Валерий Черепица - История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума: монография
Получив в кассе деньги, Розенбаум при выходе из здания политполиции повстречал Курнатовича. Поздравив последнего за то, что он хорошо держался перед начальством и обо всем говорил толково, он тотчас же пригласил агента в приемную и вручил под расписку ему тысячу пятьсот злотых на начало работ по подготовке агентов из числа рабочих, а затем от себя лично — двести злотых «в знак нашей дружбы и сотрудничества на перспективу». На этом они расстались.
На обеде в «Астории» Корвин-Пиотровский и Розенбаум, устав от напряжения служебных дел, слегка расслабились и почему-то перешли к воспоминаниям молодости, но затем также неожиданно прекратили об этом говорить. Прощаясь, полковник сказал Розенбауму: «Эдуард, я думаю, ты все правильно понимаешь, и у тебя не должно быть по отношению ко мне никаких сомнений, мы старые служаки. О крэсах временно забудь, как бы их и не было. Единственная теперь твоя забота и работа: Лодзь, Люблин, Кутно и вообще Центральный промышленный район, Конгрессувка. Видеться мы должны минимум два раза в месяц. Рапорты присылай в исключительно важных случаях по адресу: гостиницы «Бристоль», «Варшава».
В тот же день ночным поездом импрессарио выехал в Радом. На следующий день к нему в гостиницу явился Горжевский с информацией о том, что на орудийно-оружейном заводе, кроме ячейки «Свободный Рабочий», существует еще городская организация под названием «Свобода Трудящихся» («Воля для люду працуенцэго»). В ней насчитывается до 150 человек, большинство из них рабочие из частных предприятий города. В комитете же — преимущественно оружейники. На след этой организации Горжевский напал благодаря своему товарищу Лесневскому, который познакомил его на собственной квартире с неким Давыдом Гурвичем, фельдшером Радомской еврейской больницы. Представляя пришедшего Горжевского как члена организации «Свободный Рабочий», Линевский попросил Гурвича продолжать ранее начатый разговор, из которого выходило, что фельдшер как председатель комитета организации «Свобода Трудящихся» ищет пути соединения двух организаций в одно целое, «ибо у той и другой цель одна — свобода, равенство, братство». Вместе с этим в беседе с Горжевским и Лесневским Давид Гурвич выразил обеспокоенность тем, что многие из «Свободного Рабочего» уже находятся под колпаком у полиции, а это значит, что обеим организациям надо проявлять высокую бдительность, тем более что из Лодзи также поступают тревожные новости, и спросил на сей счет мнение товарища Горжевского.
Не ожидавший такого поворота, последний все же нашелся и ответил, что он «вполне согласен с объединением двух организаций, тем более, что это укрепит их материально, но решить такой важный вопрос может только собрание комитетов двух организаций, хотя любое большое скопление людей достаточно опасно». На этом собеседники разошлись, договорившись еще обязательно встретиться.
В ходе этого разговора Горжевский сумел запомнить свыше десятка фамилий активистов организации «Свобода Трудящихся», их список при встрече он вручил Розенбауму. По характеристике агента Гурвич являл собой тип достаточно образованного человека. Он окончил русскую гимназию, учился в Харьковском университете на медицинском факультете, но во время Февральской революции вынужден был оставить университет и вернуться к родителям в местечко Конин бывшей Радомской губернии, откуда он родом. В Радоме он экстерном окончил фельдшерскую школу и занимался в Конине частной медицинской практикой. С установления польской власти Гурвич устроился на штатную должность фельдшера в Радомскую еврейскую больницу.
Сказанное Горжевским Розенбаум оценил как большую удачу и порекомендовал ему как можно ближе сойтись с Гурвичем, чтобы установить, с кем он имеет связь в Лодзи. Выдав ему 300 злотых на расходы, связанные с сыском, и 100 злотых в качестве премиальных за важную информацию, он сообщил Горжевскому, что завтра утром выезжает по театральным делам по маршруту Кельцы, Люблин, Лодзь. Услышав, что импрессарио будет в Люблине, он тотчас же заявил, что там на авиационном заводе «он имеет трех приятелей еще со времен похода 1920 года, на которых можно вполне положиться, так как они являются убежденными поляками-националистами». В ответ на это Розенбаум сказал: «В таком случае садитесь и пишите к одному из них письмо и просите, чтобы он познакомил меня с двумя другими, но предупреждаю, чтобы потом не было недоразумений, дело серьезное. Напишите также о себе и напомните, что их усилия будут вознаграждены. Фамилии моей в письме не упоминайте, а пишите «на подателя письма». После чего Розенбаум отдал агенту бумагу, перо и усадил писать письмо, а сам тем временем распорядился приготовить ужин и закуску на две особы прямо в номере. Еще до того как принесли ужин, письмо было написано и адресовано на имя Чеслава Чайковского.
За ужином Горжевский рассказал кое-что о своем приятеле. Оказалось, что ему около сорока лет, что он квалифицированый рабочий по монтажу авиационных двигателей. В 1 920 году добровольцем вступил в легионы Пилсудского и за боевые заслуги был награжден орденом «Виртути Милитари» и «Крестом Храбрости» (Кшиж Валечных), пользуется уважением как со стороны начальства, так и рабочих. Последние единогласно избрали его председателем рабочей конфликтной комиссии для разбора споров с администрацией. Двое других упомянутых рабочих (Юзеф Дмуховский и Ромуальд Раевский) работают там же слесарями, им обоим от 30 до 35 лет. Парни они хорошие, дружат с Чайковским, с другими рабочими отношения также нормальные. Оба — холостяки, и рабочие в шутку прозвали их «старыми петухами».
Прочитав письмо, составленное Горжевским, Розенбаум нашел его таким, каким и хотел его увидеть, особенно в той части, где автор письма писал, что он «очень доволен своей работой, и что она достаточно хорошо оплачивается». Адрес Чайковского Горжевский написал на частную квартиру по улице Фредры,18.
Провожая агента, импрессарио приказал ему, не упуская из вида организацию «Свободный Рабочий», следить за «Свободой Трудящихся». Особенно важно иметь постоянное наблюдение за председателем последней Давидом Гурвичем. В случае обнаружения чего-то важного в свое отсутствие он рекомендовал Горжевскому немедленно сообщать об этом Корвин-Пиотровскому по адресу: «гостиница «Бристоль» в Варшаве». На следующий день Розенбаум выехал утром с ансамблем в Кельцы, где, проведя первый гастрольный вечер и сдав все свои дела там своему помощнику Рейху, уехал в Люблин как для устройства концерта пианиста Николая Орлова, так и по делам сыска.
В Люблин Розенбаум приехал 19 февраля 1924 года. Устроив здесь все для концертов пианиста Орлова, он в тот же день, когда рабочая смена на заводе окончилась, отправился на квартиру Чеслава Чайковского. Последнего он застал вместе с женой за ужином. Чайковский занимал чистенькую, уютную квартирку, недурно обставленную и состоящую из двух комнат и кухни. Извинившись за причиненное беспокойство, импрессарио передал хозяину дома письмо от Горжевского, представившись своим театральным псевдонимом. Хозяйка предложила Эдуарду Розенбауму чай, а сам Чайковский тотчас же принялся за чтение письма. Прочитав его, рабочий подошел к импрессарио и, крепко пожимая ему руку, сказал, обращаясь к жене: «Пойди-ка, дорогая, принеси нам чего-нибудь покрепче и хорошую закуску: я хочу обмыть знакомство с достойным человеком». Когда жена вышла, Чайковский искренне заявил гостю, что он очень рад этому знакомству и охотно поможет ему во всем, «ибо ждет не дождется, когда начнется истребление на заводе коммунистической заразы». Оглянувшись на двери, куда вышла жена, он полушепотом добавил: «назначайте мне место и время встречи, но жена об этом ничего не должна знать, ее надо как бабу держать подальше от серьезных дел». Розенбаум на это заметил, что он остановился в гостинице «Виктория», и если хозяину будет удобно, то он будет ждать его у себя 39-м номере в 18 часов вечера.
Через несколько минут вернулась жена, и гостеприимные хозяева настояли, чтобы гость остался у них на целый вечер. В присутствии жены хозяина дома импрессарио, разумеется, говорил лишь о гастролях и о тогдашних театральных знаменитостях, с которыми он находился, естественно, в самых близких, почти дружеских отношениях. Это особенно восхищало хозяйку дома, но постепенно сами хозяева перевели разговор на тему о политическом положении Польши, а также о том, что «Польша буквально наводнена еврейством». На последнее обстоятельство особенно напирала «милая жена Чайковского», оказавшаяся «ярой антисемиткой». Она не раз во время застолья достаточно резко говорила об этом, а муж ее рьяно поддерживал, неоднократно отмечая, что «правительство явно подрывает свои устои, принимая в Польшу реэмигрантов-евреев из России, полностью зараженных там коммунистическим духом». В течение вечера супруги неоднократно и единодушно восклицали: «И нет же на эту дрянь никакой холеры!». Все это укрепило уверенность Розенбаума, что в лице Чайковского он будет иметь надежного помощника в деле политического сыска.
