Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)
Основной контингент японских военнопленных был репатриирован уже к 1948–1949 годам. Так что и эти «вояки» не были втянуты в боевые действия, которые вели позже «автоматчики» из числа осуждённых военных. В лагерях, впрочем, по разным причинам остались отдельные «самураи», и содержались они вместе с обычной «армией» ГУЛАГа. Держались эти люди несколько обособленно, стараясь оставаться в стороне от всех коллизий лагерной жизни. Однако удавалось это не всегда. Так, есть сведения, что несколько японцев, оставшихся в Кенгире до 1955 года, принимали участие в массовых волнениях наряду с другими обитателями мятежного лагеря.
Репатриации не подверглись, видимо, японские военные, которые либо участвовали в особого рода боевых частях (приравненных к германским СС, гестапо, СД и пр.), либо нетранспортабельные. Возможно, имелись и другие причины, нам, к сожалению, не известные. Есть также сведения, что некоторые предпочли остаться на чужбине, боясь возвращения на родину.
Последнее вовсе не исключается. Ряд узников ГУЛАГ а в своих воспоминаниях приводит примеры подобного рода. Вот что пишет Н. Кекушев, рассказывая об одном из таких людей — японском пленном офицере Хому:
С Хому у нас состоялся интересный разговор незадолго до его освобождения из лагеря в 1955 году. Ему предложили остаться в СССР и поехать на целину. «Львович, я уже почти десять лет не был дома. Если я вернусь на родину, то меня посадят как русского шпиона. Я ничего не смогу доказать. Нет, я лучше поеду на целину». («Звериада»)
Но, видимо, главным опасением было даже не возможное обвинение в шпионаже. Больше страшило клеймо труса, проявившего слабость. По японскому кодексу чести военного, сдача в плен считалась позорным пятном (здесь Сталин не был первооткрывателем). И некоторые предпочитали считаться погибшими, но не «малодушными».
В этом смысле показателен эпизод из автобиографического романа Екатерины Матвеевой «История одной зечки», где она рассказывает о вольном поселенце — японце Фуоми, работавшем в конце 40-х годов на пекарне, которая обслуживала зэков. Этот невзрачный на вид человек по прозвищу Фомка в своём военном прошлом был каитен — «человек-торпеда», «водный камикадзе»:
История Фомки была удивительной. Оказывается, Фомка был выловлен американским эсминцем, тем самым, который должен был торпедировать. Его торпеда проскочила буквально в сантиметре от эсминца. Расчёт был сделан правильно, но командир корабля чудом замедлил ход, и, не успев опомниться, Фомка очутился в плену. По правилам, каитен или камикадзе не могут быть пленены, честь обязывает сделать харакири, но бедолага был так ошарашен неудачей, что не успел прийти в себя, как был обезоружен и поднят на борт корабля. До выяснения его отправили куда-то, куда — он сам не знал, потому что говорил только по-японски, по дороге бежал и попал к нам. Где-то далеко в Японии у ворот дома стояла его невеста и красным крестиком вышивала платочек, и все проходящие мимо девушки, у которых женихи и возлюбленные были на войне, ставили ей на платочек красный крестик. Таков был обычай. По каким казённым местам скитался потом Фомка, без каких-либо удостоверений своей личности, он и сам не знал, пока хоть немного не выучил русский язык. Очутился в Воркуте как спецконтингент «иностранного происхождения» до окончания военных действий без права выезда, когда же эти действия закончились и в комендатуре ему объявили, что может хлопотать о возвращении домой, Фомка был женат на комячке из Инты и оказался нежнейшим мужем, до смерти влюблённым в свою жену Катю… Так и застрял Фомка в пекарне, ничуть не жалея о случившемся и радуясь жизни. Впрочем, однажды он сказал по секрету Мансуру, что домой ему возвращаться нельзя. Он числился погибшим каитен за императора, и, если вдруг явится домой, семья его будет опозорена на веки веков, а друзья принудят умереть. А умирать ему совершенно ни к чему, потому как он скоро будет папой…
Как бы то ни было, для нас важно главное: японские военнопленные также не были участниками выступлений, во главе которых находились «автоматчики».
«Deutsche soldaten und die offizieren»: немецкие пленные «за скобками» ГУЛАГа
Не сыграли сколько-нибудь заметной роли в лагерных выступлениях «автоматчиков»-«вояк» и военнопленные немцы, хотя их в Советском Союзе насчитывалось несколько миллионов (одним только постановлением ГОКО СССР от 4 июня 1945 года начальнику ГУПВИ генерал-лейтенанту Кривенько предписывалось направить на территорию Советского Союза 2.100.000 военнопленных). Все они содержались отдельно от «советских» «сидельцев».
На начальном этапе войны с фашистской Германией немецких пленных в СССР было не слишком много, так что особых проблем с их вывозом из фронтовой полосы и содержанием не возникало. Зато после Сталинграда положение здорово осложнилось. Это видно уже из приказа НКО СССР № 001 от 2 января 1943 года «Об упорядочении работы по эвакуации военнопленных с фронтов». Мы узнаём из него, что военнопленные перемещались с передовой в тыл пешком на расстояние 200–300 км и зачастую всё это время не обеспечивались едой и тёплыми вещами. Всё это приводило к истощению, болезням и смертям пленных.
Вагоны для перевозки военнопленных тоже были далеки от тех стандартов, которые им предписывались Временной инструкцией по содержанию военнопленных: без нар, печей, хозяйственного инвентаря и пр. Пункты сосредоточения пленных не получали в необходимом количестве вещевого имущества, продовольствия и транспорта, было огромное количество других серьёзных проблем — с госпитализацией раненых, больных, инвалидов и т. д. Однако по мере продвижения красной армии на Запад дела стали поправляться.
Использовались пленные на работах, связанных с восстановлением разрушенного войной хозяйства, на лесозаготовках, на предприятиях чёрной и цветной металлургии. Рабочий день при этом не превышал 8 часов, предоставлялось четыре обязательных выходных в месяц. «Немецкий» паёк, по нормам, тоже значительно превосходил «пайку» отечественных зэков. Запрещалось общение немцев с вольнонаёмными, заключёнными и другими «посторонними» лицами.
Многие начальники лагерей для военнопленных, впрочем, не особенно отягощали себя заботой о «фашистской сволочи». Например, в лагере № 84, располагавшемся в Свердловской области, немцы жили в палатках и шалашах. Сушилки отсутствовали, люди спали в верхней одежде и обуви. Рабочий день длился 12 часов, при этом физическое состояние арестантов не учитывалось. Недодавались хлеб, жиры, крупы. В результате умерло 15 человек и 248 были госпитализированы.
После войны система содержания гитлеровских солдат и офицеров, попавших в плен, была существенно реорганизована — военизирована. Вместо бригад вводилась система воинских подразделений: отделение, рота, батальон. Движение осуществлялось только строем с соблюдением воинской дисциплины. Назначались командиры подразделений, которые пользовались правом бесконвойного передвижения. Командиры рот и батальонов жили в отдельных помещениях.
Правда, наряду с введением элементов воинской дисциплины немецкие военнопленные в начале ноября 1945 года были лишены права ношения знаков различия и знаков отличия гитлеровской армии.
27 июня 1945 года приказом НКВД были созданы вспомогательные команды из числа военнопленных — для охраны своих же товарищей по оружию. С 4 июня 1945 года выполнявшие и перевыполнявшие производственную норму немцы получали месячную зарплату от 100 до 200 рублей (высококвалифицированные специалисты и некоторые другие категории — до 500 рублей). На территории лагерей действовали коммерческие ларьки, где можно было приобрести товары первой необходимости.
Впрочем, подобное отношение было не ко всем. Часть пленных гитлеровцев предстала перед судом советского трибунала за совершение военных преступлений на территории СССР, а также за уголовные преступления в лагерях. На этих людей распространялось действие специального приказа, и условия их содержания были значительно жёстче. Их направляли в тюрьмы, на каторжные работы в Норильский и Воркутинский лагеря, в Карагандинский ИТЛ и Сиблаг.
В общем, можно констатировать: немецкие «вояки» были надёжно изолированы от всех других категорий гулаговских зэков. Поэтому, несмотря на их значительную численность, немцы — как и японцы — не оказали никакого влияния на историю советского уголовно-арестантского сообщества, в том числе на движение сопротивления гулаговских «вояк» уголовникам и руководству лагерей. А уже в 1947 году началась массовая репатриация немецких и японских военнопленных. В СССР оставались преимущественно участники зверств, служившие в частях СС, СА, СД, гестапо, генералы и старшие офицеры, а также нетранспортабельные арестанты.
