Иван Папанин - Лед и пламень
Не было их и у нас. Вроде бы дело обстояло просто; куда ни повернись, находишь что-то новое. Глубину океана измерил - открытие; скорость течения льдины определил - открытие; температуру воды на уровне двести метров измерил - тоже открытие.
Но только помню, на приеме в Кремле после того, как отзвучали приветственные речи, Сталин спросил:
- Почему это Папанина в дружеских шаржах рисуют толстым? Он же худой!
Когда я прилетел на льдину, во мне было 90 килограммов. А когда, возвратившись, встал на весы, оказалось 60. И никто не взвесит (нет таких весов!), какого нервного напряжения стоила всем четверым наша жизнь на льдине.
...Свою обжитую под Москвой палатку мы еще не установили. Она была на острове Рудольфа. Мы ждали самолеты как манну небесную: время шло, а оборудование доставлено только частично, надо выполнять план работ приборов нет. В Москве, увидев план научных исследований, даже видавший виды, обладавший редкой трудоспособностью Отто Юльевич Шмидт усомнился:
- Тут работы на десятерых!
Но все-таки написал: "Утверждаю". И тут еще - задержка с аппаратурой.
Прошло 22-е, 23-е, 24-е. Водопьянов занервничал:
- Отто Юльевич, дайте команду им вылетать, а то мне, чувствую, придется лететь туда и вести караван самому.
Михаил Васильевич в этом случае был неправ, хотя мы его понимали. Нас подстерегала опасность остаться немыми. Испортился плохонький моторчик, которым Эрнст Кренкель заряжал аккумуляторы. Энергии в них было столько, что еле-еле хватало на связь с базой на острове Рудольфа. Не хотелось и думать о многочисленных "если". Из них самым неприятным было: если самолеты заблудятся.
Эрнст сообщил наконец:
- Молоков, Алексеев, Мазурук - в воздухе!
Вылетели первые двое 26 мая в 23.05, Илья Мазурук - на полчаса позже. Мы, естественно, занервничали. Эрнст время от времени бросал:
- Молоков и Алексеев у края облачности, ждут Мазурука.
- Ждали полчаса, решили не тратить горючее, идут к нам.
- У Молокова вышел из строя "луч".
То есть Молоков потерял связь с обеими машинами.
- Молоков потерял Алексеева из виду!
А у нас вышел из строя радиопеленгатор. В шестом ч*"у утра Бабушкин закричал:
- Вижу! Молоков!
Посадочное "Т" мы не выстлали, а закрасили. Как и договорились, зажгли дымовую шашку, ветер внезапно изменился, "Т" закрыло, Молоков пошел на посадку прямо по дыму. Все замерли: кричать было бесполезно. Только бы не на торосы! Обошлось. Объятия, поцелуи, словно не виделись сто лет. Симе Иванову привезли умформер, и он немедленно взялся за дело.
Молоков здесь. А остальные? Оказалось, Алексеев приземлился неподалеку и обещал вскоре прилететь к нам. Мазурук молчал. Обе рации молоковская и ожившая водопьяновская - искали его, ответа не было.
Эрнст, Женя, Петрович (так все мы звали Ширшова) и я взялись за выгрузку из самолета Молокова нашего имущества. Коменданту полюса (не помню, с чьей легкой руки прилипло ко мне это "звание", не обговоренное ни в одном штатном расписании) забот прибавилось: на льдине появилось еще десять человек. Отвел им территорию для постройки жилья, зачислил на довольствие. Потом, 28 мая, нашего полку опять прибыло - наконец прилетел Алексеев. Теперь нас было на льдине уже 29 человек...
Всех беспокоила одна мысль - что с Мазуруком? До сих пор летать он не мог. Значит, сел. Куда? Илью искали все полярные радиостанции. Безуспешно.
Наши радисты не отходили от раций. Молоков 29 мая улетел на поиски, но вернулся ни с чем. И вдруг - радостное сообщение с острова Рудольфа Коля Стромилов, радист экстракласса, услышал Мазурука. Значит, жив! Но связь была только односторонней: "У нас все в порядке, все живы и здоровы, ждем распоряжений начальника экспедиции, у нас все в порядке..." И так до бесконечности. Самолет же Мазурука был глух, хотя находился, видимо, совсем рядом.
Только на исходе четвертых суток удалось с ним связаться. Своих координат они не знали, строили аэродром. Как же они сели?
На полярных станциях по штату - один радист. Четверо суток не сходя с места, в наушниках, посылали радисты морзянку в эфир...
Мазурук прилетел только 5 июня. Первым, до глазастого Бабушкина, который мог обходиться и без бинокля, увидел его Марк Трояновский (он ведь не успокоился, ему опять не хватало пленки, пришлось дать еще метров семьсот. Грабитель, да и только!). Больше всех ликовали Федоров и Ширшов: в машине Мазурука были многие приборы и инструменты. Все были в сборе. Но меня раздирали противоречивые чувства. Хотелось, чтобы едоки отбыли, но, с другой стороны, мы оставались без них, своих друзей. Надолго. Одни...
Планы высадки были нарушены. На льдине жили теперь сорок три человека! Не день, не два: с 21 мая по 6 июня - целых 17 дней. И всех кормить надо! И аппетит у каждого - позавидуешь! Бидона с продовольствием вместо десяти дней едва хватало на день.
На острове Рудольфа мы нелегально пронесли в самолет колбасу. Водопьяновская машина была настолько перегружена, что пришлось проститься с удобствами: выбросили кресла, и то Миша опасался, как бы от перегрузки она не развалилась в воздухе. На льдине колбаса эта стала "валютой". Когда мы шли на чаепития к пилотам, то делали это с корыстной целью: то проволочку, бывало, возьмешь, то тиски, то лампочку. Летчики сначала посмеивались:
- Дмитрич, ты как гоголевский Осип: "Что это у вас там? Веревочка? И веревочка пригодится". Потом встревожились:
- Да вы так самолеты разденете!
Тут появлялась "валюта" сырого копчения. Такса строгая: круг колбасы - метр дюралевой трубы. Очень мне приглянулась одна трубка в самолете Молокова:
- Три колбасы даю.
- Дмитрич, без нее самолет не взлетит.
Такая жалость!
Верными последователями Осипа показали себя оба будущих академика Ширшов и Федоров, а о Кренкеле и говорить нечего, ведь укреплялась в основном база его хозяйства.
Предусмотрительность, как мы убедились, не была лишней. К концу дрейфа цена самого обычного гвоздя, проволочки возросла до невероятных размеров. Я девять месяцев добрым словом вспоминал Мазурука, который преподнес мне поистине царский подарок - паяльную лампу. Молоков расщедрился на примус, а Мазурук - еще и на патефон с нашими любимыми пластинками.
6 июня О. Ю. Шмидт обошел хозяйство. Убедился: продовольственные склады и бочки с горючим - в нескольких местах. Радиорубка действует. Ветряк установлен.
В пять часов вечера после инспекторской проверки, результатами которой Шмидт остался доволен, начался митинг, посвященный торжественному открытию станции "Северный полюс" и подъему флага.
Вот напутствие О. Ю. Шмидта:
"Сегодня мы прощаемся с полюсом, прощаемся тепло, ибо полюс оказался для нас не страшным, а гостеприимным, родным, словно он веками ждал, чтобы стать советским, словно он нашел своих настоящих хозяев. Мы улетаем. Четверо наших товарищей остаются на полюсе. Мы уверены, что их работа в истории мировой науки никогда не потеряется, а в истории нашей страны будет страницей большевистских побед. Мы не победили бы, если бы наша Коммунистическая партия не воспитала в нас преданность, стойкость и уверенность..."
Отправили рапорт Политбюро ЦК. Подъем флага доверили мне. Прозвучала команда:
- Флаг Союза Советских Социалистических Республик - поднять!
- Есть поднять флаг!
Раздался трехкратный залп. Потом спели "Интернационал". Все стояли с обнаженными головами. Бегал один Марк - снимал.
Зa день до этого Шмидт советовался с командирами кораблей, как быть с самолетами. Напомнил:
- Амундсен лишнюю технику бросал.
- Отто Юльевич, за кого вы нас принимаете? - запротестовали летчики.
- Как с горючим?
Горючего было - в обрез. Два самолета - Водопьянова и Молокова отправились на остров Рудольфа. Алексеев с Мазуруком летели до 85-й параллели. Трояновский улетел с Молоковым, во второй машине. Этим он убивал сразу двух зайцев: снимал и отлет Водопьянова и, сверху,- лагерь с двумя самолетами.
Минуты прощания были грустными. Странное существо человек: свершилось то, к чему мы так стремились, и все-таки было не по себе.
В три часа сорок минут от льдины оторвалась последняя машина. Мы остались одни. Вслед уходившему самолету лаял наш пятый зимовщик - пес Веселый. Ох, и хлебнул же я с ним горя!
Собак на острове Рудольфа было много. Мы решили взять на полюс одного пса.
Этот пес приглянулся нам открытым и ласковым нравом. Кто-то его похвалил:
- Какой веселый.
Кличка пристала. Веселый нам был нужен не только как друг, но и как сторож. Я хорошо помнил встречи с медведями на прошлых зимовках. Утверждали, что на полюсе нет жизни,- но кто знал это достоверно? Да и куда нас принесет? Веселый должен был предупредить нас, что надо браться за оружие.
ПОЛЯРНЫЕ БУДНИ
Наступила тишина, какой я еще не слышал, к которой надо было привыкать. Мы - на шапке мира, нет тут ни запада, ни востока, куда ни глянь, всюду юг.
Белое безмолвие.
"Каких только несчастий на протяжении ряда лет не приносило ты людям, о бесконечное белое пространство. Каких только лишений и каких только бедствий ты не видало. Но ты также повстречалось и с теми, кто поставил ногу на твою шею и силой бросил тебя на колени.
