Вольдемар Балязин - Русско-прусские хроники
Крепко и по-дружески обняв таинственного для всех гостя, Изенбург проговорил ласково и торопливо:
- Ну, Христофор, сначала твои новости, а потом уж стану рассказывать я.
Шляйниц кивнул, соглашаясь.
- Я хорошо запомнил все, что услышал от тебя в мой прошлый приезд, Вильгельм. И когда князь Михаил приказал мне поймать и привезти к нему Яна Заберезинского, я решил не привозить его живым. Я решил убить его, подумав, что тогда Глинскому уже не будет хода назад. Пролитая кровь отделит его от всех, кто еще надеется на примирение с Сигизмундом, и заставит князя Михаила биться до конца, спасая уже не только дело, которое он затеял, но и собственную жизнь. Я убил Заберезинского, чтобы отрезать Глинскому пути к примирению с Сигизмундом, как ты и советовал мне, Вильгельм,- повторил Шляйниц, и от этих слов Изенбург недовольно дернул плечом.- Я отрубил Заберезинскому голову и потом вез ее, поднятую на пике, два дня, пугая поселян, делал все, чтобы об этом узнало как можно больше народа. Я добился своего - православные белорусские холопы схватились за цепы и колья. Они думали, что уж если наместник и воевода пал от нашей руки, то мелких шляхтичей-католиков им удастся вырезать без всякого труда. Через две недели я узнал, что князь Михаил весьма недоволен моим поступком, а Сигизмунд пообещал казнить меня, если только попаду к нему в руки, и окончательно уверился в том, что поступил правильно. Однако по той же причине было невозможно вернуться к Глинскому, страшила и месть короля. Все лето проблуждав с небольшим отрядом по Литве, я повелел моим людям возвращаться в Туров, а сам пробрался в Кенигсберг...
Шляйниц вспомнил свои одинокие скитания по Литве, по Королевской Пруссии и решил не обо всем говорить штатгальтеру. Зачем Изенбургу было знать, как он, вырядившись мужиком-обозником, пригнал в Данциг телегу с сеном? К тому же на дне телеги лежало столько награбленного добра, что на него можно было бы купить тысячу возов сена.
Уже оттуда, натянув на себя серый капюшон нищенствующего монаха, Шляйниц побрел в Кенигсберг, твердо зная, что орденские братья не бросят его на произвол судьбы.
- Ни одна живая душа не ведает здесь, кто я такой, и потому ты волен объявить меня кем угодно,- добавил он и замолчал.
Изенбург сидел понурившись, покусывая нижнюю губу, что означало крайнюю задумчивость. Наконец он сказал:
- Главное, Христофор, что ты жив и здоров. Остальное будет улажено.- И проговорил, тем особым тоном, какой был свойственен штатгальтеру, когда он заканчивал разговор: - Я даю рыцарское слово, что добьюсь для тебя прощения у Сигизмунда.
***
Однако Изенбургу понадобилось немало времени, чтобы исполнить обещанное.
Нехорошие времена наступили для ордена. Великий Московский князь, хотя и пропировал с Михаилом Львовичем целую неделю, однако ж советов его воевать с Сигизмундом дальше - не принимал.
Московские полки отошли на рубеж, поляки в русские пределы не вступали. Война затихла сама по себе.
В сентябре 1508 года в Москве появились литовские послы с предложением мира. После долгих споров и взаимных попреков в нарушении старых договоров был подписан "вечный мир", а вслед за тем в Вильно отправилось ответное русское посольство.
14 января 1509 года боярин Григорий Федорович Давыдов и Сигизмунд Казимирович целовали крест в знак того, что мир будет сохраняться ими вечно и никогда более поляки, литовцы и русские не станут сражаться друг против друга.
Вскоре после этого санный посольский обоз выкатился из Вильны и двинулся на восток.
***
Вольтер фон Плеттенберг, магистр Тевтонского ордена в Ливонии, в этот вечер долго не ложился спать.
Завтра к нему в резиденцию должны будут заехать русские послы, возвращающиеся из Вильны, и магистру в беседе с ними предстоит принять важное, хотя и' не очень приятное решение.
Магистр был стар, медлителен и осторожен. Три месяца назад в этом же замке он встречал литовского посла Станислава Глебовича, когда тот направлялся из Москвы в Вильно с этим же договором, теперь уже подписанным Сигизмундом.
Станислав Глебович был тогда печален и зол. - Великий князь вернулся домой победителем, но почему-то не он диктует свою волю Василию, а московит приказывает ему. Мы признали за Москвой все северские земли от Торопца до Новгорода-Северского.
Мы отступили от Брянска. Мы отдали Чернигов. Еще пять лет, и московит заберет у нас и Киев, и Вильно.
Плеттенберг молчал, не зная, радоваться или печалиться. Хорошо, конечно, что у Сигизмунда отобрали целое королевство, но нехорошо, что сделали это русские, став еще сильнее.
- Может быть, великий князь одумается,- продолжал Станислав Глебович,и откажется целовать крест на этом постыдном и грабительском договоре?
Увы, Сигизмунд Казимирович не одумался. В середине января Плеттенбергу сообщили, что он признал все статьи написанного русскими договора. А еще через две недели к Плеттенбергу в Ригу пожаловали литовские послы, показали ему текст договора и попросили унять беспокойных братьев-рыцарей, частенько набегавших на порубежные литовские деревушки. Плеттенберг тут же переслал копию договора гроссмейстеру ордена, а литовцам пообещал угомонить рыцарские отряды на границе.
Теперь должны были приехать русские: великий государев посол боярин Григорий Федорович Давыдов да боярин же - великокняжеский конюший Иван Андреевич Челяднин, сокольничий Михаил Степанович Кляпик и дьяк Никита Семенович Моклоков по прозвищу Губа.
Ни на чем не остановившись, Плеттенберг решил ждать.
"Пусть русские первыми сделают ход в этой давно знакомой и вечно неожиданной игре,- подумал он.- Никогда нельзя знать заранее, чего следует ждать от этих вчерашних татар, на глазах становящихся византийцами, изворотливыми и хитрыми".
***
- Ты, князь Волтырь, пойми,- благодушно ухмыляясь в окладистую бороду, степенно говорил чуть захмелевший Григорий Федорович Давыдов, повернув к Плеттенбергу красное курносое лицо и уставясь маленькими веселыми глазками в переносицу магистра.- Ты пойми, ныне государь наш есть наисильнейший из всех христианских государей, и тебе, князь, добре было бы поискать у него милости и приятельства.
- Мы с твоим государем, боярин Григорий Федорович, в давнем приятельстве,- как бы оправдываясь, ответил Плеттенберг.
Но Давыдов, будто не слыша, продолжал:
- Сигизмунд Казимирович подписал ныне грамоту на всей нашей воле. В той грамоте великий князь отдал нам столь земли, сколь занимаешь ты, князь Волтырь, со всеми божьими рыториями немецкого чину. И тебе бы, князь, гораздо было такую ж грамоту с нами учинить.
"Что правда, то правда,- подумал Плеттенберг.- Еще одна война, и русские, если захотят, выйдут к морю".
Плеттенберг встал, подняв чару вина:
- Мы нынче же пошлем в Москву, к великому князю Василию, своих послов. И повелим им взять мир с Москвой, как то будет пригоже и как то и ныне между нами есть.
Давыдов медленно встал. Следом за ним столь же степенно поднялись Челядин, Кляпик и Моклоков.
- То добрые слова, князь Волтырь,- удовлетворенно проговорил Давыдов.Доведу их до государя. Только каков будет этот мир, того ни тебе, князь, ни мне знать не дано. Ведает о том один великий государь Василий Иванович.
Плеттенберг молча выпил вино и осторожно, будто боясь стука, поставил чару.
***
В самом конце марта Плеттенберг получил письмо от посланного им в Москву рыцаря Иоганна фон Голдорна. Посол сообщал о подписании с русскими нового мирного договора сроком на четырнадцать лет.
В письме Голдорн извещал магистра и о том, что русские и на этот раз вели себя с ливонскими послами высокомерно и дерзко. Рыцаря Иоганна не допустили к великому князю. Бояре говорили с ним не так, как с послами иных государств, и подписывать договор отослали к великокняжескому наместнику в Новгород, где и встарь подписывали договоры с Ливонией ставленники московского царя от его державного имени.
В конверте лежал и лист с копией заключенного договора.
Магистр быстро пробежал его глазами. Все оставалось по-прежнему русские, наступив на горло ордену, заставляли держать меч в ножнах.
Одержав победу над Ливонией шесть лет назад, они и ныне запрещали братьям-рыцарям помогать Сигизмунду, если он начнет войну против России.
"Да,- подумал Плеттенберг,- все остается по-прежнему. Сила ломит силу, а слабый покоряется сильному".
Магистр положил письмо и бумаги на стол и в печальной задумчивости опустился в кресло.
***
Через неделю копии письма Голдорна и русско-ливонского договора получил Изенбург. Он приказал скопировать договор еще раз, чтобы отправить гроссмейстеру Фридриху. Пока секретарь снимал копию, граф Вильгельм писал письма.
Затем он велел вызвать гонца.
- Ты сегодня же поедешь в Саксонию. Посылаю с тобой два пакета. Вот этот пакет ты отдашь гроссмейстеру, а вот этот,- Изенбург повернулся, взял со стола только что написанное письмо и, запечатав его сургучом, протянул гонцу,- ты передашь брату гроссмейстера, его светлости герцогу Георгу Саксонскому.
