К Тарасов - После сделанного
Очень хотелось курить, Сенькевич опустил руку в карман за сигаретами, и в это мгновение его прижал к стволу мощный удар в правую почку. "Децкий!" - почему-то подумалось Сенькевичу, он через боль обернул лицо и поразился напротив него стоял человек в зеленой куртке с поднятым капюшоном. Второй удар был нанесен в живот, и Сенькевич заметил, что его бьют широким кастетом; третий удар - уже без кастета - последовал в челюсть и лишил Сенькевича сознания.
Децкий же продолжал свою телепатическую работу. Но сознание подсказывало ему, что усилия его напрасны, что до города, до горотдела сорок километров, а там дома, камень и бетон, электрические сети, а если Сенькевич и почувствует какое-то беспокойство и даже поймет, что Децкий попал в беду, то как он узнает место? Кто подскажет ему? Единственный след - записки завскладом - лежат здесь, в кармане. Кому стрельнет в голову ехать сюда, искать его здесь, на мельнице? Никому. Никогда. Он сам обязан спасти свою жизнь.
Убийца не показывался, словно забыл о нем, и Децкий стал тихо дергать ногами в надежде разорвать или ослабить путы. Связан он был широким медицинским бинтом; эта белая повязка на ногах свидетельствовала, что ему назначено умереть, - потому убийца и связал бинтом, а не веревкой, чтобы не осталось на теле следов насилия. Но бесполезно было дергаться, Децкий быстро это сообразил. В придачу кляп отнимал последние силы: не хватало воздуха, в мозгах гудело, легкие, казалось, скоро лопнут от натуги. Спиною он ощущал свой нож, но лучше бы не было ножа; невозможность воспользоваться им усиливала муку. Он обрыскал взглядом стены каморы - вдруг торчит где-нибудь гвоздь, стоят лопата, заступ, коса; более всего мечталось увидеть косу, свалить ее и разрезать повязку. Но никакого инструмента в каморе не сохранилось. Гвоздь все-таки отыскался, и не один, целый ряд гвоздей увиделся Децкому на высоте роста - дотянуться до них связанными за спиной руками было невозможно.
К Децкому пришло отчаяние. Завыть бы, но кляп не давал. Он гибнул, гибнул безмолвно, один из миллионов, он пропадал, они оставались, вся эта сволочь - Данила, Катька, Витька, убийца, - останутся жить, красть, тратить, встречаться, ездить и порадуются, когда завтра наряд ГАИ отыщет его в груде искаверканного железа. А как хотелось жить, а как прекрасны казались картины жизни - Ванда, Сашенька с книжкой в руках, и плеск моря напротив дома Волошина в Коктебеле, и толпы людей там на песке безмятежно и сладостно загоравших, и толпы людей на городских улицах; всем, каждому живому человеку завидовала теперь его обреченная душа - и тем, кто в этот час работал на заводе, кто ехал по шоссе, кто ел дрянной суп в самой худшей столовке, просил милостыню, собирал бутылки; всё - самое никчемное дело, последняя бедность, ничтожество, тюремный барак - окрашивалось в цвета уже недостижимого счастья - и казнило, казнило, сжигало заживо.
Но кто казнит его? Кто отнимет его жизнь? Если Петька поднимался по лестнице, то кто стоял у стены? Кто бил и связывал? Почему в маске? Если Петька был в зеленой куртке, то кто второй? Витька, Данила? Где они? Почему не придут, не вынут проклятый кляп, не скажут: "Вот, Децкий, ты и попался". А он крикнет: "Пощады, пощады! У меня сын. Сжальтесь!" Но и понималось, что зря станет просить. Какая пощада! Какая жалость! Для того и завлекли на эту мельницу, чтобы убить без пощады.
Вдруг Децкий услышал шаги, встрепенулся и увидел убийцу - тот волоком тянул в камору кого-то в сером костюме - втянул, бросил рядом с Децким и, поглядев на обоих, ушел. Децкий, повернувшись к новой жертве, оцепенел следователь Сенькевич лежал возле него и также был связан, и торчал изо рта свернутый в пробку платок. Совершенно дурная радость пронзила Децкого - он не один, их двое; даже облегчение пришло - не он один обречен терпеть боль, удушье, страх, вон еще один человек терпит так же и ждет того же. Чего? Конца. Теперь уже не на кого было надеяться: единственное на свете лицо, способное спасти Децкого, само лежало в веревках. "Шерлок Холмс, мать твою... - с ненавистью подумал Децкий, понимая, как попался майор. Следил, следил - доследился!" Бешенство закипало в Децком, мог бы, были бы свободны ноги, так ударил бы следователя ногой. Талантливый, звезда розыска. Закатилась звезда, думал Децкий. Бездарность, дурак, идиот. Был обязан спасти; не спас, скотина, и сам попался. Лежит мешком. Теперь и до вечера не станут ждать, зарежут ножами безо всяких затей. Ведь он на машине, в машине шофер сидит. Это значит, возле дачи. Теперь им и выхода другого нет - зарезать и зарыть здесь, на мельнице. Пока тот шофер заволнуется, пойдет искать...
Наверху послышались тихие голоса, потом заскрипела лестница - они спускались. "Все! - подумал Децкий. - Идут убивать!" Он зажмурился, тело сжалось, сердце оледенело, ожидая ножевого удара. Убийца вошел в камору, приблизился, нагнулся; Децкий слышал его дыхание; рука убийцы коснулась кляпа и вдавила его поглубже. И еще была минута жуткого ожидания. Потом удаляющиеся шаги, скрип дверей, стук клямки, щелк замка. Децкому стало ясно, куда они отправились - убивать шофера.
Сенькевич, когда преступник нагибался к нему и проверял кляп, тоже ожидал, что сейчас врежется в тело нож, и удивился последовавшей отсрочке смерти. Иллюзий о готовящейся ему судьбе он не питал. Его и Децкого убьют; было странно, что тянут с убийством. Но и было понятно, почему не спешат. Закрыв их на мельнице, преступники пошли выяснять, где стоит его машина. Кто в машине? Теперь им надо отогнать от дачи машину Децкого, пусть не в Миховичи, хотя бы в лес, главное убрать ее с дороги. Они могут выйти к шоссе, и там увидят его "Москвич", Валеру и Корбова, и поспешат сюда. Дорога до шоссе и назад займет полчаса. Если в эти полчаса он не освободится, его зарежут или утопят в пруду. Или сожгут вместе с мельницей. Корбов же дисциплинирован и, веря в его опыт, будет еще какой-то срок ожидать, а потом пойдет навстречу или поедет навстречу. А куда поедет? Машины Децкого возле дачи не будет, и Корбов поедет в Миховичи. А если пойдет по дороге пешком, то все равно не выйдет к мельнице - зачем? А если догадается, выйдет, то может попасть сюда третьим. В любом случае надеяться на помощь извне не приходилось. Еще удивляло, что преступников двое. Верно, и Децкий не ожидал встретить двоих. Кто? Но сейчас не имело значения гадать - кто? Узнается, если удастся освободить руки.
Сенькевич повернулся к Децкому, оба узника встретились глазами. Затем Сенькевич повалился на живот, перекатился через связанные свои руки и оказался вплотную к Децкому. План его был таков: Децкий должен перегрызть веревку, иного пути спасения им нет. Он мысленно отдал ему приказ: "Повернись на бок". Децкий понял и повернулся. Тогда Сенькевич ткнулся кляпом в руки Децкого, и тот скрюченными пальцами зажал концы кляпа и стал тянуть. Сенькевич же отваливался на спину. Наконец набухшая тряпка вырвалась, и воздух пошел в измученную грудь. "Повернись", - сказал Сенькевич. Захватив зубами, он вытянул намокший слюной кляп Децкого.
- Перегрызи веревку, - сказал Сенькевич.
- У меня нож, - ответил Децкий. - На спине, под пиджаком.
Теперь они повернулись друг к другу спинами, и Сенькевич, вытягивая пиджак, добрался до рукоятки охотничьего ножа. Зажав в руках ножны, он отдал рукоять в руки Децкого. Исколов об острие руки, Сенькевич все же приладился пилить веревку.
Шорох ножа возвращал Децкому силы. Освободить следователя - означало спасти себя. О том, что случится позже, через час, завтра, как придется отвечать, как объясняться, что будет с ним, Децкий не думал. Главное было освободиться, спастись сейчас. Только бы успеть, думал, только бы они не вернулись, не отняли нож, не убили этим ножом.
Наконец путы ослабли, петли растянулись, и Сенькевич высвободился. Первое, что он сделал, получив волю, - отложил в сторонку два кляпа и веревки - это были вещественные улики. Подумав, Сенькевич развязывать Децкого повременил.
- Кто они? - спросил он.
- Не знаю! - искренне ответил Децкий.
- Кого ты искал здесь?
Децкий замялся. Теперь, когда минула опасность, когда он почувствовал защиту, когда так близко находившаяся смерть отступила, раскрываться не хотелось. Наоборот, хотелось, чтобы убийцы не пришли, чтобы они бежали, исчезли, чтобы их не нашли. Больше он им не попадется. Но полной уверенности в своем спасении у него не было - он связан, он на мельнице, следователя могут застрелить, счастье вновь изменит ему... Он сказал:
- Кто-то убил Пташука. Я искал - кто?
- За что убили Пташука?
- Он знал вора.
- Того, кто ходил в сберкассу?
- Да.
- За это или за хищения? - спросил Сенькевич в упор.
Вопрос был однозначный, и Децкий растерялся: любой его ответ отрицательный, утвердительный - являлся признанием причастности к хищениям, знания о них, соучастия. Децкий недоуменно пожал плечами.
Недоверчиво поглядывая на Децкого, Сенькевич обдумывал, как лучше провести задержание. Он один, преступников двое; вступать в единоборство было рискованно. Привлечь Децкого? Но Децкий - безответственное лицо, пострадавшее лицо, он может убить своего противника. Невольно. Или сознательно. Он сам - потенциальный ответчик, если подтвердится расхищение ширпотреба. Но и держать его связанным, думал Сенькевич, нельзя. Он обязан освободить Децкого, таково требование закона. Децкому не предъявлено никакого обвинения, он истец по делу, которое расследует уголовный розыск, сейчас он - жертва злого умысла, преступниками совершено покушение на его свободу, здоровье и жизнь. И что бы ни случилось позже, каковы бы ни были обвинения ему по линии ОБХСС, он в эту минуту пользуется всеми правами, и должен быть защищен, и должен получить свободу перемещения и решений - быть ему здесь, подвергать свою жизнь риску нового преступного нападения или остаться в интересах следствия. И Сенькевич медленно разрезал Децкому бинты.
