Константин Иванов - Средневековые замок, город, деревня и их обитатели
Но обратимся к непосредственной жизни деревни. Чувствуется близость полудня. Вернулись с поля стада землевладельца и его крестьян. Выбежали хозяйки, чтобы загнать своих животных; усердно помогают им в этом дети. За стадами возвращаются со своих наделов мужчины: вот идут они в запачканных рубахах, в шапках из шерстяной материи на головах, в грубых толстых башмаках, с земледельческими орудиями, загорелые, бородатые, облитые потом. В костюмах их преобладают темные цвета. Медленно расходятся они по своим хижинам, где к их приходу заготовлена уже еда — дымится на столе суп, а на вторую смену ожидаются овощи да какая-нибудь каша или мучное блюдо. После полдника наступает полное затишье — крестьяне отдыхают.
Вернулись и крестьяне, отбывавшие трудовую повинность на господина. Каждый из крестьян посвящал этому несколько дней в году. Во время этих работ они кормились на свой собственный счет. Кроме отправления известных барщинных повинностей крестьяне обязывались нести различные подати. Так, они платили подушную подать, причем с мужчины взималось в восемь раз больше, чем с женщины, на Рождество с каждого дома платилась так называемая подымная подать; кроме того, бралась подать и с земли. Платили нередко деньгами, а чаще всего натурой, то есть домашними животными, в случае их размножения, и урожаем, иногда в размере половины жатвы. Самой тяжелой была военная повинность, так как она порой надолго отрывала крестьянина от земли.
Кроме обычных повинностей крестьяне несли и чрезвычайные: они должны были складываться, чтобы выкупить из плена своего господина, а это случалось нередко в те воинственные времена; помогать господину средствами, если он отправлялся к Святым местам; нести на себе часть расходов, вызывавшихся посвящением старшего сына господина в рыцари или выходом старшей его дочери замуж. Во всех этих случаях размеры повинности определялись самим феодалом, что, разумеется, давало полный простор произволу.
В довершение всего следует сказать, что крестьянин мог выручить за скот и урожай весьма немного. Бывали такие случаи, что помещик покупал плоды его трудов сам, назначая при этом цену по своему усмотрению. Бывало и так, что забирались произведения крестьянского труда не за наличную плату, а в долг. Часто крестьянин не имел права продавать свой урожай, пока помещик не продаст свой, дабы не составлять ему конкуренцию. Все это сильно усложняло жизнь крестьянина.
Тяжелое положение крестьянства вызывало сострадание и сочувствие к нему в душах чистых и добродетельных. Сохранились чудесные сказания — опоэтизированное отражение действительности, — свидетельствующие об этом. Широко были распространены в Средние века рассказы о Елизавете, ландграфине Тюрингской[84], жившей в XIII веке, к которому приурочивается настоящий очерк. Елизавета находила величайшее утешение в благотворении бедным, жившим на землях ее мужа. Она делилась с ними всем, что только имела, и терпела ради них лишения. Однажды она раздала все деньги, которые имела при себе, но сердце ее болезненно сжалось при виде бедняка, оставшегося без милостыни. Тогда она отдала ему свою дорогую перчатку. Один из сопровождавших ее рыцарей, продолжает сказание, купил у бедняка эту перчатку, прикрепил ее к своему шлему и никогда не расставался с нею. Он стал с той поры необыкновенно удачлив: побеждал противников на всех турнирах, а в Крестовом походе снискал себе громкую славу.
Но святая ландграфиня не довольствовалась раздачей денег; она посещала самые бедные, самые грязные хижины и, как светлый ангел, облегчала тяжелую долю беднейших поселян: она их утешала, платила их долги, снабжала их одеждами, крестила детей, хоронила покойников. Она любила творить милостыню втайне и нередко украдкой спускалась с замковых высот. Раз она спускалась по крутой тропинке в сопровождении одной из своих девушек и несла с собой корзину с хлебом, мясом и яйцами, чтобы разделить их между бедняками. И вдруг перед нею неожиданно предстал ее муж, возвращавшийся с охоты. Он спросил, какую тяжесть несет она, и приоткрыл плащ, покрывавший корзину, которую она крепко прижала к своей груди, не желая, чтобы кто-нибудь еще знал о ее добрых делах. Под плащом, однако, ландграф увидел необыкновенной красоты розы. Это тем более изумило его, что все розы давно уже отцвели. И вдруг над головой Елизаветы появилось сияние в виде креста. Ландграф предоставил ей продолжать свой путь, а сам, пораженный, отправился в замок. Позже на месте встречи с Елизаветой он приказал воздвигнуть колонну, увенчанную изображением креста. Это сказание свидетельствует о том, как высоко ценилась добродетель и в те тяжелые, те смутные времена. Эти легенды потому и могли сложиться, что сама жизнь, хотя и редко, представляла примеры самоотверженной, горячей любви к людям независимо от того, на какой ступеньке общества они стояли…
Однообразно протекал рабочий день в средневековой деревне, как, собственно, однообразно протекает он в деревне любой. Вот пролетели часы полуденного отдыха. Опять потянулись в поле стада, опять отправились крестьяне на полевые работы. Работы эти продолжатся до самого заката, и вернутся домой обитатели деревни уже в сумерках.
Засыпает деревня рано. Но вдруг в стороне замка раздаются крики, слышится шум, топот коней, лай собак. На подъемный мост выбегают замковые слуги, в руках их огни. Это владелец замка возвращается с охоты… Но скоро и в замке воцаряется тишина; последней в ночи звучит труба с высокой башни. По стенам идут дозором оруженосцы — то пропадая в тени, то выступая на свет месяца, высоко поднявшегося в небе и проливающего свой мягкий свет на замок и уснувшую деревню.
Воскресенье в деревне
…Тронулось утро; во тьму и молчанье
Что-то живое проникло; стало свежее, и звезды
Начали тускнуть… петух закричал. Воскресенье тихонько
Подняло занавес спящего солнца, тихонько шепнуло:
«Солнышко, встань!»… И разом подернулся бледной струей
Темный восток; началось там движенье, и следом за яркой
Утренней звездочкой, рой облаков прилетел и усыпал
Небо, и луч за лучом полились, облака зажигая…
Вдруг между ними, как радостный ангел, солнце явилось.
Вся деревня проснулась и видит: стоит Воскресенье
В свежем венке из цветов и, сияя на солнце,
«Доброе утро!» всем говорит. И торжественно тихий
Праздник приходит на смену заботливо-трудной неделе…
Церковный колокол призывает к молитве обитателей деревни. Церковь светла и чиста: за чистотой в ней смотрят сами крестьяне, так как на них лежит исполнение в ней различных обязанностей. Она представляет резкий контраст с хижиной бедняка: в ней много света и воздуха, сюда приходят, наряжаясь в лучшие одежды. Сходятся и съезжаются сюда также обитатели окрестных деревень, не имеющих своих собственных церквей. У церковной ограды останавливаются повозки, в которых приехали богомольцы издалека.
Церковная служба всегда сопровождалась проповедью, которая начиналась латинским текстом; затем следовало обращение к слушателям, потом рассказ, подходящий к данному дню, увещание и заключительное обращение к присутствующим. Вот отрывок из средневековой проповеди: «Возлюбленные! Не гневайтесь, если проповедь будет несколько длинна. Если бы между нами жил чужеземец, прибывший из далекой стороны, и встретил бы здесь знакомого соотечественника своего, то он, конечно, с жадностью и без всякого раздражения выслушал бы то, что ему мог бы рассказать такой человек об его родине и об его друзьях. Вы же здесь все — на чужбине и должны поэтому благоговейно выслушать то, что будет рассказано вам о вашем Отце и Матери-Церкви и ваших согражданах — ангелах и святых».
Иногда вся проповедь заключала в себе простой рассказ, легенду, библейскую историю. Брались примеры даже из языческих писателей. Вот мы читаем в одном сборнике проповедей такие слова: «Так как мы сегодня, возлюбленные, прекратили радостное пение и обратились к печальному (проповедь произносилась в одно из воскресений, предшествующих Великому посту), я хочу вам рассказать вкратце историю из языческой книги, которая научит вас, как вы должны избегать мелодии мирских увеселений, с тем чтобы иметь возможность петь вместе с ангелами сладкогласную мелодию на небе. Кто найдет алмаз даже в грязи, должен поднять его и поместить в королевском уборе; так и нам полезно отыскивать все полезное, что можно найти в языческих книгах, и обращать найденное на созидание Церкви, Христовой невесты». После этих слов проповедник рассказал эпизод об Одиссее и сиренах, под которыми — по его словам — следует разуметь любостяжание, высокомерие и сластолюбие. Они могут погубить людей, как сирены могли погубить спутников Одиссея. Так, высокомерие говорит одному: «Ты молод и благороден, ты должен приобрести себе славу храброго рыцаря, лишь не щади своих врагов, убивай всякого, кого можешь»; оно же говорит другому: «Ты должен совершить путешествие в Иерусалим и раздавать побольше милостыни, тогда тебе будет оказываться почет и сочтут тебя за благочестивого человека»; то же высокомерие говорит монаху: «Ты должен побольше поститься, молиться и громко петь, тогда все прославят тебя, как святого». «Под Одиссеем, — говорит проповедь, — разумеется истинный христианин, который, переплывая на корабле Церкви житейское море, привязывает себя к мачте, то есть ко кресту Христову…» и т.д.
