Екатерина Монусова - История Крестовых походов
К следующему удару крестоносцы готовились три дня. Они подкорректировали расстановку метательных баллист и катапульт, привели в порядок осадные механизмы, надежно установили лестницы и бросились на приступ. Хотите – верьте, хотите – нет, но вторая атака увенчалась легкой и окончательной победой. Все в действиях атакующих было традиционным для подобной осады тех времен – лестницы, перекидные мостики через стены… Но рыцари взобрались на них, как пожарные на тренировке. Другой отряд тем временем проломил сначала одну из стен, а затем и трое ворот внутри города. Войска византийского императора Алексея Дуки Мурцуфла практически не защищались. А сам он, дождавшись ночи, бежал, бросив город и своих подданных на произвол судьбы.
Крестоносцы совсем не ожидали такого подарка. Привыкшие в походах к яростному сопротивлению осажденных и учитывая свою малочисленность, они спешно раскинули боевой лагерь у стен уже внутри города. Укрывшись за земляными валами, рыцари далеко не сразу решились продвигаться к центру. Опытные воины хорошо понимали, что ворваться в крепость – это еще полдела. Напротив, к предполагаемому тяжелому сражению они тщательно готовили оружие, продумывали тактику ведения боя на городских улицах. По рассказам рыцаря Робера де Клари и того же будущего историка Жоффруа де Виллардуэна, удивлению крестоносцев не было предела, когда на следующий день они поняли, что путь абсолютно свободен.
Церковная верхушка, узнав о бегстве императора, в горячке штурма собралась в храме Святой Софии. Обсудив ситуацию, иерархи спешно посадили на трон знатного византийского вельможу и военачальника, зятя императора Алексея III Константина Ласкаря. Он было попытался собрать ополчение, но на его призывы не откликнулись ни боязливая, беспокоящаяся за свое добро знать, ни константинопольский плебс, который ничего, кроме несправедливости, от государства не видел…
Взятие Константинополя крестоносцами
Итак, 13 апреля 1204 года один из величайших городов тогдашнего мира Константинополь без сопротивления капитулировал перед 15-тысячным войском крестоносцев. Жоффруа Виллардуэн, торжествуя, напишет:
«И знайте, что не было такого храбреца, чье сердце не дрогнуло бы, и казалось чудом, что столь великое дело совершено таким числом людей, меньше которого трудно и вообразить». (Кстати, Константин Ласкарь тоже бежал из столицы на Восток. А так как он не был официально коронован, да, собственно, и не успел поцарствовать, то, как правило, историки не вносят его в списки византийских императоров.) Но тут-то и начинается самое интересное, а вернее, самое мерзкое действо, которое только могло произойти при захвате города.
Никита Хониат, крупный чиновник константинопольского двора, великий логофет и начальник царской спальни, ставший свидетелем и хронистом этого трагического для греков события, в своей знаменитой «Истории» напишет:
«Не знаю, с чего начать и чем кончить описание всего того, что совершили эти нечестивые люди… Итак, прекрасный город Константина, предмет всеобщих похвал и повсюдных разговоров, был истреблен огнем, унижен, разграблен и лишен всего имущества, как общественного, так и принадлежавшего частным лицам и посвященного Богу, бродяжническими западными племенами, большею частию мелкими и безвестными, соединившимися между собою для разбойнических морских наездов и двинувшимися против нас под благовидным предлогом небольшого уклонения от предпринятого будто бы пути на помощь Исааку Ангелу и сыну, которого он, к несчастию, родил на погибель отечества и которого они привезли с собою как самого отличного и самого дорогого своего спутника. Сонливость и беспечность управлявших тогда римским государством сделали ничтожных разбойников нашими судьями и карателями!
Обо всех этих событиях с царственным городом не было предуказано никаким знамением, ни небесным, ни земным, какие прежде во множестве являлись, предвещая людям бедствия и смертоносные наваждения зол. Ни кровавый дождь не шел с неба, ни солнце не обагрялось кровию, ни огненные камни не падали из воздуха, ни другого чего-либо необыкновенного в каком-нибудь отношении не было заметно. Многоногая и многорукая правда, не шевельнув пальцем, подкралась к нам совершенно беззвучными шагами и, напавши на город и на нас, как неутомимая карательница, сделала нас злосчастнейшими из людей. В тот день, когда город был взят, грабители, врываясь в обывательские дома, расхищали все, что находили в них, и затем пытали домовладетелей, не скрыто ли у них чего-нибудь еще, иной раз прибегая к побоям, нередко уговаривая ласкою и вообще всегда действуя угрозами. Но, так как жители, разумеется, одно имели, а другое показывали – одно выставляли на глаза и отдавали, как свое имение, а другое сами грабители отыскивали; так как, с другой стороны, латинские солдаты не давали поэтому пощады никому и ничего не оставляли тем, у кого что-нибудь было; так как они не хотели иметь с покоренными общения даже в пище и содержании, но держали себя в отношении к ним высокомерно, несообщительно, – не говоря o других обидах, обращали их в рабство или выгоняли из дому, то вследствие всего этого полководцы их решили предоставить городским обывателям свободу по желанию удалиться из города. Собравшись обществами, жители потянулись таким образом из города – в изорванных рубищах, изможденные невкушением пищи, с изменившимся цветом тела, с мертвенными лицами и глазами, обливавшимися кровью, потому что в то время плакали более кровью, чем слезами. А поводом к плачу для одних была потеря имущества, другие, не принимая в расчет потерю его, как еще не великую беду, оплакивали похищение красивой дочери-невесты и растление ее или сокрушались потерею супруги, и вообще всякий, идя по дороге за город, имел довольно причин к горести…»
Алчный смерч в лице крестоносцев сметал все на своем пути. А ведь среди них были далеко не одни простые рыцари и оруженосцы. Знатные графы и бароны, а с ними и венецианские купцы словно соревновались в жадности и изощренности в грабежах. Разоренными оказались даже могилы византийских василевсов, включая саркофаг императора Константина I. Оттуда были похищены все драгоценности. Воины Христа громили церкви, растаскивая любую утварь, где усматривали хотя бы намек на драгоценный металл. Они хладнокровно разбивали раки с мощами святых и хватали, хватали, хватали… серебро, золото, драгоценные камни. Святые же реликвии, по выражению Никиты Хониата, просто выбрасывали «в места всякой мерзости»…
Не избежал чудовищного разграбления и главный константинопольский собор Святой Софии. Оттуда в буквальном смысле были вывезены «священные сосуды, предметы необыкновенного искусства и чрезвычайной редкости, серебро и золото, которыми были обложены кафедры, притворы и врата». Главный византийский хронист падения столицы напишет, что в пьяном азарте «ревнители христианской веры» заставляли танцевать на главном престоле обнаженных уличных женщин и дополнительно осквернили храм, введя в него лошадей и мулов, чтобы вывезти награбленное добро. «Не пощадили, – восклицает Хониат, – не только частного имущества, но, обнажив мечи, ограбили святыни Господни…»
Одна из латинских хроник, повествующая о варварских действиях крестоносцев при взятии византийской столицы, была так и названа «Константинопольское опустошение». За три дня безудержного разбоя рыцари убили несколько тысяч константинопольцев. Они поджигали дома, насиловали женщин, разрушали великолепные памятники искусства. Три дня пьяной вакханалии превратили прекрасный город в пепелище.
Рыскавшие по несчастному городу отряды военных имели, однако, в своем черном деле и достойных конкурентов. Не менее ретиво шныряли повсюду пронырливые католические попы. В отличие от грабителей в латах, тащивших все подряд, воры в сутанах охотились целенаправленно. Для них главным было добыть бесценные константинопольские реликвии. История, как известно, хранит имена не только героев. Так, монах Гунтер Пэрисский в «Истории завоевания Константинополя» донес до нас имя своего «коллеги по цеху», настоятеля одного из базельских монастырей, аббата Мартина Линцского.
Не знаем ничего о его аббатских достоинствах, а вот грабителем он оказался изощренным. Присоединившись к одной из рыцарских банд, священнослужитель проник с ней в знаменитый константинопольский монастырь Пантократора и, трясясь от нетерпения, приступил к «богоугодному делу». Вот как живописал действия настоятеля Гунтер Пэрисский: Мартин «тоже стал подумывать о добыче; чтобы не остаться ни с чем там, где все обогащались, он вознамерился протянуть свои освященные руки для грабежа… В то время как многие паломники (!) ворвались вместе с ним в церковь и стали жадно хватать… золото, серебро и всевозможные драгоценности, Мартин… обшаривал самое потаенное место, указанное ему запуганным греческим священником, который желал, чтобы святыня попала, по крайней мере, в руки лица духовного. Аббат Мартин поспешно и жадно погрузил туда обе руки; он стал стремительно ощупывать сокровища, наполняя благочестивым краденым свои карманы…»
