Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3
Поход его был популярен в казатчине и по своему мотиву, и по богатой добыче, затмившей славу царя Наливая. Казацкие кобзари воспели набег на благочестивых волохов с таким же кровожадным восторгом, как и набеги на злочестивцх ляхов, вместе с которыми погибали сотнями тысяч казацкие единоверцы всех сословий и состояний. В их Илиаде Василь Молдавский вопиет к Николаю Потоцкому следующими словами:
Ой гетьмане Потоцький,
Що в тебе розум жіноцький!
Ти за дорогими напитками, бенкетами уганяеш,
А про мою пригоду нічого не знаєш:
Що ж то в вас гетьман Хмельницький, русин,
Всю мою землю Волоську обрушив,
Все моє поле коп'єм ізорав,
Усім моїм волохам, як галкам,
З пліч голови поздіймав.
Де були в полі стежки-доріжки,
Волоськими головками повимощував;
Де були в полі глибокі долини,
Волоською кров'ю повиновлював....
Как отражались эти события в панском обществе, всего лучше видно из приведенного уже рассказа Варшавского Анонима. По дошедшим до него слухам и толкам, Хмельницкий, озабоченный женитьбою сына, делал только вид (czynil apparentiа), что готовится к татаро-казацкому походу на Москву. Все дело состояло де в том, как заставить Орду, вместо Муравского и Свинного Шляху, броситься за Днестр?
Этот вопрос разрешил случай, может быть, самим же Хмельницким и устроенный.
На Днестре (рассказывает Аноним) в то время славились разбоями казаки Левенцы, известные и по долетевшим до нас отрывкам современной песенности. Левенцы, подобно позднейшим гайдамакам Мотренниско-монастырского леса, гнездились в байраковатом лесу Недоборах. Добычу свою сбывали они в Волощине за Днестром, а что добывали воровством и разбоем на волошском берегу Днестра, то променивали, продавали и пропивали на польском. Потоцкий отправил против них несколько хоругвей, под начальством Кондрацкого. Предводитель казаков Левенцев, Мудренко, попал Кондрацкому в плен с 20-ю товарищами. Потоцкий де велел посажать их на колья. Тогда разогнанная Кондрацким дружина Мудренкова бросилась к Хмельницкому. Хмельницкий провел израненных, окровавленных Левенцев по своим полкам в присутствии полка нуреддин-султанова. «Вот мир с ляхами!» (восклицал он, заплакав перед казаками и татарами). «Их мир жестокосердее войны». И, сделав хороший подарок послу, просил его донести нуреддину, что с одной стороны Кисель собирал в Киеве войско против турок, а с другой наступает Потоцкий с намерением искоренить казаков, если татары их не оборонят.
«Убежденный этим нурредин-султан» (пишет Аноним), «оставив предпринятый против Москвы поход, грозил гетману Потоцкому и донес об этом хану, который тотчас отправил Мехмет-Газы-Атталыка, сына кормилицы ханских детей, с жалобой, — что хан, как посредник, должен вступиться за эту казацкую кривду, как за свою собственную».
Действительно хан писал к королю из Бакчисарая, что послал к нему Махмет-Газы-Атталыка, и прибавил с азиатской непоследовательностью и неясностью: «Еслиб, однакож, запорожские казаки от вас... находились в страхе, то это было бы нехорошо: ибо мир между нами заключен таким способом, чтобы никто не смел мешаться в казацкие дела (ze оd tych czas w kozakow z naszej strony najmniejszej przyczynv nie mial sie nikt wazye wdawac), чтобы казаки оставались в своих домах безопасными, и ни один пан или староста ваш никакой войны к их вреду не поднимал; посему, если бы что либо такое вредное обнаружилось, то те клятвенные пакты должны б этим нарушиться. Но сверх того, и в ваших пактах первое и последнее условие таково: кто бы ни учинил запорожским казакам какую шкоду, тот ни другом, ни братом нашим быть не может»... Но тем не менее хан поручил своему послу изустно что-то такое, чем Польша могла бы сохранить за собой дружбу хана.
Далее рассказывает Аноним про посольство Хмельницкого к Потоцкому. Оно было переиначено молвою против того, как описал его находившийся в то время у Потоцкого подольский судья, Мясковский; но рассказ Анонима показывает, как представлялся Хмельницкий той публике, к которой принадлежал мемуарист.
«Посылает Хмельницкий к гетману Потоцкому казака Кравченка, который, не сделав подобающего гетману поклона, тотчас (будто бы) проговорил: «Чи ще ти, гетьмане, не напивсь козацької крові, ізорвеш Зборовські пакти? На що це без потреби стягаєш військо польське над лінією, казаків лякаєш, а люд посполитий губиш? Хоч він вам і підданий, та до такого ярма і мучительства не звик»! Гетман заметил высокомерному и глупому хлопу, чтоб он в другой раз осторожнее приближался и говорил с гетманом, а потом (будто бы) отвечал: «Стою здесь по королевскому ординансу, и буду стоять до получения нового ординанса, или другого случая, выступить отсюда. Старые казаки знают, что и в мирное время войско выходит в поле, а с приближением зимы расходится по зимним квартирам. Стою с войском над линией, хоть и за линией земля наша, Речи Посполитой. Пускай только казацкий гетман похвалится усердием к королю пану, если он верен королю. Для чего же вся Украина вооружается на войну, собираются купы людей, армуются полки? Неужели он думает, что я не замечаю измены его и хитрых поступков»?
«Хмельницкий» (продолжает Аноним, напоминающий с одной стороны нашего Самовидца, с другой — московского Кунакова), «Хмельницкий с умыслом прислал высокомерного хлопа, чтобы раздражить гетмана; но гетман Потоцкий намеревался покарать после невоздержный язык жолнерскою рукою. Проникал он в мысли Хмельницкого: в случае неудачи в Волощине, намеревался Хмельницкий вырвать у него Каменец, напавши на него неожиданно в своем бешенстве».
Так о Хмельницком и Потоцком гласила казако-шляхетская молва, которая изображает замешательства в общественных понятиях о том, что делается в государстве, и которую наша историография выдает нам за точные свидетельства.
Мясковский же писал к своему брату, что 16 октября прибыл к Потоцкому ханский ага в сопровождении Васька из Чигирина, хорунжего Хмельницкого, да Федора Брагиля, писаря его. Они отправляли посольство публично (publice). Отдав письмо от хана, ага требовал объяснения (expostulowаl): о собрании столь великого войска, о котором у них представляют, будто бы оно, по своей огромности, стоит тремя лагерями; о наступлении на казаков; о несоблюдении ни в чем относительно их Зборовского постановления: чему хан очень удивляется, и требует хранить братство с Хмельницким, считая кривду его своею собственною.
«Пан Краковский» (пишет Мясковский) «отвечал, что в нашем отечестве давнишний обычай ежегодно, жолнера, получающего жалованье, держать в обозе под открытым небом, а не в домах. Но этот обоз не причиняет казакам никакой кривды. Мы стоим в 20 милях от казацкой линии, и ничего враждебного не замышляем, хотя казаки поступают с нами неприятельски: ни слова, ни присяги не держат; не выходят не только из Брацлавского, но и из Подольского воеводства; имений наших не пускают; особенно я — слова пана Краковского — имея за Днепром 150.000 доходу, не получил еще и гроша, также его милость пан коронный хорунжий и многие другие. Словом, казаки делают, что хотят, и слуг наших, и шляхты, братии нашей, множество перебили в это время тирански.
На это хорунжий Хмельницкого дерзко (arroganter), не допустив переводчика толмачить, возразил: Не покажецця воно, милостивый пане гетмане: не наше казацьке дило розбивати мужикив: се ваши опришки справляют». Федор поддержал его. (Вот из чего молва сделала невозможную сцену между Потоцким и казаком Кравченком).
«Пан Краковский» (продолжает писать брат к брату, поучая малоруссов отличать былое от небывальщины) «представил доказательства справедливости своих слов: ибо и его собственных слуг за Днепром убили теперь несколько человек, и других перебили казаки, убили и пана Воляновского, и пана Костына, на которого конях ездит Нечай, а прочих подарил Хмельницкому [31]. Спор продолжался с полчаса, и когда переводчик все это пересказал ясно аге, тот сказал: Я сумею (bede to umial) рассказать об этом хану, и которая сторона виновна перед другою, и кто не соблюдет Зборовского постановления, против того будет стоять хан: так и велел он мне сказать.
При этом послы отдали, с низким поклоном письмо от Хмельницкого, в котором письме он настоятельно просит о распущении войска, присовокупляя, что он принужден держать на Синих Водах татар с великими издержками, доставляя из Украины стации, пока не разойдется войско.
После того послы были публично на обеде; их угощали с почетом (byli na obiedzie publice, traklowani honorifice), и после этого посольства уехали в Варшаву».
По словам Мясковского, между Потоцким и Хмельницким уже недели полторы перед тем были дружеские сношения, а неделю тому назад Потоцкий отправил с каким-то тайным поручением к хану Бечинского с Атталыком. Грозы как будто и не было на горизонте, но она чуялась в воздухе, потому-то и носились переделываемые каждым слухи о Хмельницком. Но никто не предвидел казако-татарского набега на Волощину, о котором я должен был прервать повествование, чтоб осветить истинным светом взаимные отношения трех интригующих сил в виду четвертой, лупуловской.
