесным. На закате Исаак Ильич приезжал за счастливыми уаницами. Он весело кричал:
-- Девочки, ужинать! Сегодня раки и малина!
Таня и Наташа бежали к берегу, врывались в лодку, раскачивая ее с борта на борт и почти зачерпывая воду. И Левитан с тревогой выравнивал веслами старое, хилое и хлипкое суденышко.
-- Перестаньте, -- красиво картавил он, -- я уже купался. Мне не хочется быть ни утопленником, ни спасителем утопающих барышень-баловниц.
Лодка шла неровно и зигзагами по воде, красной от ветреного заката. Ливень щебечущих тонкоголосеньких касаток проносился низко над озером. "Девочки" старались поймать их руками. Исаак Ильич бросал весла и ловил белой шляпой. Иногда возвращались с песней. Запевал Левитан "Лучинушку", "Горел-шумел пожар московский", "Ах ты, сад, ты, мой сад, сад зелененький". Вечер полон эхо -- и молодой, юный смех с лодки разносился далеко. На террасе дома стояла Софья Петровна и махала своими широкими рукавами. Она носила какие-то странные хитоны собственного рукоделия. Молодость безобидно дерзка и насмешлива. "Девочки" немного смущали Левитана, когда он затруднялся ответить на их вопрос -- какого цвета были хитоны на Софье Петровне.
Раз отчалили в какой-то необыкновенно тихий, словно замечтавшийся вечер. Левитан особенно любил такие безмятежные, почти кроткие вечера. Не хотелось домой, он еле шевелил веслами или высоко подымал и смотрел, как скатывалась с весел зеленоватая вода. "Девочки" перешептывались и лукаво взглядывали на своего нерадивого перевозчика. Вдруг Таня, слегка волнуясь и стараясь это скрыть, сказала Левитану:
-- Хотите, я прочту новое стихотворение. Оно сегодня написано на острове. Угадайте, что я описала в нем?
Поэтесса сконфуженно покашляла, замигала, щеки вспыхнули, точно вздули в темноте огонь. Наташа смотрела на подругу испуганными, преданными глазами. Она волновалась больше самой поэтессы. Левитан все это понимал, не хотел стеснять и нарочно опустил глаза. Наконец дрогнувшим голосом юная поэтесса неестественно выкрикнула первую строку, совсем смешалась, как-то безнадежно махнула рукой и начала снова:
Бывают дивные мгновенья на земле:
Все дремлет в сказочной, прозрачной полумгле,
Под светом месяца, изменчивым и чудным,
Заснуло озеро, умолкнул шепот волн,
В прибрежную траву лениво брошен челн, -
И все полно покоем беспредельным.
О, если б всколыхнул вдруг ветер эту тишь!
О, если б зашептал проснувшийся камыш!
Проснулось озеро -- и о любви запело!
О, если б, не боясь ни волн, ни страшной тьмы,
Ленивый этот челн вдруг отвязали мы
И к счастью полетели смело...
Исаак Ильич начал живо рукоплескать. Поэтесса принужденно кивнула и осталась недовольна.
-- Только-то? -- спросила она.
Левитан захлопал снова, сильнее и закричал "браво", и эхо побежало через перелески, болота, озера.
-- Мне неприятно, -- сказала Таня, -- что вы не угадали, чем вдохновлено мое стихотворение. Значит, оно плохое. Мне очень дорог и близок ваш пейзаж "Вечер на озере" с развешанными на берегу сетями. Я думала о нем, когда писала.
Исаак Ильич сейчас же спохватился.
-- Вы же опомниться мне не дали, -- быстро заговорил он. -- Конечно, конечно, я узнаю свою вещь в этом прелестном поэтическом описании. Оно лучше моей слабой вещи. Я не совсем доволен ею. Очень уж я домики написал у воды точные, похожие, скучные, со всеми ненужными деталями. Как у неопытного живописца, ученика, который часто пишет то, чего не надо.
Девушки засмеялись, не поверив ни одному слову.
За Левитаном ухаживал весь дом. Все делалось в нем с расчетом, чтобы доставить художнику приятное. Это всеобщее внимание действовало на Таню и Наташу. Они относились к Исааку Ильичу с удивлением, как к чему-то необыкновенному, почти с обожанием, гордились своей теплой и веселой дружбой с ним.
Однажды он рисовал девушек. Портреты не удались. Исаак Ильич горевал и принимался несколько раз переделывать. Таня пожелала написать в свою очередь "портрет Левитана" стихами. Когда они были готовы, Софья Петровна дала поэтессе лист хорошей толстой бумаги для рисования. Исааку Ильичу поднесли на нем тщательно переписанное стихотворение:
К ПОРТРЕТУ ЛЕВИТАНА
Как со старинного портрета,
К нам из ван-дейковских времен
В обитель суетного света
Сошел -- и неохотно -- он.
Как будто сам носил когда-то
Он черный бархатный колет,
Вот так и кажется, что взято
В нем все из тех далеких лет:
И заостренная бородка,
И выраженье темных глаз,
Что так рассеянно и кротко
Глядят, не замечая вас.
Покрыты бронзовым загаром
Его суровые черты.
Но все ж в улыбке есть недаром
Так много детской доброты.
Любовник чистого искусства,
Чуждаясь света и людей,
Другого и земного чувства
Он не таил в душе своей.
Он жить не станет без свободы,
И счастлив он в глуши лесной,
Ему знаком язык природы
И не знаком язык иной.
Таня Куперник
Левитан благодарил, посмеивался и отрицательно качал головой, не признавая за собой всех достоинств, щедро подобранных юной поэтессой. Зато стихами упивался весь дом, почти каждый из гостей списал их себе на память. Исаак Ильич преподнес Софье Петровне каллиграфически написанный лист, и та спрятала его в альбом с ее собственными рисунками цветов.
В одну из поездок на озеро Удомлю Левитан задумал знаменитую свою картину "Над вечным покоем". Художник сделал набросок с натуры. Церковь на островке была некрасивая. Он заменил ее другой, древней, из Плеса, этюд с которой написал еще три года назад.
В дом словно бы вошло что-то большое, важное, о чем шептались во всех углах, даже ходить стали тише. В доме по вечерам всегда было много музыки. Софья Петровна, не уставая, часами играла Бетховена, Шопена, Листа. Все для него одного! Кувшинникова была прирожденной пианисткой, и многие дарования Софьи Петровны меркли перед этим. Она же ему не придавала никакого значения и была лишь счастлива тем, что ее умение играть пригодилось Левитану. Исаак Ильич избрал на террасе закоулок между двух боковых колонн.
Лунный свет проникал сквозь сирень. Он падал на бледные, с тонкими длинными пальцами руки художника, обнявшие старую, кое-где выщербленную колонну. В темные ночи над домом всходили высокие звезды. Исаак Ильич смотрел на них, думал, мечтал под музыку. Теперь музыки стало еще больше. Левитан работал с огромным увлечением. Софья Петровна часто играла почти весь день. Художник любил все, что создал Бетховен. Героическая симфония Бетховена с ее March funebre (Траурный марш) потрясала Левитана, и он прятал от всех слезы при ее исполнении. Софья Петровна
служила самоотверженно. Картина "Над вечным покоем" подвигалась быстро.
В конце лета в собственную усадьбу, соседнюю с панафидинской, прибыла семья видного петербургского чиновника. Через несколько дней новоприбывшие явились знакомиться со знаменитым художником. Это была дама средних лет, когда-то очень красивая. От былой красоты остались грация, изящество, дивный певучий голос, но глаза уже приходилось подводить и губы требовали большого ухода, чтобы не казаться слишком бледными. Петербургская кокетка безукоризненно одевалась. Изящные, со вкусом сшитые костюмы значили очень много в ее беде, помогая молодившейся женщине убавлять свои лета. Мешали ей в этом лишь две очаровательные, лет по восемнадцати, дочки, с которыми она приехала к Панафидиным. Мать когда-то была гораздо красивее дочерей. В вечернем освещении, скрывающем морщины и цвет лица, она соперничала со своим юным потомством. Знакомство завязалось. И скоро искусство отступило перед жизнью. Софья Петровна появлялась на людях грустная, заплаканная. Порой она внезапно прекращала играть и с громом захлопывала крышку рояля.
