Том Вулф - Битва за космос
По неписаному договору офицерских жен мужу тактично предоставлялась небольшая свобода в этом отношении. Естественно, военному, которого отправили на задание далеко от дома, особенно на продолжительный срок, порою бывало необходимо удовлетворить свои здоровые мужские потребности в этих забытых богом местах. Подразумевалось, что такие потребности – признак воинской доблести. Так что офицер и его жена закрывали глаза на некоторые вещи и хранили молчание – если только офицер не попадал в какую-нибудь скандальную историю и не делал ничего такого, что поколебало бы прочность его брака и семейного уклада. Эта традиция появилась задолго до того, как офицеры смогли прилетать на выходные домой, преодолевая огромное расстояние за два-три часа. Армейские традиции очень часто возникали внезапно, но умирали отнюдь не скоро, и уж этой-то традиции в Какао-Бич не суждено было умереть.
Так считал и Джон Гленн… и именно поэтому состоялось собрание в «Конакаи».
Семеро астронавтов часто запирались в своем офисе в Лэнгли, и даже секретарша не могла туда войти. Если кто-нибудь спрашивал, что там происходит, то ему говорили, что у астронавтов собрание. Собрание? Да, именно так они называли свои встречи, на которых пытались прийти к согласию по некоторым вопросам. Предполагалось, что обсуждаться будут главным образом технические проблемы. Уолли Ширра предложил устроить собрание, перед тем как пойти к инженерам и настоять на изменениях в устройстве приборной доски капсулы «Меркурия». Идея состояла в том, чтобы придать корпусу астронавтов хотя бы долю сплоченности летной эскадрильи. У парней, конечно, имелись разногласия, различия в происхождении, характере, в подходах к работе, но во многом они должны были прийти к единому мнению как группа, независимо от степени ожесточенности споров, а затем сплотить ряды – один за всех и все за одного. Была ли встреча в отеле собранием в обычном смысле, трудно сказать. Но действительно обсуждались текущие проблемы и велись ожесточенные споры.
Однажды все семеро парней приехали в Сан-Диего, на завод «Конвэйр», чтобы понаблюдать за изготовлением ракеты «Атлас». «Конвэйр» выделил им всем по комнате в выстроенном на острове Шелтер довольно помпезном, в полинезийском стиле, отеле «Конакаи». Скотту Карпентеру досталась комната с двуспальной кроватью. В тот вечер один из товарищей подошел к нему и доверительно сообщил, что в его номере есть две обычные кровати: иначе говоря, ему на вечер нужна была двуспальная кровать. Не мог бы Скотт махнуться комнатами? Скотту было все равно, и они поменялись. Скотт с улыбкой рассказал об этом забавном случае своему приятелю Джону Гленну и тут же забыл о случившемся.
На следующий день, когда они всемером собрались в гостиной номера «люкс», Гленн прочел лекцию примерно следующего содержания: интрижки с девочками, со всякими там поварихами, не идут на пользу делу. Он знал, да и все они знали, что это когда-нибудь приведет к большому несчастью. Они все на виду у публики. Им выпал шанс всей их жизни, и он не позволит скомпрометировать все дело только из-за того, что кое-кто не может держать ширинку застегнутой.
Не было никакого сомнения: Гленн говорит именно то, что думает. В гневе он был страшен. В его глазах горели четыре века протестантского сектантства, помноженные на два миллиона кругов, которые он пробежал по беговой дорожке.
Но не тут-то было. С таким же гневом на Гленна смотрел сейчас Эл Шепард. Остальным казалось, что существуют два совершенно разных Эла Шепарда, и никогда нельзя было точно сказать, с каким из них имеешь дело. Дома в Лэнгли вы видели одного Эла Шепарда кадрового офицера с ледяными вежливыми манерами. Отец Шепарда, полковник Алан Шепард-старший, был впечатляющей фигурой, и немногие осмеливались бросить ему вызов. Шепард всегда был хорошим сыном. Полковник посылал его учиться в частные школы; как и отец, Эл окончил морскую академию и стал летчиком. И хотя Алан никогда не был в бою, он считался одним из лучших летчиков-испытателей во флоте. Он отличился при испытаниях истребителей F-3H, F-8U, F-4D («Скайрэй»), F– 11F («Тайгеркэт»), F-2H3 («Банши») и F-5D («Скайлансер»). Он проделывал весьма рискованные трюки, включая первую посадку этих монстров на бывшие тогда в новинку угловые палубы авианосцев. Шеппард был первоклассным морским авиатором – жестким, сообразительным, с качествами лидера Он был женат на Луизе Брюэр, симпатичной, обаятельной и холеной женщине, настоящей леди. Она принадлежала к последователям Церкви Саентологии. Шепард был родом из Нью-Гемпшира, а в Новой Англии саентологи пользовались большим влиянием: это была одна из богатейших церквей Соединенных Штатов со своей культурной традицией, в чем-то сходной с унитарианской. Принадлежность к ней была не лишней для карьеры флотского офицера, потому что начальство традиционно относилось к религиозным взглядам с уважением. Важнее всего было окончить академию, а вторым по значимости – принадлежать к социально правильному протестантскому вероисповеданию. Выше всех в армии неофициально котировалась Епископальная Церковь (к ней принадлежали Ширра и Карпентер). Ну а Церковь Саентологии, хотя и была несравненно малочисленнее, считалась еще более изысканной. Такова в общих чертах была жизнь капитана третьего ранга Алана Шепарда, безукоризненного кадрового офицера. Но внутри этой оболочки скрывался… Улыбающийся Эл с Мыса! На самом-то деле Шепард не принадлежал к Церкви Саентологии и даже не был близок к ней. В глубине души он, вероятно, был убежденным атеистом. На первой пресс-конференции он искусно обошел эту тему, сказав, что не исповедует ни одну религию, но регулярно посещает собрания саентологов. И каким-то образом у всех сложилось мнение, что Шепард – убежденный саентолог. (Пресса, этот всегда корректный Викторианский Джентльмен, была рада истолковать данный факт в таком свете.) Да и дома Шепарду удавалось сойти за образец добропорядочного мужа, каковым его считали. Он регулярно ходил с Луизой в церковь, не пил, не курил, не сквернословил, не позволял своим губам – а губы и глаза были его самыми примечательными чертами – расплыться в широкой теплой улыбке при виде проходящей мимо хорошенькой девушки.
Он ничуть не напоминал знаменитого Улыбающегося Эла Шепарда, пока не выходил из своего самолета вдали от дома, особенно на Мысе. Тогда Эл выглядел совершенно иначе, словно бы сбрасывал ледяную маску. Когда он выходил из самолета, в его глазах плясали огоньки. Широчайшая улыбка расплывалась по лицу. И вы уже знали, что он вот-вот начнет щелкать пальцами в нетерпении, потому что весь его вид словно говорил: чем бы таким заняться? А когда Эл садился в свой «корвет», то являл собою картину настоящего «летучего жокея» вдали от дома.
Но сейчас, в этой комнате отеля «Конакаи», на Гленна смотрел Ледяной Капитан Третьего Ранга. Капитан Эл, сын полковника, знал, как следует пускать в ход оружие армейской вежливости. Он сообщил Гленну, что сам он в этом вопросе некомпетентен, и посоветовал ему не навязывать свои представления о нравственности другим членам группы. В последующие несколько недель сформировались две позиции: Гленна и «летучих жокеев», причем обе стороны вносили в них различные поправки. Позиция «летучих жокеев» была такова: они семеро вызвались сделать эту работу, отдавали тренировкам и обучению множество часов и, кроме того, делали уйму вещей сверх жесткого расписания, например, ездили на заводы для поддержания духа рабочих, отказались от платы за полеты, от отпусков и всякого подобия семейной жизни, – и поэтому уж своим мизерным свободным временем они вправе распоряжаться по собственному усмотрению, конечно в пределах разумного.
Шепард говорил тоном хорошо осведомленного командира. Его слова звучали столь же убедительно и правильно, как и слова Гленна. Капитан Эл в совершенстве владел ораторским искусством, прибегая в дискуссиях подобного рода к небольшим литотам.
Ведь не было никаких причин питать отвращение к женскому обществу, если твои знакомства не сказываются пагубно на твоей работе и программе в целом.
Но Джон Гленн придерживался другого мнения. Он смотрел на Улыбающегося Эла с Мыса и на Ледяного Капитана Третьего Ранга – на них обоих – глазами самого Жана Кальвина. Позиция Гленна была такова: нравится нам или нет, но мы у всех на виду. Заслуживаем мы этого или нет, но люди смотрят на нас. Поэтому на нас лежит огромная ответственность. Если тебя не поймали с поличным, этого еще недостаточно. Недостаточно и просто знать, что ты не сделал ничего предосудительного. Мы должны быть как жена Цезаря. Нельзя допустить даже возможности неправильного поведения.
Именно так, ни больше ни меньше. А замечание насчет жены Цезаря врезалось всем в память. Каждый знал, что в чем-то парень был прав. Но… Можно ли в это поверить? Можно ли было поверить, что настанет день, когда кто-нибудь из пилотов, равный среди равных, посоветует своим товарищам держать руки чистыми, а рот на замке? Не хотел ли он таким образом стать выше всех, и в чем состояла его настоящая игра?
