Робер Амбелен - Иисус, или Смертельная тайна тамплиеров
Второй вопрос: коль скоро ученики заснули, а он удалился от них на расстояние броска камня[80], откуда известны слова его диалога с отцом?
Не от них, потому что они спали. Не от него, потому что Иисус еще не закончил отчитывать учеников, наконец проснувшихся, когда римские солдаты из Когорты и служители Храма, вооруженные мечами и дубинками, ведомые Иудой Искариотом, его племянником, явились с факелами и тотчас приступили к его задержанию.
Знаем мы это от того персонажа, о котором пишет только Марк и о котором нам известно следующее — детали весьма любопытные:
«Тогда, оставивши Его, все бежали. Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за Ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них» (Марк, 14:50–52).
Прежде всего удивимся, как это в марте в Иудее какому-то юноше пришло в голову оказаться в одном покрывале в качестве одежды на вершине Масличной горы, да еще ночью, в самые холодные часы, настолько холодные, что на дворе дома Каиафы люди грелись у костра, где через несколько минут Петр отрекся от своего Учителя (Иоан., 18:18).
Это не шерстяное покрывало, потому что Вульгата святого Иеронима, официальный церковный текст, использует латинский термин pannus, означающий «ткань».
Это не покрывало с постели, потому что в те времена таковых еще не было. Евреи спали на циновках, как и все народы этого региона. Римляне использовали складные матерчатые койки, покрытые шерстяными тканями или мехами. У галлов были матрасы, в крайнем случае соломенные тюфяки, покрытые шкурами. Но тканевых покрывал не было, они появились очень недавно, потому что в Германии и Австрии еще в наше время в деревнях постели состоят из одной простыни.
На самом деле Вульгата святого Иеронима использует латинское слово sindon, точное значение которого — «саван» (suaire)[81]. А саван не имеет ничего общего с ритуальной одеждой, которую в то время должен был носить иудей.
Именно этот юноша играл роль ангела, явившегося с неба, чтобы укрепить Иисуса, о чем нам сообщил Лука (22:43). Благодаря ему и стала известна молитва Иисуса, обращенная к «его отцу». Это соучастник, классическая фигура в любом спектакле этого жанра; на арго это называется «барон».
И мы понимаем, что смыслом всей этой мизансцены на самом деле было не укрепление Иисуса в исполнении его миссии: он знал, что эта миссия грозит ему страшной смертью, не оставляющей надежды на освобождение Израиля и восстановление Давидова царства. Он знал, что после бегства в Финикию уже перенес эту миссию в другое «царство», которое для него было не от мира сего. Но окружавшие его фанатики были глухи к подобным вещам.
Одни устроили этот подлог, чтобы снова активизировал, мессианизм Иисуса, чисто политический и не имевший надежд на успех. Другой пошел еще дальше и уже выдал его — это был его родной племянник, сын Симона Петра, Иуда Искариот. С исчезновением Иисуса право на царский престол Израиля переходило к Симону Петру, а он, Иуда, становился «дофином»… Что касается третьих, то, пользуясь ночной темнотой, скудным светом от солдатских факелов, они растворились во мраке Гефсиманского сада, без зазрения совести обратившись в бегство[82].
Но для тогдашних евреев не было сомнений, что Иисус воспользовался запретными знаниями. Слух о его встрече с Самаилом в безлюдье Иудейской пустыни уже должен был распространиться. Знали, что он победил Князя тьмы. После этого по общей магической традиции последний должен был ему служить, потому что Иисус его укротил:
«А фарисеи говорили: Он изгоняет бесов силою князя бесовского» (Матф., 9:34).
«Сие сказал Он, потому что говорили: в Нем нечистый дух (подразумевается: у него „в распоряжении“)» (Марк, 3:30).
В эпизоде с прелюбодейкой он, похоже, использует магический прием — не то прорицание, не то очищение:
«Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень (подразумевается „побивание камнями“, наказание неверных жен по закону)» (Иоан., 8:6–7).
Вероятно, здесь он прибег к геомантии. Еще и в наше время в Марокко, Тунисе и на всем Ближнем Востоке некоторые гадатели используют способ, называемый дарб-эль-ремель, «песочное искусство». При помощи точек и линий, изображаемых пальцем на песке, получают предсказательные фигуры, обязательно ровно шестнадцать, которые дают ответ на заданный вопрос.
Также возможно, что был использован прием особого магического «освобождения». На песке или на земле чертят определенные магические диаграммы, над ними проводят пациента, и он излечивается, потому что злой дух, наведший болезнь, не может вынести прохождения над сакральными знаками. Для того же делают и защитные татуировки.
Снисходительность Иисуса к неверным женам и блудницам объясняется тем, что в его родословной много таких.
Прежде всего это Фамарь, которая в Книге Бытия (37:12–19) отдалась своему свекру, не узнавшему ее, на перекрестке дорог, чтобы потом принудить его жениться на ней. Далее — Раав, профессиональная проститутка из Иерихона, которая прячет шпионов, посланных Иисусом Навином, перед разрушением города и тем самым спасает свою жизнь. Потом она выйдет замуж за Салмона, сына Наассона, князя Иудеи, и станет матерью Вооза (Нав., 2:1–6:24; Матф., 1:5). Далее — Руфь, супруга Махлона, потом жена Вооза, по происхождению моавитянка, то есть женщина из племени, возникшего в результате инцеста между пьяным Лотом и двумя его дочерьми, — такое происхождение должно было бы закрыть Руфи доступ в традиционалистскую иудейскую семью (Руф., 1:4, 2:2, 3:9, 4:5; Матф., 1:5). Наконец, Вирсавия, жена Урии, военачальника Давида, которого этот царь велел убить, чтобы оставить себе его жену, что не вызвало протеста со стороны последней. От этого адюльтера родился Соломон (2 Цар., 11; Матф., 1:6).
Наконец, похоже, как ученики, так и сам Иисус не мог исцелить всех, кто обращался к нему:
«Когда же Иисус был в Вифании, в доме Симона прокаженного, приступила к нему женщина с алавастровым сосудом…» (Матф., 26:6).
А ведь это жилище его друга Лазаря, брата Марфы и Марии, которые неизменно давали ему пристанище, когда он бывал в Иерусалиме[83]. И означенный Симон — все еще прокаженный[84].
Эпизод вызова Моисея и Илии на горе Фавор — главное перепутье в жизни Иисуса. До тех пор он был, после своего отца Иуды из Гамалы, законным претендентом на царский трон Давида. Его ученики, друзья, братья «по плоти» иногда называли его «господи» (adonai), потому что он был им господином. Во всех государствах Ближнего Востока в то время и веками это слово было равнозначно слову «сир» в средневековой Европе. Публично супруга короля называет его «мой дорогой сеньор» или «сир».
Но после этой странной церемонии, проведенной в присутствии Петра, Иакова и Иоанна (они же будут сопровождать его на церемонию в Гефсимании), он будет уже не тем. Видимо, он один понял, что политическое, земное мессианство бесперспективно. В планы провидения не входит возвращение потомков Давида ни на какой престол. После этого вызова духов в нем поселилось нечто, им овладело некое высшее существо, которое отныне будет его использовать для переустройства мира. Для него оно носило имя Илии. Что удивительного? Он знал только собственную национальную мифологию. Для легионов, марширующих впереди своих армий, это существо уже веками носило другое имя: Митра.
Этот феномен психической «одержимости» Иисус в полной мере сознавал. Отсюда его трезвая фраза, обращенная к Симону Зелоту, его брату «по плоти» и законному наследнику по праву первородства, относившаяся к тому времени, когда его, Иисуса, не будет:
«Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состареешься, то прострешь руки свои, и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь» (Иоан., 21:18).
И на Голгофе, прибитый к позорному кресту, он снова обратится к Илии:
«А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани?» (Матф., 27:46).
Безымянные писцы, составившие подложные Евангелия, всегда это переводили так: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Матф., 27:46). Но иудеи, присутствовавшие при распятии, не ошибались, говоря: «Илию зовет он» (Матф., 27:47)[85].
Некоторые экзегеты и лингвисты, специалисты по мертвым языкам, сочли, что это финикийская фраза и означает: «Господи! Господи! Тьма… тьма…», что может объясняться постепенным угасанием зрения умирающего или появлением перед его взором в медиумическом состоянии, вызванном последними мгновениями, страшных образов, которые описаны в тибетской «Книге мертвых» или в апокрифе «Книга плотника Иосифа» и представляют собой не более чем внутренние фантазмы, вышедшие из подсознания умирающего.
