Рамон Менендес Пидаль - Сид Кампеадор
Центром, к которому тяготели недовольные, был дом кадия Джафара ибн Джаххафа, «Кривоногого». Он принадлежал к высшей валенсийской знати; его род был чисто арабского происхождения — из Йемена и поселился в Валенсии со времен мусульманского завоевания, всегда пользуясь величайшим авторитетом. В дружеском кружке у кадия свободно говорили нелестные слова по адресу Кам-пеадора, осмелев от долгого отсутствия христианина; злословили и о визире Ибн Альфарадже как невыносимом человеке, который с тех пор, как эмир аль-Кадир тяжело заболел, один распоряжался в Валенсии.
Визирь, конечно, знал, о чем здесь говорилось, но не решался наказать такого состоятельного человека, как Ибн Джаххаф, надеясь, что вот-вот вернется Сид и тогда весь этот ропот мигом стихнет.
Однако дружеские собрания у кадия быстро переросли в настоящий заговор. Ибн Джаххаф, боясь визиря, написал в Мурсию Ибн Айше, уверяя, что, если тот придет в Валенсию, он передаст ему город; одновременно он подговорил кадия Альсиры сделать со своей стороны альмо-равидскому принцу аналогичное предложение.
Ибн Айша, не упуская случая, двинулся в путь, и все встречавшиеся ему крепости сдавались. Каид Дении при одной вести о приближении завоевателя Мурсии оставил крепость. Далее, как было обещано, Ибн Айше сдали и Альсиру. Наконец, когда в Валенсии узнали обо всем этом и о том, что альморавиды уже в Альсире, не более чем н пяти лигах отсюда, рыцари Сида вместе с рыцарями Санчо Рамиреса и епископом короля Альфонса, как войско без командира, покинули город, прихватив из своего имущества что могли.
Альморавиды под Валенсией
Визирь Ибн Альфарадж, увидев, что христиане оставили его без защиты, затрепетал. Все, что он делал, это периодически наведывался в алькасар, информируя обо всем бедного эмира аль-Кадира, который хоть уже и выздоравливал после долгой болезни, но еще не садился на коня и не показывался публике. Оба пришли к общему мнению относительно самых неотложных мер: вывезли эмирскую казну, отправив большие караваны, навьюченные деньгами и драгоценностями, в замки Сегорбе и Олокау под защиту верных каидов, держащих эти крепости, усилили стражу из пехотинцев и арбалетчиков в алькасаре и написали Сиду в Сарагосу, чтобы он приезжал как можно скорей.
Но, увы, в напряженном ожидании они провели двадцать дней, а Сид еще не пришел, когда однажды на рассвете послышалась оглушительная дробь альморавидских барабанов, доносившаяся от ворот Боателья. Грохочущий боевой музыкальный инструмент, прежде никогда не слыханный в Валенсии, переполошил население, вселив в сердца одних ужас, других — надежду; потом по городу пронесся слух, что под стенами находится пятьсот альморавидских всадников, но на самом деле их было всего двадцать. Ибн Айша, не желая ни покидать Дению, ни слишком рисковать, поручил альморавидскому каиду Альсиры, Абу Насиру, помочь Ибн Джаххафу в Валенсии в осуществлении его планов, и каид дерзнул ударить по городу всего с двадцатью своими всадниками и еще двадцатью альсир-скими, одетыми по-альморавидски: такой страх наводили эти африканцы.
Ибн Альфарадж в страхе побежал в алькасар и, посоветовавшись с эмиром аль-Кадиром, приказал охранять ворота, велел пехотинцам и арбалетчикам подняться на стену, а также послал стражников эмира за Ибн Джаххафом. Но тот, догадываясь о намерениях визиря, не открыл посланцам ворота своего дворца, пока там не собралась масса его приверженцев и сторонников, а когда последних вокруг него стало много, сам направился в алькасар и, встретив визиря Ибн Альфараджа, арестовал его и бросил в тюрьму.
Тем временем мятежники стеклись к воротам наружной стены, вытеснили с башен солдат аль-Кадира и, поскольку не могли открыть створки ворот, подожгли их, а тем временем самые нетерпеливые бросили за стену веревки, и альморавиды взобрались по ним.
Полный успех переворота
Неразбериха все возрастала, и альморавиды уже штурмовали алькасар. У эмира аль-Кадира, чье робкое сердце стало еще малодушнее из-за болезни, от которой он только-только выздоравливал, осталась одна мысль — переодеться и бежать, смешавшись с женщинами своего гарема, которые собирались покинуть дворец, чтобы не стать жертвами бесчинствующей толпы. Кроме жизни, эмир хотел бы спасти кое-какие сокровища. Основные богатства уже находились в самых надежных замках его эмирата, теперь же он спешно собрал в сундучок драгоценности, к которым испытывал самые глубокие и интимные чувства, особую привязанность, роковые сокровища, история которых — это история многих былых и будущих знаменитых бедствий. Поверх своей одежды он набросил женскую и опоясался самым ценным украшением, той драгоценностью, которую арабские историки описывают с запоздалым вое хищением, — изумительным поясом, усыпанным жемчугом и бриллиантами, мерцавшими радужным блеском среди ярких цветовых пятен, которые создавались тысячами блесток сапфиров, рубинов и изумрудов. Никогда во дворцах не сверкало подобной драгоценности: ею как ценнейшей хвалилась три века тому назад султанша Зубайда, жена знаменитого Харуна ар-Рашида, султанша из «Тысячи и одной ночи», ослепившая Багдад потрясающими мода ми и фантастической роскошью. И, поскольку в минуты опасности мысль порой улетает далеко, аль-Кадир мш вспомнить о грабеже алькасаров Багдада, когда султан аль Амин, сын Зубайды, был убит, а его богатства похищены и достались кордовскому халифу. Не ожидал ли он теперь такой же судьбы, когда грабеж вот-вот мог начаться и в алькасаре Валенсии? Когда Кордовский халифат рухнул, этот завидный пояс попал в руки эмира Мамуна Толедского и его невестки, матери аль-Кадира; теперь с редчайшей драгоценностью у него ассоциировалось чувство любви, и потому аль-Кадир повязал ее поближе к телу, желая спасти ее или умереть вместе с ней.
Итак, аль-Кадир бежал из своего дворца, смешавшись с женщинами и рассчитывая вместе с некоторыми из них укрыться в уединенном домике при бане.
Бунтовщикам быстро удалось захватить алькасар; они убили двух христиан, охранявших ворота и одну из башен, передали крепость альморавидскому каиду Альсиры и принялись ее грабить, хватая в покоях эмира все, что попадалось на глаза.
Ибн Джаххаф, возвратившись домой и увидев, как все удачно сложилось, возгордился перед прочими согражданами: все население на его стороне, визирь Сида в тюрьме, эмир бежал. После такой удачи в душе кадия, как грибы после осеннего дождя, во множестве выросли новые амбиции и вожделения. Он дознался, что аль-Кадир не покинул Валенсию; проведя расследование, он выяснил, что тот скрывается в домике рядом с баней, а при нем сундучок с драгоценностями и пояс султанши Зубайды. Теперь у него была одна забота — тайно захватить эти сокровища. Сообщника для этого он нашел в одном юноше, чью семью аль-Кадир сильно обидел в Толедо тринадцать лет назад; этот молодой человек, одержимый застарелой жаждой мести, с несколькими родичами взялся целый день следить за беглым эмиром в его убежище, а когда настала ночь, напал на него, обезглавил и, обыскав труп, тайно отнес драгоценности Ибн Джаххафу (это произошло в ночь с четверга на пятницу 28–29 октября 1092 г.). Голову аль-Кадира, выставленную как трофей на обозрение толпы, насадили на копье и пронесли по улицам, а потом Ибн Джаффар распорядился выбросить ее в искусственный водоем близ своего дома.
Тело эмира аль-Кадира пролежало влуже крови в хижине до утра, пока какие-то злодеи не бросили его на ближнюю свалку, где закапывали верблюдов. Никто не осмелился выразить симпатий к убитому, тем более обличить цареубийцу. Лишь один милосердный человек, торговец, подобрал обезглавленный труп, положил его на ложе из веревок без тюфяка и, покрыв старой рогожей, вывез из города и похоронил без савана, «так что над ним не заплакали ни мавр, ни мавританка», словно это был простолюдин.
Когда Ибн Джаххаф творил все эти злодеяния, шел месяц рамадан — месяц поста и покаяния.
Ибн Джаххаф — узурпатор
Валенсия оказалась под муниципальным управлением, став чем-то вроде республики, во главе которой стояла альхама, или сенат, составленный из видных горожан, где председательствовал кадий; это было обычной практикой в мусульманских городах Испании, пока трон пустовал. Но Ибн Джаххаф, избавившись от аль-Кадира и присвоив многие его богатства, сразу же повел себя как монарх, рассчитывая взойти на престол. Помещения своего дворца он обставил чрезвычайно богатой мебелью, вокруг них день и ночь стояла стража; появляясь на публике, он проезжал по улице верхом в окружении всадников и ловчих, охранявших его особу; горожане, чтобы полюбоваться им, высовывались из дверей, а валенсийки приветствовали его криками радости — мелодичными возгласами «лу-лу-лу!», какие мусульманские женщины издают при пении и во время праздников. Он очень гордился этой дешевой популярностью и постоянно держался как эмир, но способностей правителя ему недоставало.
