Алфред Мэхэн - Влияние морской силы на историю 1660-1783
Голландское правительство, ненавидевшее расходы, не военное по своему духу и беспечное вследствие длинного ряда легких побед над деморализованным флотом Испании, допустило свой флот до обращения в собрание вооруженных купеческих судов. При Кромвеле ему пришлось особенно тяжело. Правда, наученные суровыми уроками этой войны, Соединенные Провинции, под руководством способного правителя, сделали много для улучшения своего положения, но флот свой они еще не успели поставить на надлежащую высоту. "В 1666-м году, как и в 1653-м, — говорит французский морской писатель, фортуна войны, кажется, склонилась на сторону англичан. Из трех больших сражений два увенчались для них решительными победами, а третье, хотя и имело обратный результат, но тем не менее только увеличило славу их моряков. Этим они обязаны разумной смелости Монка и Руперта, талантам некоторых адмиралов и капитанов и искусству своих матросов и солдат. Мудрые и энергичные усилия, сделанные правительством Соединенных Провинций, и неоспоримое превосходство Рейтера как в опытности, так и в гениальности, над всеми его противниками не могли уравновесить слабость или неспособность большинства голландских офицеров и нижних чинов, явно уступавших экипажу английского флота"[34].
Англия, как мы заметили выше, все еще чувствовала отпечаток железной руки Кромвеля на своих военных учреждениях; но отпечаток этот уже стушевывался. Еще до объявления следующей Голландской войны Монк умер и был неудачно замещен кавалером Рупертом. Придворная расточительность, подобно скупости бургомистров в Голландии, вредно отразилась на надлежащем снабжении флота, а придворный разврат подрывал дисциплину так же неизбежно, как и коммерческий индифферентизм. Влияние всего этого с очевидностью сказалось шесть лет спустя, когда флоты этих двух стран встретились снова между собою.
Одна хорошо известная черта всех военных флотов того времени заслуживает здесь, между прочим, нашего внимания, так как ее настоящий смысл и значение не всегда, быть может, понимаются надлежащим образом. Командование флотом и отдельными судами часто вверялось "солдатам", т. е. офицерам армии, не привычным к морю и не знающим искусства управления кораблем, которое возлагалось в таком случае на офицера другого класса. Всматриваясь в дело внимательно, легко видеть, что это обстоятельство вело к разладу между управлением боем и управлением движущей силой корабля. В этом сущность дела, которая не изменяется с изменением рода двигательной силы. Неудобство и несостоятельность такой системы были так же очевидны тогда, как и в настоящее время, логика фактов постепенно привела к соединению этих двух функций в руках одного корпуса офицеров, и в результате получился современный флотский офицер, как этот термин понимается вообще[35]. К несчастью в этом процессе слияния допущено было одержать верх менее важной функции; флотский офицер стал более гордиться своею ловкостью в управлении двигательной силой судна, чем своим уменьем развить боевую действительность его. Дурные последствия этого недостатка интереса к военной науке делались особенно очевидны, когда офицер достигал чина, при котором ему вверялось командование флотом, так как здесь именно знание военного дела наиболее ценно и предварительная подготовка в нем необходима, но и при командовании отдельным кораблем недостаток последней давал себя знать. От упомянутого ложного направления произошло то, особенно в английском флоте, что гордость моряка заступила место гордости воина по профессии. Английский морской офицер более заботился о том, что уподобляло его коммерческому капитану, шкиперу, чем о том, что делало бы его военным в профессиональном смысле. Во французском флоте результат этот не был столь общим, благодаря, вероятно, более воинственному духу правительства, и особенно дворянства, которому офицерское звание было исключительно предоставлено. Невозможно было, чтобы люди, все сотоварищество которых было военным, все друзья которых смотрели на военную службу как на единственную, достойную дворянина карьеру, — могли думать больше о парусах и снастях, чем о пушках или о флоте. Английский корпус офицеров был другого происхождения. Следующее хорошо известное выражение Маколея имеет еще большее значение, чем думал сам автор его: "Были моряки и были джентльмены во флоте Карла II; но моряки не были джентльменами, а джентльмены не были моряками". Дело заключалось не в отсутствии или присутствии джентльменов как таковых, а в том, что по условиям того времени джентльмены составляли по преимуществу военный элемент тогдашнего общества, и что моряки, после голландских войн, постепенно вытесняли со службы джентльменов, а с ними и военный тон и дух, в том смысле, в каком это понятие отличается от простого мужества. "Даже люди такого хорошего происхождения, как Герберт (Herbert) и Рассел (Russel), адмиралы Вильгельма III, — говорит биограф лорда Хоука (Hawke), которые были настоящими моряками^ могли удержать за собой такую репутацию, только принимая грубые манеры морских волков (hardly tarpaulin)". Те самые национальные черты, которые делали французов худшими моряками сравнительно с англичанами, делали их лучшими воинами — не по мужеству, но по искусству. До настоящих дней это направление сохраняется; во флотах латинских наций управление двигательной силой корабля не имеет такого значения, как военные обязанности. Прилежание и систематичность, свойственные национальному характеру, заставляют серьезного французского офицера развивать и разбирать тактические вопросы логическим путем и готовить себя к управлению флотами не только в качестве моряка, но в качестве воина. В Американскую войну за независимость результат показал, что, несмотря на печальную беспечность правительства, люди, которые прежде всего были военными, хотя, как моряки, и уступали своим противникам, могли встречаться с последними более, чем на равных условиях в отношении тактического искусства, а в управлении флотами превосходили их. Мы уже указывали выше на ложную теорию, в силу которой французский флот избирал предметом своих действий не уничтожение своего врага, а какую-то другую конечную цель. Таким образом, французы свое тактическое искусство применяли к ошибочным стратегическим целям; но это не уничтожает того факта, что в этом искусстве они, как люди лучшего военного образования, были выше англичан — более моряков, чем военных. Мы не знаем с достоверностью, из какого класса происходили главным образом голландские офицеры, так, с одной стороны, английский морской историк говорит в 1666 году, что большая часть капитанов голландского флота были сыновьями богатых бургомистров и не имели никакого опыта, но получили это звание ради политических причин, по распоряжению президента Генеральных Штатов (Grand Pensionary); с другой же стороны Дюкень (Duqesne), способнейший французский адмирал того времени, восхваляет в 1676 году точность и искусство тех же голландских капитанов, в выражениях, весьма нелестных для своих офицеров. Судя по многим данным, весьма вероятно, что голландские офицеры были, вообще говоря, коммерческими моряками, мало знакомыми с духом военной службы. Но, благодаря строгости, с какою государство и народный гнев наказывали виновных, эти офицеры, далеко не лишенные блестящей личной храбрости, скоро усваивали требования долга и военной дисциплины. Вот почему в 1672 году они вели себя иначе, чем в 1666 году.
Прежде, чем оставить Четырехдневное сражение, уместно привести отзыв о нем еще одного писателя: "Таково было кровавое сражение Четырех Дней, или Па-де-Кале, достопамятнейшее из морских сражений нового времени, и не по результатам, а по развитию его различных фаз, по неистовому увлечению сражавшихся, по смелости и искусству вождей флотов и по новому характеру, который оно дало морской войне. Более, чем всякое другое, это сражение ясно отмечает переход от прежних методов к тактике конца семнадцатого столетия. В первый раз мы можем здесь проследить, как будто по начертанному плану, главные движения сражавшихся флотов. Кажется совершенно ясным, что и голландскому и британскому флотам дана была тактическая книга и свод сигналов, или, по крайней мере, письменные инструкции, обширные и точные, имевшие значение такого кодекса. Чувствуется, что каждый адмирал держит свою эскадру в руках и что даже главнокомандующий располагает по своему желанию во время сражения различными подразделениями своего флота. Сравните это сражение с тем, которое было в 1652 году, и вам бросится в глаза один ясный факт — в период времени между ними морская тактика претерпела революцию.
Таковы перемены, отличающие войну 1665-го года от войны 1652-го года. Как и в предшествовавшую войну, адмирал все еще думает о наветренном положении, как о представляющем выгоды для его флота, но забота об этом не является уже более, с тактической точки зрения, главною, мы можем почти сказать, единственною, как это было прежде. Теперь он желает прежде всего держать свой флот в хорошем порядке и соединенно так долго, как возможно так, чтобы удержать способность комбинирования в течение сражения движений различных эскадр. Посмотрите на де Рейтера в конце Четырехдневного сражения: с большим трудом он удерживается на ветре английского флота, но тем не менее не колеблется пожертвовать этим преимуществом, чтобы соединить две части флота, разделенные неприятелем. Если в позднейшем сражении под Норд-Форландом имеют место большие промежутки между голландскими эскадрами и арьергард постоянно удаляется от центра, то Рейтер сетует на такую ошибку, как на главную причину своего поражения, он сожалеет о ней в официальном рапорте. Он даже обвиняет Тромпа (бывшего его личным врагом) в измене и трусости, — обвинение несправедливое, но тем не менее показывающее, какая огромная важность с тех пор приписывается строгому в правильному сохранению соединенности действий в течение сражения"[36].
