Ложь и правда о советской экономике - Спицын Евгений Юрьевич
Комментировать измышления В. Ф. Зимы, М. Эллмана и их «подельников» мы не будем, поскольку они в прямом смысле слова высосаны из пальца. Но относительно двух других точек зрения мы, конечно, скажем пару слов. Что касается первой группы авторов, то их демографические «изыскания» предельно примитивны и дословно звучат так: «Численность людей, умерших в 1947 г. в районах голода, превышала численность умерших в 1946 г. на 774,5 тыс. То есть от голода 1946–1947 годов и болезней, которые стали следствием данного голода, умерло в СССР от 770 до 774,5 тысяч человек». Однако совершенно очевидно, что повышенная смертность в 1947 году была связана не только с голодом, но и с другими причинами, в том числе преждевременным уходом из жизни инвалидов войны, людей с ослабленным здоровьем, раненых военнослужащих, все еще находившихся на излечении в госпиталях, численность которых была под 1 млн. человек, ростом локальных эпидемий тифа и дизентерии на бывших оккупированных территориях и т.д.
А на анализе последней точки зрения мы остановимся чуть подробнее. Как известно, сбором и обработкой всех данных о смертности населения, причем независимо друг от друга, занимались три центральных ведомства: Отдел записи актов гражданского состояния Главного управления МВД СССР, Отдел демографии ЦСУ при Госплане СССР и Министерство здравоохранения СССР. Вся их статистика (кстати, строго секретная, которая предназначалась только высшему руководству) практически была идентична и отличалась лишь сотыми долями процента. Например, по данным МВД, в 1947 году было зарегистрировано 2 млн. 640 тыс. умерших, а по данным ЦСУ — 2 млн. 629 тыс., то есть на 11 тыс. меньше. По сравнению с 1946 годом число умерших увеличилось на 770 тыс. человек, причем 85% этих смертей пришлись на Россию, Украину и Молдавию, где как раз свирепствовал голод. По данным Минздрава СССР, главой которого в то время стал выдающийся организатор санитарной службы РККА генерал-полковник медицинской службы Ефим Иванович Смирнов, пострадавшими от голода, то есть переболевшими алиментарной дистрофией и септической ангиной, значились 1,7 млн. человек, в том числе в РСФСР — 600 тыс., в УССР — 800 тыс. и МССР — 300 тыс. На пике голода — в первом полугодии 1947 года — максимальная смертность от этих заболеваний была от 5% в России и на Украине до 10% в Молдавии. Таким образом, непосредственными жертвами самого голода стали 170, в крайнем случае 200 тыс. человек.
б) Политика партии и правительства в сельском хозяйстве в 1946–1947 годах
Мы уже писали о том, что последние три десятка лет целая когорта ангажированных авторов в крайне негативных красках живописует преступную политику советского руководства по отношению как к самому советскому крестьянству, так и к сельскому хозяйству в целом, которое оно, то есть руководство, традиционно рассматривало как дойную корову для тяжелой индустрии. Неслучайно все тот же В. Ф. Зима оценивал послевоенный голод как преднамеренный, рукотворный, сознательно организованный преступным сталинским руководством для осуществления своих политических целей и «усмирения голодающего народа». Главным же инструментом и «решающим фактором в реализации замыслов советских вождей» стал «хлебный паек». Кроме того, пытаясь всячески обосновать чуть ли не неизбежность «перманентных голодовок» в СССР, этот, с позволения сказать, «историк» уверял, что «советский агрессивный режим» в условиях дипломатической изоляции вынужден был создавать мощный военно-промышленный комплекс и большие стратегические запасы продовольствия, вынашивая планы новой войны с миролюбивым цивилизованным Западом. Другие авторы, в частности те же И. М. Волков, В. П. Попов и В. В. Кондрашин, утверждали, что советское правительство, располагая «достаточными возможностями для серьезного ослабления остроты голода, так и не пошло на «распечатывание» государственного зернового резерва», поскольку этого «с маниакальной настойчивостью» не допускал сам И. В. Сталин. Наконец, уже знакомый нам М. Эллман договорился до того, что в сравнении с мерами царского правительства во время голода 1891–1892 годов меры советского правительства по предотвращению голода «оказались неэффективными» [230].
Между тем руководство страны, как раз напротив, всегда уделяло особо пристальное внимание сельскому хозяйству и, по оценкам специалистов, только в 1946–1952 годах приняло более 40 Постановлений СМ СССР и ЦК ВКП(б), напрямую связанных с аграрным производством и социальными проблемами советского села [231]. Так, уже 27 июля 1946 года Совет Министров СССР и ЦК ВКП(б), предвидя грядущий неурожай и голод, приняли Постановление № 1630 «О мерах по обеспечению сохранности хлеба, недопущению его разбазаривания, хищения и порчи», в котором вынужденно пошли на очень жесткие меры. Во-первых, всем «местным партийным и советским организациям и заготовительным органам» была вменена обязанность оперативно принимать самые «решительные меры для сохранности зерна и другой сельхозпродукции»; во-вторых, в целях «бесперебойного обеспечения населения хлебом до нового урожая» признано необходимым «пойти на сокращение расходования государственных хлебных ресурсов и контингента снабжаемого населения, проживающего в сельской местности»; в-третьих, принято решение «снять с пайкового снабжения хлебом в городах и рабочих поселках часть неработающих взрослых иждивенцев и несколько уменьшить остальным иждивенцам норму выдачи хлеба по карточкам».
Надо напомнить, что к концу III квартала 1946 года на централизованном снабжении хлебом состояло 87,8 млн. человек, то есть на 10,7 млн. больше, чем на январь 1945 года. А поскольку удручающие виды на урожай и ход хлебозаготовок зримо показали, что обеспечить централизованное снабжение хлебом такой огромный контингент будет просто невозможно, то с 1 октября 1946 года с пайкового снабжения хлебом было снято почти все сельское население, в том числе рабочие совхозов, машинно-тракторных станций, иждивенцы, сельская интеллигенция и т.д. В результате к 1 февраля 1947 года на централизованном снабжении хлебом осталось чуть больше 58,8 млн. человек. Обычно столь жесткое решение советского руководства трактуют как зримое свидетельство антинародной сущности сталинского режима, «сознательно обрекшего миллионы сельских тружеников на голодную смерть». Но, безусловно, эта мера была вынужденной и оправданной, так как даже в тех условиях рост смертности от голода в деревне был ниже, чем в городах (37% против 48%), поскольку жители села имели возможность прокормиться и пережить голод за счет личного подсобного хозяйства, чего не было у значительной части горожан.
Кстати, судя по документам, в том числе сталинской шифровке, адресованной всем членам и кандидатам в члены Политбюро, руководящей «шестерке» самой пришлось вплотную «заняться вопросами о ценах, о хлебных ресурсах, о продовольственном снабжении населения и о пайках», поскольку А. И. Микоян, «ведущий наблюдение за министерствами, занятыми этими вопросами, оказался совершенно неподготовленным не только к решению этих вопросов, но даже к их пониманию и постановке на обсуждение». Конечно, А. И. Микоян тут же покаялся и пообещал вождю приложить все силы, «что научится у Вас работать по-настоящему» и «извлечь нужные уроки из Вашей суровой критики, чтобы она пошла на пользу мне в дальнейшей работе под Вашим отцовским руководством». Однако в сухом остатке по поручению вождя А. А. Жданов, Н. А. Вознесенский и новый секретарь ЦК по сельскому хозяйству Н. С. Патоличев сразу подготовили Постановление «О дополнительных мерах по экономии в расходовании хлеба и усилении контроля за работой Министерства торговли и его органов», которое И. В. Сталин подписал в начале октября 1946 года, жестко указав при этом «никакого доверия не оказывать… т. Микояну, который благодаря своей бесхарактерности расплодил воров вокруг дела снабжения» [232]. А еще через пару недель целый ряд членов высшего руководства будут командированы на места: Г. М. Маленков — в Сибирь, А. И. Микоян — в Казахстан, Л. М. Каганович и Н. С. Патоличев — на Украину, а Л. П. Берия и Л. З. Мехлис — в Краснодарский край.
