Джакомо Казанова - Мемуары
Когда назавтра он пришел ко мне, я набросился на него с упреками. Защищаясь, он говорил мне, что был убежден, что я, оставшись наедине с его сестрой, обращался с ней подобно тому, как он обращался со своей любовницей у нас на глазах. Много еще чего наговорил он мне в тот день. Он рассказал мне, что он по уши в долгах, что он обанкротился в Вене, что он женат, что у него есть дети; что в Венеции он скомпрометировал своего отца так, что тот выгнал его из дому и поэтому он не знает, где ему жить, когда отец вернется из поездок по делам. Он говорил, что, соблазнив свою любовницу, которую отказался содержать ее муж, он готов теперь торговать ею, чтобы как-то поддержать их существование. Его бедная мать боготворит его и ничего для него не жалеет, продавая даже свои наряды. Он просил меня не отказывать ему в помощи, но я твердо решил не делать этого. Я не мог примириться с мыслью, что К. К. станет невольной причиной моего разорения и сообщницей брата в его распутстве.
Движимый тем могучим чувством, которое зовется подлинной любовью, назавтра я пришел к П. К. и сказал ему, что я питаю к его сестре чистейшие чувства и имею самые благородные намерения и просил его понять, каково мне забыть о его поведении, которое порядочный человек не может себе позволить.
— Должный отказаться, — сказал я ему, — от счастья видеть вашу ангельскую сестру, я не могу больше и быть знакомым с вами. Но я предупреждаю вас, что смогу помешать сделать ее предметом ваших постыдных сделок.
Он начал извиняться, приводить различные объяснения, но я уже шагнул к дверям, когда в комнату вошли его мать и сестра. Они благодарили меня за дивные, по их словам, подарки. Тогда я сказал матери, что я люблю ее дочь только в надеж-де, что она станет моей супругой.
— С этой надеждой, мадам, — продолжал я, — я буду иметь честь говорить с вашим супругом, как только буду в состоянии предоставить ему необходимые доказательства, что смогу обеспечить его дочери достойную жизнь.
Произнеся эти слова, я поцеловал ее руку, и слезы невольно навернулись мне на глаза и потекли по щекам. Мои слезы подействовали симпатически добрая женщина тоже заплакала и вышла из комнаты, оставив меня со своей дочерью и сыном, который являл собой застывшую статую. То, что я сказал ее матери, удивило К. К., но ее удивление возросло, когда она узнала о том, что я сказал ее братцу. Немного подумав, она отчитала его: она никогда не простила бы ему, если бы с ней обошлись так, как он обошелся со своей дамой; окажись на моем месте непорядочный человек, ее честь погибла бы непременно, и, наконец, его поведение позорит и ее и его. Братец прослезился, но у негодяев слезы появляются по команде. Был Троицын день, когда в театрах не дают представления. Он предложил мне завтра снова привести сестру на свиданье со мной, а так как он обязан провести время возле К., он оставит нас одних. «Я дам вам ключ от моего казино», — сказал он. Я не нашел в себе сил отказать ему, и с тем мы расстались. Я сказал моей подруге, что завтра мы отправимся с ней в Джудекку. На следующий день я был, как всегда, точен. Сгорая от любви, я предчувствовал, что может произойти сегодня. Конечно, я нанял на вечер ложу в Опере, а пока предложил ей отправиться в наш сад. В этот праздничный день там было множество народу, и, не желая смешиваться с толпой, мы уединились в наших апартаментах, куда нам подали обед. В Оперу можно было попасть и к концу спектакля, мы располагали целыми семью часами вдвоем. Моя прелестная подружка сказала мне, что мы не будем скучать. Она сняла маску и уселась ко мне на колени, сказав, что я окончательно покорил ее своим обхождением с нею после того ужасного ужина. Все эти рассуждения сопровождались поцелуями, разжигавшими нас все более и более.
— Ты видел, — просила она, — что делал мой брат со своей дамой, когда посадил ее верхом на себя? Я видела все только в зеркале, но я хорошо разобралась в этом.
— А ты не боишься, что я поступлю с тобой так же?
— Нет, уверяю тебя, не боюсь. Я ведь знаю, как ты меня любишь. Ты бы меня только обидел этим, и я не могла бы больше тебя любить. Мы будем это делать, когда станем мужем и женой, не правда ли, мой милый? Если б ты знал, как радовалась я, слушая твой разговор с матушкой! Мы всегда будем любить друг друга. Да, кстати, объясни мне, что вышито на моих подвязках?
— А там что-то вышито? Я и не заметил.
— Да, по-французски. Будь так добр, прочти мне.
По-прежнему сидя на моих коленях, она сняла одну подвязку, в то время как я избавил ее от другой. Вот те два стиха, которые я должен был бы прочитать, делая свой подарок:
Вы, видя каждый день моей подруги клад, Скажите, что Амур ждет лишь таких наград.
Эти стихи, несомненно, весьма вольные, были изящны и остроумны. Я рассмеялся и объяснил ей смысл французских стихов итальянской прозой. Новизна мысли вынудила меня разъяснить ей и. все детали. Она покраснела.
— Я больше не осмелюсь, — сказала она, — показать кому-нибудь эти чудесные подвязки. Как жаль! — И так как я принял задумчивый вид, она спросила: «О чем ты думаешь?»
— Я думаю о том, что эти подвязки — счастливицы. Они пользуются привилегиями, которых у меня, может быть, не будет никогда. Как бы я хотел оказаться на их месте! Я могу умереть от этого желания и умру, так и не узнав счастья!
— Нет, любимый мой друг, мы будем жить! Да ведь мы можем поторопить нашу женитьбу. Что касается меня, я готова хоть завтра, если ты захочешь. Мы же свободные люди, и отец должен будет согласиться.
— Ты очень умно рассудила, он будет вынужден к этому. Но я хочу, когда буду просить твоей руки, знать, что у нас уже есть свой дом. А это будет через неделю-две.
— Так скоро? Ты увидишь, он ответит, что я еще слишком молода.
— Но это так и есть…
— Нет, я молода, но не слишком; я знаю, что уже могу стать женщиной.
Я весь горел и понял, что сопротивляться сжигавшему меня пламени больше не в силах.
— Любимая моя, — сказал я, — ты веришь в то, что я тебя люблю? Думаешь ли ты, что я способен тебя обмануть? Уверена, что никогда не раскаешься, что стала моей женою?
— Более чем уверена, душа моя. Я знаю, ты никогда не принесешь мне несчастья.
— Ну так станем супругами сейчас же! Только Бог будет нашим единственным свидетелем, а кто еще нам нужен, ведь ему-то ведома вся чистота наших чувств. Дадим же друг другу слово любви, соединим наши судьбы и будем счастливы! Мы засвидетельствуем нашу нежную любовь перед твоим батюшкой и обвенчаемся, как только это станет возможным: а пока — ты моя, я — твой.
— Я твоя, друг мой. Клянусь перед Богом и перед тобой быть с этой минуты и до конца жизни твоей верной супругой: я повторю это и отцу и священнику, который будет нас венчать, и всем, всем на свете.
— И я повторю это за тобой слово в слово сейчас и ручаюсь тебе, что это будет настоящее венчание. Приди же в мои объятья и завершим наше счастье.
— О, мой Боже! Я не думала, что счастье так близко.
Нежно поцеловав ее, я вышел и предупредил хозяйку, чтобы обед принесли нам, только когда мы попросим, и никого не пускать к нам. А моя прелестная подружка за это время успела, не раздеваясь, вытянуться на постели. Я сказал ей, что одеяния могут вспугнуть любовь, и через минуту… Вот она передо мной, новая Ева, такая же прекрасная и такая же обнаженная, как в тот миг, когда она вышла из рук Создателя. Ее шелковая кожа сияла белизной, еще более подчеркивающей смоль ее распущенных по плечам волос. Ее гибкий стан, округлые бедра, точеная грудь, дышащие свежестью губы, живой румянец лица, широко раскрытые глаза, в которых светилась покорность и вспыхивали искорки желания, — все было в ней совершенной красотой и представляло моим жадным взорам все, что может дать страстная любовь, прикрытая легким флером стыдливости.
И несмотря на это, я начинал подозревать, что счастье мое не будет полным и наслаждение истинное я испытаю еще не сейчас: лукавый Амур вздумал в столь серьезный момент попытаться рассмешить меня.
— А полагается, — сказала моя богиня, — чтобы супруг оставался одетым?
В мгновенье ока сбросил я с себя все свои одежды, и моя возлюбленная замерла от неожиданности: все во мне было для нее новым! Наконец, насытившись созерцанием, она крепко прижала меня к своей груди и воскликнула: «О, любимый, как ты не похож на мою подушку!»
— На твою подушку? Сердце мое, что ты говоришь? Объясни мне.
— Это мое ребячество… Но ты не рассердишься на меня?
— Рассержусь? Как я могу сердиться в самый прекрасный момент моей жизни!
— Ну хорошо, я расскажу. Вот уже много дней, я не засыпаю без того, чтобы не прижать мою подушку к груди. Я обнимаю ее, ласкаю, называю своим милым муженьком, и представляю, что это ты. Потом мной овладевает какая-то сладкая истома и только тогда я засыпаю, а утром просыпаюсь все еще держа ее в объятьях.
Милая К. К. стала моей женой, героически вытерпев боль первого наслаждения. Ее любовь сделала само страдание сладостным. После трех часов, проведенных в нежных шалостях, я встал и крикнул хозяйке, чтобы нам подали ужин. Ужин был скромным, но восхитительным. Мы только переглядывались, не произнося ни слова, ибо какими словами можно было выразить то, что мы испытывали?
