Рафаэло Джованьоли - Спартак
- Да, я хочу жить всегда с тобой, всегда с тобой, благороднейший Спартак, я буду твоей женой, и горы твоей гостеприимной Фракии будут приютом нашей любви, - говорила Валерия, прижимая Спартака к сердцу.
И опьяненный этими поцелуями рудиарий, забывая себя и весь мир, прошептал слабым голосом:
- Да.., твой.., твой.., навеки.., твой раб.., твой слуга.., твой... Вдруг Спартак вырвался из объятий Валерии, повернул побледневшее лицо назад и напряг слух, как бы желая сосредоточить в нем все чувства своей души.
- Что с тобою? - спросила в волнении Валерия.
- Молчи!.. - прошептал едва слышно рудиарий.
И в глубокой тишине, оба услышали хор молодых голосов, звонких и сильных, исполнявших на полуварварском языке - смесь греческого с фракийским следующую песню:
Свобода! Свобода! Богиня богинь!
К великому подвигу сердце зажги,
Слабейших из смертных в бою не покинь!
Свобода, свобода! Богиня богинь!
Над нами раскинешь ты крылья свои
В тот час, когда грозные грянут бои,
Когда нападут легионы врагов,
В мечи превратишь ты оковы рабов!
И в странах позора, где царствует гнет,
Пусть самый ленивый оружье берет,
Пусть самый трусливый выходит вперед!
Свобода! Свобода! Богиня богинь!
На землю божественным пламенем хлынь.
Пусть искра огня твоего упадет
Туда, где насилье, где слезы и пот
Где неге тиран предается всегда,
Где льются и кровь и вино, как вода,
Где братоубийца ликует, - туда
Богиня богинь, поведи нас на бой!
Ведь каждое сердце пылает тобой!
Свобода, свобода! Пусть груб наш напев,
Удвой наше мужество силу и гнев!
Дай твердость свою истомленным плечам,
Тебя призывая, мы рвемся к мечам!
К оружью, товарищи, смерть палачам!
Спартак весь превратился в слух, как будто его жизнь зависела от этой песни, из которой Валерия уловила всего лишь несколько греческих слов Она молчала, и на ее белом, как алебастр, лице отражалась та же тревога, которая была написана на лице рудиария, хотя она не понимала ее причины.
Они молчали пока не стихло вдали пение гладиаторов. Затем Спартак, целуя руки Валерии, произнес прерывающимся от слез голосом.
- Я не могу.., я не могу.., моя... Валерия.., прости меня.., я не могу быть всецело твоим.., так как я больше не принадлежу себе...
- Спартак!.. Что ты говоришь?.. Что ты сказал?.. Какая женщина может оспаривать у меня власть над твоим сердцем?
- Это не женщина, нет, - возразил, печально качая головой, гладиатор, - не женщина запрещает мне быть счастливым. Нет! Но я.., не могу сказать, что Не могу говорить... Я связан священной и нерушимой клятвой. Я больше не принадлежу себе. И, - прибавил он в заключение дрожащим голосом, - тебе достаточно знать, что вдали от тебя, лишенный твоих божественных поцелуев, я буду очень несчастным.., самым несчастным человеком!..
- Что ты говоришь? - сказала испуганно Валерия, схватив маленькими руками голову Спартака, и заставляя его смотреть ей в лицо - Ты с ума сошел?.. Что ты сказал?.. Ты бредишь?.. Кто же тебе запрещает быть моим?.. Говори же! Избавь меня от мук, скажи мне, кто?..
- Выслушай меня, выслушай, любимая, обожаемая Валерия, - сказал прерывающимся голосом Спартак, на искаженном лице которого можно было прочесть всю борьбу противоречивых страстей, бушевавших в его груди, - выслушай меня... Я не могу говорить... Не в моей власти сказать тебе, какая причина отдаляет меня от тебя.., тебе достаточно знать, что это - не другая женщина., и ты должна это понять... Разве, могла бы какая-то женщина оторвать меня от твоих чар? Я чистосердечно и честно клянусь своей жизнью, твоим добрым именем, моим именем, моей жизнью, что вблизи или вдали, я - твой и буду всегда твоим, только твоим и что твой образ и память о тебе всегда будут единственным предметом моего поклонения, моего обожания...
- Но что же с тобой? - спрашивала, едва сдерживая рыдания, бедная женщина. - Почему ты не откроешь мне твою тайну? Ужели ты сомневаешься в моей любви, в моей безусловной преданности? Ужели я тебе не дала достаточно доказательств этого?.. Ты хочешь еще других!.. Говори.., приказывай... Чего ты хочешь от меня?..
- Я не могу, я не могу! - закричал несчастный Спартак вне себя. - Я не имею права говорить!
Валерия, плача, его обнимала. Спартак продолжал:
- Но я вернусь, вернусь после того как получу разрешение нарушить для тебя мою клятву, я вернусь завтра, послезавтра, как только смогу. И ты меня простишь тогда и будешь любить еще больше.., если между нами может существовать любовь более сильная, чем та, что связывает нас сейчас... Прощай... Прощай, моя обожаемая Валерия!
Сделав над собой сверхчеловеческое усилие, несчастный Спартак вырвался из рук любимой женщины и выбежал из приемной. Валерия, подавленная волнениями и горем, упала без чувств.
Глава 9
КАК ОДИН ПЬЯНИЦА ВООБРАЗИЛ СЕБЯ СПАСИТЕЛЕМ РЕСПУБЛИКИ
За пятнадцать дней до мартовских календ (15 февраля) 680 года от основания Рима, почти через четыре года после смерти Луция Корнелия Суллы римляне справляли праздник - луперкалий, установленный Ромулом и Ремом в честь их кормилицы Луперки, оплодотворителя полей бога Пана, и в память чудесного детства обоих братьев.
Луперкалием звалась пещера, находившаяся на склоне Палатинокого холма, в лесу, посвященном богу Пану. В этом месте, по преданию, волчица кормила своим молоком Ромула и Рема.
С самого раннего утра в луперкальский грот собрались луперки - жрецы выбранные среди наиболее знаменитых юношей из сословия патрициев. Они были в жреческом одеянии. Вскоре к ним присоединилась толпа других благородных юношей. На них были белые тоги и венки из плюща, так как им предстояло играть важную роль при жертвоприношении.
Как только эта группа пришла, виктимарии вооружились ножами и зарезали двенадцать козлов и столько же щенят. После жертвоприношения один из луперков взял меч, обмакнул его в крови жертв и коснулся им лба двух молодых патрициев. Тотчас же другие луперки стали вытирать пятна крови шерстью, смоченной молоком. Когда следы крови на их лбах были уничтожены, юноши разразились, как это было предписано, звонким хохотом.
Повидимому в этой церемонии предание символизировало обряд очищения пастухов.
После этого было совершено установленное обычаем омовение, а потом в особом месте пещеры луперки с очищенными юношами и их друзьями устроили роскошный пир.
Пока луперки сидели за столом, пещера стала наполняться народом. В лесу и на всех прилегающих дорогах толпилось множество людей. Среди них было очень много женщин.
Чего ожидала толпа? Это стало ясным, когда луперки, едва только встав из-за стола, веселые и возбужденные, надели на туники широкие полосы из шкур убитых животных, взяли в руки кнуты, сделанные из этих же шкур, гурьбой выбежали из пещеры и начали носиться по улицам, рассыпая удары плетей всем попадающимся им навстречу.
И так как девушки верили, что удары этих жертвенных плетей облегчают вступление в брак, а замужние - что удары плетей имеют оплодотворяющую силу, то на всех улицах можно было видеть матрон и девиц, бегущих навстречу луперкам и радостно протягивающих руки для того, чтобы получить удар.
Таким образом, в религии древних, как и в современной, все обряды были предлогом для веселых сборищ, более или менее непристойных, более или менее таинственных, устраиваемых большей частью плутами за счет легковерия простаков. В данном случае луперки сами несли расходы по празднеству, которое давало удовлетворение их тщеславию, ибо не малой честью считалось звание жреца и не малым удовольствием была возможность ласково хлестать плетью красивых девушек и соблазнительных матрон и получать от них в награду нежные слова и милые улыбки.
Часть луперков в сопровождении толпы побежала к острову на Тибре. На этом острове, тогда еще мало населенном, находились три храма: храм Эскулапа, храм Юпитера и храм Фавна.
Опершись на одну из колонн портика храма Фавна и равнодушно наблюдая за беготней луперков, стоял молодой человек высокого роста, полный сил и идеально сложенный. Над шеей, напоминавшей греческие изваяния, гордо подымалась благородная голова; его черные волосы, блестящие, как черное дерево, оттеняли высокий лоб и глаза очень красивого разреза, выразительные, проницательные и властные. Нос молодого человека был прям, резко и великолепно очерчен; небольшой рот, с несколько толстыми и немного выдающимися вперед губами, запечатлевал две страсти: властность и чувственность. Белизна кожи делала еще более прекрасным и привлекательным лицо этого необычайно изящного человека. Это был Кай Юлий Цезарь. Он был одет с чисто греческим изяществом. Поверх туники из тонкой белоснежной льняной материи, отороченной пурпуром и стянутой на талии шнурком из пурпурной шерсти. Цезарь надел тогу белого сукна, по краям которой тянулась широкая синяя полоса.
Юлию Цезарю исполнилось в это время двадцать шесть лет. В Риме он уже пользовался безграничной популярностью, благодаря своему таланту, образованию, красноречию, приветливости, храбрости, силе духа и непревзойденному изяществу.
