Люсьен Мюссе - Варварские нашествия на Европу: германский натиск
В ономастической области период после завоеваний характеризуется двумя фактами — почти полным обновлением антропонимики и менее глубокими, но все же впечатляющими изменениями в топонимии.
Антропонимическая система Западной Империи, основанная на tria nomina (трех именах) римского гражданина, умерла задолго до потрясения, вызванного завоеваниями. Если не считать нескольких аристократических родов, то в IV в. уже существовало только cognomina (имя), и каждый человек обычно носил их по два или три; почти все они были одной прозрачной этимологии и образовывались от латинской или греческой основы с помощью немногочисленных суффиксов, в основном — ius (например, Leontius (Леонтий), Ausonius (Авзоний), Gregorius (Григорий)). После очень короткой паузы — менее века — на смену этой системе приходит другая, в которой индивид носит лишь одно имя, обычно составленное, в подражание королевским именам, из двух соединенных германских основ, между которыми не всегда прослеживается достаточно ясная связь (например, Dagobertus (Дагоберт) «блеск + день»; Sigibertus (Сигиберт) «блеск + победа»; Theudericus (Теодерих) «король + народ»; Hariulfus (Гариульф) «волк + армия»; Arnulfus (Арнульф) «волк + орел» и т. д.). Фамильных имен не существует, но родовые связи часто выражаются путем передачи от родителей к детям одного из элементов их имени (например, Chlodovechus (Хлодвиг) и его сын Chlodomeris (Хлодомер)). Эти имена, обыкновенно длинные (по крайней мере, из четырех слогов), в обиходе часто заменяются краткими, ласкательными формами (например, Dado (Дадо) от Audoenus (Авдоин)). Эта система оставалась основой нашей антропонимики вплоть до введения фамилий (между XII и XIV вв.); она до сих пор служит объяснением большинства наших патронимов и некоторого количества имен. Не меньшим успехом она пользовалась в Северной Италии и Испании (но не в Африке).
Распространение новой антропонимики объясняется модой, престижем двора, может быть, своеобразной лояльностью по отношению к новому режиму. Впрочем, появившиеся в IV в. германские имена совершенно не воспринимались как неслыханное новшество. Их структура напоминала древние галльские имена[181]. И главное, давно прошли времена, когда германцы, вторгнувшись в Империю, отказывались от своей национальной ономастики (как батав Цивилис в I в.); попадались даже консулы, именовавшиеся Рихомер или Меробавд!
Обновление топонимики было менее масштабным. Оно не коснулось практически ни одного города (кроме Страсбурга) и пощадило большинство vici (сельских поселений). Однако оно поглотило изрядную долю названий сельских поместий, а главное, проторило новые пути для будущих образований. Вероятно, половину названий коммун Северной Франции было бы невозможно объяснить без обращения к эре Меровингов. Значительное количество названий средневековых земель и административных округов, даже в романской зоне, имеет германское происхождение или принадлежит к германскому типу.
Пережитки латинских названий на территории, сделавшейся германской, как и появление смешанных наименований в областях, оставшихся романскими, могут просветить нас относительно истоков новой цивилизации. Несмотря на уничтожение правящего класса, на правом берегу Рейна сохранилось немало названий, характерных для античной домениальнои системы. Самые типичные, произведенные от имени владельца с помощью суффикса — асит, во множестве уцелели в долинах Мозеля, Рейна, Роэра и Эрфта (например, Juliacum, фр. Juliers, нем. Julich; Tiberiacum, нем. Zieverich; Matriniacum, нем. Metternich), но почти исчезли в нидерландских районах, безусловно, по причине заблаговременной эвакуации. Но есть нечто более важное, чем эти пережитки. Соприкоснувшись с этими названиями fundi и villae, германцы видоизменили свои собственные ономастические привычки. В античных источниках, относящихся к Германии, названия деревень, образованные от антропонима и эквивалента villa (~heim, — dorf, — hofu т. д.), полностью отсутствовали; начиная с VII в. они безраздельно царят как к востоку, так и к западу от Рейна. Предполагается, что с V–VI вв. франки вырабатывали этот ономастический тип в контакте с галло-римлянами, а затем передали его другим германцам[182]. К тому же один из этих суффиксов, ставший неотъемлемой частью немецкого топонимического лексикона, — weiler, происходит от латинского villare. Названия на — ing, — ingen, несмотря на свою чисто германскую структуру, также могут представлять собой кальки с имен на — асит, заменой которым они часто служили[183].
Определенно, названия именно этого типа, в романской форме, заполонили Северную Галлию между VI и X вв. При жизни первых поколений продолжалось формирование топонимов на — асит на основе германских личных имен (например, Athanacum от Атанариха; Ramanacum от Храмна). На короткое время завоевал популярность тип на — iacas (например, Ландресье, Landriciacas, от Ландериха). Но этот мотив быстро утратил продуктивность. Его поглотила волна названий на — ville и — court, достигшая высшей точки в VH-VIII вв. и до настоящего времени не вполне иссякшая. Их первая часть почти всегда была германской просто потому, что германской в эту эпоху была вся антропонимика. Их синтаксис колеблется между римским порядком на периферии раннего королевства (ville и court в начале слова, например, Villemomble, Courgains) и германским, который и возобладал (-ville и — court* конце).
Таким образом, поверх лингвистической границы установилась своеобразная общность топонимов, охватывавшая как древнюю свободную Германию, так и сердце галльской Romania. Она не имела непосредственных корней ни в одной традиции — ни германской (которой она тем не менее многим обязана — повсюду личными именами, лежащими в основе этих топонимов, и почти повсеместно синтаксической структурой), ни галло-римской (по-видимому, ставшей источником первого импульса). Бесспорно то, что горнилом, в котором была выкована эта общность, стало меровингское государство (вместе с протекторатами). Внутри этой политической структуры осуществился творческий синтез, по значению превосходивший феномены вторжения и завоевания, которые привели лишь к смещению линий лингвистической демаркации.
На последнее соображение по поводу этой новой цивилизации наводят лингвистические взаимодействия. Галло-римляне, не принявшие франкского языка, тем не менее почерпнули из него важные элементы своего словарного запаса. Всякое перечисление рискованно, коль скоро речь часто идет о вышедших из употребления терминах, относящихся к давно исчезнувшим институтам или образам жизни, или о словах, вытесненных в диалектное употребление. Но этот вклад был значительным — порядка, по крайней мере, пятисот слов[184]. При жизни первых поколений после завоевания разрушение системы образования, с одной стороны, и стремительная фонетическая эволюция вульгарной латыни — с другой, определенно привели этот язык в состояние повышенной восприимчивости. По-видимому, эти ворота снова захлопнулись еще до наступления каролингской эпохи. Однако, несмотря на истекшие столетия, сегодняшний французский язык был бы непостижим без учета лепты, внесенной франками.
Естественно, заимствования охватывали весь лексикон, относящийся к новым институтам (senechal (сенешаль), marechal (маршал), echanson (кравчий), chambellan (камергер), antrustion (королевский дружинник), aubain*, rachimbourg (рахимбург)**, echevin (эшевены)***, maimbourg****, plege (гарант, гарантия), essoine[185](поджидать), ordalie (ордалия). alleu (аллод), fiеf(фьеф), treve (перемирие), arriere-ban (ополчение) и пр.) и войне (garder (охранять), guetter (подстерегать), gonfanon (стяг), fourreau (ножны), dard (дротик), flесhе (стрела), blason (герб), еtriеr (стремя) и т. д.). Однако имеется немало терминов, более значимых с точки зрения степени оказанного влияния: названия частей тела (hanche, echine, flanc, quenotte[186]), цветов (blаnс, Ьrun, blеu, gris, blafard[187]), сторон света (но они по-настоящему вошли в обиход только после прибытия в Нормандию скандинавского подкрепления), планет и растительных форм (hetre, troene, roseau, houblon, haie[188]), наконец сельскохозяйственные термины (Ые, gerbe, bouc, fourrage[189] и пр.).
* Право государя получать имущество чужеземца, не натурализовавшегося в стране. — Примеч. ред.
** Свободные франки, знатоки права, которые произносили приговоры в суде. — Примеч. ред.
*** Сначала присяжный в суде, позже — представитель муниципальной власти. — Примеч. ред.
**** Право королевского покровительства над вдовами, сиротами, монахами и клириками. — Примеч. ред.
В этой области франки много дали, но мало взяли. Это не значит, что в германских языках отсутствуют латинские заимствования, но большая часть из них восходит ко времени до меровингской эпохи и объясняется контактами с солдатами и гражданским населением вдоль линии limes.
Эти лексикографические соображения рискуют похоронить под собой важный факт: латынь и франкский язык находились не на одном и том же уровне. Латынь была языком письменным, сильным своей литературной, эпиграфической и религиозной традицией, а франкский был только лишь разговорным языком (на этом диалекте не существует практически ни одного рунического текста), лишенным особого престижа (в отличие от готского) и религиозной поддержки. Франкская аристократия Галлии осознавала это положение и даже не пыталась писать на франкском или дать ему литературу. В письменной форме встречаются только краткие юридические формулы. Короли, еще до Хлодвига, писали на латыни на самые личные темы, и именно на этом языке Хильперик силился показать свою ученость. Мысль о том, чтобы поднять язык завоевателей до уровня языка подданных, родилась только при Каролингах.
