Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
Существует также совершенно нелепое убеждение, будто бы «блатной мир» заменяет в своём лексиконе «тайные» слова, как только они становятся известны уголовному розыску или обретают популярность в народе. Это далеко не так. Напротив, жаргон — достаточно устойчивая языковая система. Многие слова в нём сохраняются долгое время, даже на протяжении веков. Например, «лох» (простак; заимствовано из офенского), «бабки», «воздух» (деньги); «бутор» (ерунда, мусор, барахло); «вассар» (сигнал тревоги), «шмон» (обыск); «болдоха» (солнце; на дореволюционном арго также — беглый каторжник), «мусор», «мент» (сотрудник милиции, полиции, мест лишения свободы) и сотни других. Уголовнику глубоко начхать, знает ли работник угро значение тех или иных слов. Да и не может быть тайным язык, на котором общаются десятки тысяч людей!
Азбука блатного жаргона: читай и запоминай!Жаргон «блатного» мира следует воспринимать прежде всего как «профессиональный», связанный в большей степени со специфическим образом жизни «уркаганов», отражающий мировоззрение и быт профессиональных уголовников (а также арестантов, поскольку значительная часть лексики «воров» связана с местами лишения свободы).
Надо при этом подчеркнуть, что арго профессиональных преступников НИКОГДА НЕ БЫЛО ЗАМКНУТОЙ СИСТЕМОЙ. Даже дореволюционная «блатная музыка» была близка к народным говорам и диалектам, подпитывалась от них. Это совершенно понятно, поскольку любой «уркаган» попадает в преступное сообщество не из безвоздушного пространства. Он является уроженцем конкретного региона страны, и в его речи отражаются лексические особенности определённого наречия, диалекта. Уголовное арго включает (избирательно, конечно) подобные слова, выражения, фразеологические обороты, пословицы, поговорки и проч. в состав своей активной лексики, порою без изменений, часто — с незначительными изменениями, а бывает, вкладывает в них свой смысл.
Для подтверждения достаточно обратиться к лексике уголовного мира: «базлать», «баклан», «ботать», «крутить восьмерики» (восьмерики — жернова на мельнице), «бабки», «локш» и т. д. — всё это слова диалектные, которые уголовный жаргон перенял из говоров и диалектов великорусского языка. Кто желает убедиться в этом, пусть обратится к «Толковому словарю…» Владимира Даля, или к «Этимологическому словарю…» Макса Фасмера, или к сотням работ отечественных и зарубежных исследователей русского языка и фольклора.
Создание Гулага придало этому процессу заимствования более активный, массовый характер. С начала 30-х до середины 50-х годов «блатная феня» подверглась мощному воздействию, влиянию многочисленных русских диалектов и говоров, профессиональных арго, городского сленга; в неё проникли реалии изменяющегося общества, она не осталась в стороне от политики. Изучая уголовно-арестантский жаргон, мы можем найти в нём даже следы славянской мифологии, древнерусских сказаний, народных верований, крестьянского и городского быта! Несомненно, всё это понемногу впитывал в себя жаргон ещё и до революции. Однако качественные изменения в «блатной музыке» начинают происходить именно «благодаря» созданию системы ГУЛАГа и наполнению этой страшной империи миллионами разношёрстных обитателей из самых разных слоёв населения. Это в первую очередь — потоки «раскулаченных» крестьян из всех уголков России, носителей того самого живого великорусского языка, изучению которого посвятил всю свою жизнь Владимир Иванович Даль. Это — и дворяне, и священнослужители, и рабочие, и военные, и казачество, и совпартноменклатура… Каждый из этих «потоков» привносил в жаргон элементы своей лексики.
«Воровской» мир черпал из сокровищницы всех этих диалектов и наречий, «творчески перерабатывал» их. Со своей стороны, практически каждый арестант, отбывая огромные сроки наказания, легко усваивал «блатную феню», перерабатывая и обогащая её.
Мы возьмём на себя смелость сделать вывод: массовые репрессии в СССР привели к тому, что уголовный жаргон перестал быть замкнутой лексической системой, которую используют исключительно между собой и в своих целях профессиональные преступники. Значительно обогатившись за счёт просторечной и диалектной лексики, профессиональных арго, «блатная феня» в своём изменённом виде стала языком общения всех арестантов независимо от их «масти» и положения в лагерном мире. Позже это обстоятельство обеспечило жаргону проникновение из лагерей на волю и значительное влияние на язык свободного общества — как просторечный, так и литературный.
Целью настоящего исследования не является доказательство лексического богатства русского уголовного сленга, его связи с народными диалектами, говорами, городским просторечием, церковно-славянским языком и проч. Готовится объёмный «Толковый словарь блатного великорусского языка», где обо всём этом будет рассказано достаточно подробно.
Однако небольшой экскурс в историю некоторых слов «блатного» языка необходим — чтобы у читателя создалось хотя бы общее представление о том, что уголовно-арестантский жаргон достоин не осуждения, но пристального изучения.
Мы уже упоминали, что так называемая «блатная музыка» (ныне уже уголовниками так не называемая) бережно сохраняет диалектную лексику. В этом легко убедиться. Например, слово «гаман» («гаманец», «гаманок») — так на жаргоне называют кошелёк — занимает почётное место во всех словарях «воровского» языка. Однако на Севере России никто даже в голову не возьмёт, что оно — жаргонное (как, впрочем, и в казачьих станицах). В жаргон «гаман» попал из русских диалектов, в русские диалекты, соответственно, — из церковно-славянского языка, который, в свою очередь, заимствовал слово из татарского! В татарском (и персидском) хамьян, хам-ян — кожаный или матерчатый кошелёк для денег, иногда в виде пояса.
Другое «блатное» словечко — «ла´нтух», «лантухи». «Лантухом» называют на жаргоне широкую повязку на рукаве (например, у дежурного офицера или активиста-осуждённого), «лантухами» — краденые носильные вещи, а также — уши («Чего ты лантухи развесил?»). В «воровское» арго слово попало из диалектов юго-запада России, где «лантухом» называли мешковину. В казачьих говорах «лантух» — платок (через польск. «Lantuch» из немецкого «Leintuch» — полотно).
«Лепень» — так «жулики» и арестанты называют пиджак. У этого словечка — богатая история! На языке бродячих торговцев — «офеней» так назывался платок (и расписной женский, и носовой). Видимо, от церковно-славянского «ле´пота» — красота: женские платки и шали расписываются узорами. Поначалу и у «блатных» слово лепень обозначало носовой платок: надо заметить, что «урки» и «сидельцы» расписывают такие платки различными рисунками и дарят друг другу, а также посылают родным. Однако в период «сучьей войны», когда в противовес «старой» «фене», известной «гадам» (предателям «воровской идеи»), стала создаваться новая, «честные воры» носовому платку дали название «марочка» (от русского «марать» — пачкать). «Лепень» же превратился в пиджак, вытесняя прежний «клифт» (хотя так и не вытеснив его окончательно).
Чрезвычайно интересна этимология слова «бабки». Сейчас его справедливо относят к просторечной лексике. Но сюда «бабки» перекочевали через посредство «воровского» арго, потому многие словари до сих пор дают пометку «жаргонное». Так, Всеволод Крестовский в «Петербургских трущобах» объясняет читателю, что на тайном языке преступного мира Петербурга слово «бабка» (а также «сора») значит деньги.
Как видим, поначалу слово имело и единственное число (сегодня «бабки» употребляются лишь во множественном). Это не случайно, поскольку уголовным арго оно заимствовано опять-таки из русских говоров! В крестьянском быту «бабкой» (также «бабой») называли несколько составленных один к другому снопов на жниве (от 10 до 13), из которых один клали сверху этой «пирамиды». Издали такое «сооружение» действительно напоминало русскую бабу в сарафане. «Бабками» считали часто урожай: «сколько ты бабок снял?» Рассчитывались нередко тоже «бабками». Вспомним по этому поводу знаменитого ершовского «Конька-Горбунка»:
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за чёрную, слышь, бабку…
Под «чёрной бабкой» Ершов разумел снопы ржаного хлеба.
Позже слово стало употребляться во множественном числе; скорее всего, под влиянием русской игры в «бабки». Во всяком случае, в жаргоне наряду с устойчивым оборотом «снимать бабки» сохранился и другой — «сшибать бабки». По смыслу синонимичные, они, однако, имеют разное происхождение.
