Юрий Акашев - История народа Рос. От ариев до варягов
Для большинства ученых, изучающих историю славянства вообще и русского народа, в частности, свойственно несколько пренебрежительное отношение к наследию научной мысли до XVIII в. как к периоду «донаучному». Хотя, как пишет уже цитированный нами ученый из Петербурга А.С. Мыльников, «кто, собственно, способен провести четкий водораздел между «научными» и «донаучными» представлениями о славянстве, если учесть, что каждая эпоха в истории познания имеет свои представления о мере и степени истины? И разве каждый последующий этап поисков не является продолжением непрерывной цепи напряженной работы ума предшественников, отнюдь не возобновляясь, как полагают некоторые, якобы «c нуля»?»[445]. Русские летописцы внесли огромный вклад в развитие отечественной этнологии, оставив нам бесценные свидетельства о древнейших народах, – бесценные, потому что в их руках были не сохранившиеся до нашего времени источники, предания, с течением времени утраченные народной памятью; они были богобоязненны и совестливы, а потому с крайней осторожностью и ответственностью (перед Богом и перед потомками!) относились к каждому слову, выходившему из-под их пера. То же можно сказать и об авторах хронографов и исторических повестей. И если эпоха Просвещения, осложненная в России немецким засильем в науке, привела к скептическому отношению к их наследию, то, как выразился тот же Мыльников, «это свидетельствовало не только и не столько о прогрессе, сколько об его относительности, подтверждая, как ненадежна и опасна абсолютизация плодов научного познания в качестве окончательных, непререкаемых истин»[446]. Поэтому, нисколько не преуменьшая, а напротив, отдавая должное вкладу ученых нового и новейшего времени в изучение древнейшей истории русского народа, все-таки небезынтересно и небесполезно более внимательно приглядеться к свидетельствам, содержащимся в славянских летописях, хрониках, исторических сочинениях более ранней поры.
Автор «Повести временных лет», оставаясь верным библейской традиции, начало русского народа связывает с потомством Иафета, младшего сына Ноя. Ответ на вопрос, «отъкуду есть пошла Руская земля», он предваряет довольно пространным этнографическим введением, в котором после рассказа о разделе земли между Симом, Хамом и Иафетом дается экскурс в изначальную историю славян.
Многие исследователи «Повести» приходят к заключению о неславянском происхождении русского народа, исходя из того, что славяне и русь названы здесь порознь и даже в разных частях (причем, русь названа дважды). Но, чтобы подобные сомнения рассеялись, необходимо более внимательно присмотреться к композиции этого введения.
После сообщения о разделе земли между сыновьями Ноя следует описание территорий («стран»), доставшихся каждому из братьев, без перечисления народов, проживающих на этих территориях. В числе северных и западных стран, доставшихся Иафету, названы Мидия, Албания, Аркад, Скифия, Сарматия и т. д. Здесь же названы и Словене – в смысле всех земель, населенных славянами. Потом перечисляются острова, относящиеся к уделу Иафета, и далее – реки. Вторая часть этнографического введения посвящена народам, проживающим в этом уделе. И здесь на первом месте названа русь, после которой следуют чудь и все другие чудские племена: меря, мурома, весь и т. д. После этого перечисляются народы, которые «преседять к морю Варяжскому». И далее – западные народы: англичане, римляне, немцы и др., рядом с которыми во второй раз названа русь[447].
Не может не обратить на себя внимание то, что в этой части, при перечислении народов славяне вообще не упоминаются. Это может быть объяснено только тем, что этноним «Русь» здесь употреблен в его изначальном значении: все потомки библейского народа Рос. Именно поэтому русь названа дважды: как среди восточноевропейских народов, так и среди западных. Разъяснение же понятия «словене» в смысле «славянские земли», употребленного в первой части этнографического введения, дается в его третьей части, в которой рассказывается о том, как они «разидошася по земле и прозвашася имены своими».
Этой библейской традиции, закрепленной «Повестью временных лет», долгое время следовали и все остальные русские летописцы. Нашла она отражение и в древнерусской литературе. Так, например, в знаменитой «Задонщине» великий князь Дмитрий Иванович обращается к князю Владимиру Андреевичу с такими словами: «Пойдем, брате, тамо в полунощную страну жребия Афетова, сына Ноева, от него же родися русь православная. Взыдем на горы Киевския, и посмотрим славного Непра, и посмотрим по всей земли Руской»[448].
Несомненно, древнерусские книжники, как и летописцы, имели какие-то источники, повествующие об их еще более древних предках, древних росах. И это давало им право писать с такой уверенностью о том, что «не въ новыхъ бо лhтехъ Руская земля многа и велика пространствомъ и неисчетна сильна воиньствомъ, но вельми отъ древнихъ лhтъ и временъ многимъ странамъ и царствомъ бяху и многимъ одолhваху»[449]. «Степенная книга» повествует о том, что еще и до Рюрикова пришествия «не худа бяше держава Словенскаго языка»; ее автор, ссылаясь на «Жития» великомученника Димитрия и святого архиепископа Стефана Сурожского, пишет, что и раньше Русь осуществляла военные походы «и на Селунскiй градъ, и на Херсонъ, и на прочихъ тамо <…>, и на самый Царьградъ многажды прихожьжаху». Очень важно сообщение о том, что еще «царь Феодосiй Великий имhяше брань съ Русскими вои», а после «при Ираклiи цари ходиша Русь и на царя Хоздроя Перськаго»[450]. Феодосий I Великий был римским императором в 379–395 гг. Следовательно, «русские вои» прославились уже в это время. Автор «Степенной книги» говорит, что и гораздо древнее подобное происходило «во многихъ странахъ Русскаго царствiя», но многое «безъ вhсти быша, понеже тогда въ нихъ не бяше писанiя»[451]. Мысль о глубокой древности русского народа настолько органично вошла в сознание русского человека, что не нуждалась в особом обосновании.
Таким же органичным было и представление о существовании изначальной славянской общности. Именно этим объясняется отсутствие в древних русских летописях имени собственно славянского «прародителя». Интересно отметить, что идея о Мосохе как «прародителе» славян, выдвинутая польской исторической мыслью, в кругах русских книжников долгое время не находила поддержки, видимо, из-за своей откровенно искусственной конструкции «Мосох – Москва – московиты», явно ориентированной на Московское государство. И, тем не менее, польский историк XVI в. М. Стрыйковский, ссылаясь на рукопись Б. Ваповского (1456–1535), писал: «Поскольку славаки, или словяне, предки наши, прозвались от озера Словеного, которое расположено в Московских пределах, то поляки, чехи, болгары и прочие славаки и русаци происходят от Мосоха, или Москвы, сына Иафетова, и вышли из краев Московских»[452]. Обращает на себя внимание тот факт, что в данном случае польские историки взяли на себя труд мифологического обоснования не только родства всех славян, но и их общей прародины на территории России.
В русскую историографию эта версия вошла лишь в 1670 г., когда завершилась переработка Ипатьевской летописи в соответствии с польскими хрониками и был создан летописный свод, известный под названием Густынской летописи. Русское общественное сознание приняло ее, поскольку она, пусть и на мифологическом уровне, защищала правильную по своей сущности мысль об этногенетической общности славянства.
В этом смысле такими же правильными по своей сути были и различные варианты легенды о Чехе, Лехе и Русе, о которых уже шла речь во втором параграфе предыдущей главы. И легенда о Мосохе, и особенно легенда о трех славянских братьях – обе они были попытками ответить в мифологизированной форме на кардинальные, системообразующие вопросы, связанные с возникновением суперэтнической славянской общности, ее постепенным расселением на обширных пространствах Европы и формированием в ходе этого расселения отдельных, связанных родством происхождения народов. Возможно, что в этих эпонимических легендах отложилась историческая память, которая в дописьменный период передавалась от поколения к поколению в форме устного народного творчества. Во всяком случае, С. Лесной, проанализировав легенду о Чехе и сопоставив ее с историческими данными, пришел к заключению, что в ней отсутствует элемент фантастики; оттолкнувшись от вполне достоверного, исторически установленного факта, она и в дальнейшем все время остается на почве реальности[453]. «Рациональные элементы» этой легенды отмечает и такой серьезный ученый как А.С. Мыльников[454]. Следует обратить внимание на то, что легенда о Чехе, Лехе и Русе говорит о них не как о родоначальниках чешского, польского и русского народов, а как об основателях трех «королевств», следовательно, народы эти существовали уже и до них. И уж, конечно, под этими «королевствами» не нужно понимать современные славянские государства. Речь шла о небольшой территории на стыке Чехии, Польши и Закарпатской Руси, где первоначально сели названные братья, возглавившие отдельные племена. Нет ничего неправдоподобного в том, что одного из вождей, сумевшего организовать и повести за собой часть росов, легенда называет Русом.
