Иван Беляев - У истоков Руси
Владимир Мономах для пополнения Русской Правды собрал свою дружину на Берестове, куда пригласил также тысяцких: киевского Ратибора, белгородского Прокопия, переяславского Станислава, и мужей Нажира, Мирослава, и Ивана Чудиновича, Ольгова мужа, и общим советом пополнил Русскую Правду: во 1-х, законами о ростах (процентах), о долгах и закупах, именно о таких вопросах общественной жизни, на которые Закон судный людям не давал удовлетворительного ответа; во 2-х, законами о послушестве и о других судебных доказательствах и о разных судебных пошлинах; в 3-х, законами о наказаниях за преступления по оскорблению личности и нарушению права собственности, где телесные наказания Закона судного людям заменены денежными пенями, согласно с исконными русскими обычаями; и в 4-х, законами о наследстве, опеке и о рабах, где также правила Судного закона, как несогласные с убеждениями русского общества, или вовсе заменены, или исправлены по старым русским обычаям.
Но еще прежде Владимира Мономаха, может быть при Святополке, сложились весьма важные дополнения к Русской Правде, особенно относительно уголовного права, из которых мы видим, что исконный русский обычай верви, по всему вероятию подвергавшийся ослаблению под византийским влиянием, в то время внесен был в закон и тем, конечно, приобрел большую силу и ограждение от неблагоприятных для себя законов византийских. Исконный русский обычай верви, внесенный в закон при внуках Ярослава, для нас служит лучшим свидетельством, что русское общество сильно боролось за свое старое устройство и успело тогда отстоять свою старину. Из закона о верви, внесенного в тогдашнюю Русскую Правду, ясно видно, что в то время, как и прежде, Русская земля, кроме деления на города и пригороды, погосты и села, еще делилась на общества, носившие название вервей. Общества сии были добровольные, не зависевшие ни от местожительства, ни от подчинения той или другой власти, в верви каждый мог вступать или не вступать по своему усмотрению без всяких принуждений; так что в одном и том же городе или селении жили рядом и те, которые были членами верви, и те, которые не были членами верви; членом верви считался тот, кто вложился в вервь, кто обязался каждогодно платить в общий капитал верви известную сумму денег по общинной раскладке, и до тех пор был членом верви, пока платил сумму, следующую с него, и как скоро переставал платить, то вслед за тем исключался из верви. Вервью называлось собственно общество, в котором все члены были друг по друге в круговой поруке в делах по убийствам и кражам; так что ежели которому члену верви за учиненное им убийство приходилось платить законом положенную пеню или виру, то за него по раскладке платили все члены, состояние в одной с ним верви. Впрочем, вервь не была покровительницею явных разбойников, злоумышленных убийц, она за таковых не платила, хотя бы они и были ее членами, а выдавала их на поток и разграбление по закону, лишала их своего покровительства и права быть членами верви. Защищала же и платила вервь только за таких своих членов, которых считала честными и добрыми людьми, учинившими убийство без злого умысла, по причинам уважительным в глазах верви; или платила еще тогда, когда на земле, принадлежащей верви, подымали труп убитого или замечали следы кражи, убийцы же или вора не было налицо и вервь ни на кого из своих не имела подозрения, этот последний платеж тогда назывался дикою вирою.
Внесение старого обычая верви в закон служит прямым указанием, что княжеская власть в то время даже в делах суда уголовного ограничивалась только сбором вир и продаж или ссылкою виновного и отнятием у него имущества, разорением его дома; исследование же дела, признание того или другого виноватым и достойным наказания принадлежало не князю и его служителям, а самому обществу верви. Вервь находила пойманного на деле убийцу виноватым, недостойным своего покровительства и выдавала его князю или княжим служителям; а, напротив, ежели она находила убийцу достойным своего покровительства, т. е. таким человеком, с которым еще можно жить, то платила за него положенную законам виру, и княжие служители уже не могли взять такового убийцы. А ежели убийцы или вора не было налицо а был только труп убитого или следы воровства, то отыскивать убийцу или вора принадлежало самой верви, от нее зависело отыскивать ли их или сказать, что все мои члены люди честные, между ними нет ни убийц, ни воров и я плачу положенную виру или продажу, потому что на моей земле труп убитого или следы воров; и княжие служители, после такового платежа, не имели права делать розысков и беспокоить ими членов верви. Явно, что князю здесь принадлежал только доход от вир и продаж, и доход, конечно, довольно значительный, для сбора которого он посылал своих служителей, известных под именем вирников; самый же суд и охранение внутренней безопасности общества принадлежали не князю, а самому обществу верви. Князь принимал на себя обязанность суда только тогда, когда судом общества были недовольны или когда средства общества для сохранения порядка оказывались недостаточными; но и здесь русское общество при внуках и правнуках Ярослава успело отменить многие византийские порядки, внесенные Судным законом, как это видно из многих статей Русской Правды того времени.
Сближение князей с земщиною и старание их постоянно удерживать за собою отчинные владения естественно повело к лучшему определению княжеских доходов от земщины. Князь, постоянно удерживая за собою свое владение и весь доход свой преимущественно получая только от него, естественно, должен был обратить большее внимание на этот предмет и войти в подробные условия с местною земщиною, сколько с какой местности каких получать доходов. И мы действительно уже в половине XII столетия и несколько раньше встречаем росписи княжеских доходов в разных владениях; так, подобная роспись помещена в уставной грамоте Ростислава Смоленского, писанной в 1150 году, в которой находим, что смоленские владения разделялись по платежу разных княжеских доходов на 40 областей, или по-нынешнему уездов, с которых шло до двенадцати видов княжеских доходов и в княжую казну в год сбиралось одних только обозначенных в росписи доходов 750 гривен серебра, т. е. около 555 фунтов на нынешний вес, кроме доходов, которые записаны в росписи без означения количества. Или в уставной грамоте новгородского князя Святослава Ольговича, данной Новгородскому Софийскому собору, в 1137 году значится, что Обонежский и Бежицкий ряды разделялись на 47 погостов и в княжую казну только с Обонежья с одних вир и продаж шло тысячу гривен кун новых. Вероятно, такое же разделение на области и определение княжих доходов было и в других княжествах; так что князьям было уже известно, какая область приносить сколько доходов. А посему князья при раздаче волостей своим союзникам в своих договорных грамотах могли писать такому-то союзнику такая-то область или вместо ее столько-то деньгами, смотря по доходу с этой области. Но что всего замечательнее по дошедшим до нас росписям видно, что князья иногда переводили свои доходы на оброк; т. е. вместо того, чтобы посылать своих служителей для сбора доходов, условливались с местною земщиною, чтобы она сама высылала князьям условленную годичную сумму и сама уже заведовала сбором доходов даже таких, которых наперед нельзя определить с точностью. Так, например, в уставной грамоте Святослава с Обонежья назначено 1000 гривен от вир и продаж, т. е. от суда по уголовным делам, которых сколько будет в котором году, конечно, определить нельзя; следовательно, князь здесь и не думал о суде и предоставлял его в полное заведывание самому обществу, земщине, а заботился только об одних доходах от этого суда, да и для сбора этих доходов не посылал своих вирников, ежели общество по взаимному с ним договору само высылало условленную цену за целый год. Ясно, что и при сближении князей с земщиною княжеская власть в то время еще не развивалась и по-прежнему лежала как бы на поверхности общества. Общество, земщина, по-прежнему распоряжалось самостоятельно и только платило условленные доходы своему князю. Впрочем, и доходы сии князь не имел права увеличивать без согласия земщины; в противном случае распоряжения князя считались злоупотреблением власти, и земцы говорили: «Князь грабит нашу волость, как чужую, не проча ее за собою»; и таких князей в то время было очень мало по той простой причине, что им нельзя было оставаться в своих владениях, на их место всегда были готовы новые князья по первому зову земщины. Конечно, и в то время были иногда обиды и притеснения от иных корыстолюбивых князей и их дружинников; но притеснения сии основывались не на княжеской власти, а собственно на одной силе; иной князь и его дружинники обижали и притесняли иногда частных людей точно так же, как притесняют иные сильные слабых. Так, Святополк-Михаил во время войны с Галичем, когда по случаю войны приостановился подвоз соли в Киев и соль вздорожала, послал своих слуг ограбить киево-печерского инока Прохора, у которого, прослышал, будто бы много напасено соли, имея намерение, захватив инокову мнимую соль, продавать ее в тридорого через своих слуг. Этот замысел Святополка торговать награбленной солью принадлежит решительно к одному разряду с проделками любого торговца, который, каким-нибудь образом захвативши в свои руки побольше товара, на который есть запрос, теснит торговлю других купцов, у которых этого товара немного; ибо Святополк не запретил прочим купцам торговать солью, не сделал эту торговлю княжескою привилегией, а только хотел воспользоваться случаем, нажить побольше денег и потеснить торговцев, у которых уже мало было соли; а торговать своими товарами он имел такое же право, какое имели Олег, Игорь, Святослав и все его предки и которое впоследствии постоянно оставалось за князьями наравне с дружинниками и земцами.
