Аркадий Стругацкий - Собрание сочинений: В 11 т. Т. 2: 1960-1962 гг.
— Несомненно,― сухо сказал Сидоров.
— Леонид Андреевич,― сказал Валькенштейн.― А почему они не демонтировали оболочки станций?
— Им это было не нужно,― сказал Горбовский.
— Это не экономно,― сказал Валькенштейн.
— Значит, они были не экономны.
— Расточительные разведчики,― сказал Валькенштейн и замолчал.
Планетолет тряхнуло.
― Взяли, Марк,― сказал Горбовский незнакомым голосом.
И планетолет начало ужасно трясти. Просто невозможно было представить, что можно вынести такую тряску. «Скиф–Алеф» вошел в атмосферу, где ревели бешеные горизонтальные потоки, таща за собой длинные черные полосы кристаллической пыли, где сейчас же ослепли локаторы, где в плотном оранжевом тумане носились молнии невиданной силы. Здесь мощные, совершенно необъяснимые всплески магнитного поля сбивали приборы и расщепляли плазмовый шнур в реакторе фотонных ракет. Фотонные ракеты здесь не годились, но и первоклассному атомному планетолету «Скиф–Алеф» тоже приходилось несладко.
Впрочем, в рубке было тихо. Перед пультом скорчился Горбовский, примотанный к креслу ремнями. Черные волосы падали ему на глаза, при каждом толчке он скалил зубы. Толчки следовали непрерывно, и казалось, что он смеется. Но это был не смех. Сидоров никогда не предполагал, что Горбовский может быть таким ― не странным, а каким–то чужим. Горбовский был похож на дьявола. Валькенштейн тоже был похож на дьявола. Он висел, раскорячившись, над пультом атмосферных фиксаторов, дергая вытянутой шеей. Было удивительно тихо. Но стрелки приборов, зеленые зигзаги и пятна на флюоресцентных экранах, черные и оранжевые пятна на экранах перископа ― все металось и кружилось в веселой пляске, и пол дергался из стороны в сторону, как укороченный маятник, и потолок дергался, падал и снова подскакивал.
— Киберштурман,― хрипло сказал Валькенштейн.
— Рано,― сказал Горбовский и снова оскалился.
— Сносит… Много пыли.
― Рано, черт,― сказал Горбовский.― Иду к полюсу.
Ответа Валькенштейна Сидоров не услышал, потому что заработала экспресс–лаборатория. Вспыхнула сигнальная лампа, и под прозрачной пластмассовой пластинкой поползла лента записи. «Ага!» ― закричал Сидоров. За бортом был белок. Живая протоплазма. Ее было много и с каждой секундой становилось все больше. «Что же это?» ― сказал Сидоров. Самописцу не хватило ширины ленты, и прибор автоматически переключился на нулевой уровень. Затем сигнальная лампа погасла, и лента остановилась. Сидоров зарычал, сорвал заводскую пломбу и обеими руками залез в механизм прибора. Он хорошо знал этот прибор, он сам принимал участие в его конструировании и не мог понять, что разладилось. С огромным напряжением, стараясь сохранить равновесие, Сидоров ощупывал блоки печатных схем. Они могли расколоться от толчков. Он совсем забыл об этом. Они двадцать раз могли расколоться во время прошлых поисков. «Только бы они не раскололись,― думал он.― Только бы они остались целы». Корабль трясло невыносимо, и Сидоров несколько раз ударился лбом о пластмассовую панель. Один раз он ударился переносицей и на некоторое время совсем ослеп от слез. Блоки, по–видимому, были целы. Тут «Скиф–Алеф» круто лег на борт.
Сидорова выбросило из кресла. Он пролетел через всю рубку, сжимая в обеих руках вырванные с корнем обломки панелей. Он даже не сразу понял, что произошло. Потом он понял, но не поверил.
― Надо было привязаться,― сказал Валькенштейн.― Пилот.
Сидоров на четвереньках добрался по пляшущему полу до своего кресла, пристегнулся ремнями и тупо уставился в развороченные внутренности прибора.
Планетолет ударило так, словно он налетел на скалу. Сидоров, разинув пересохший рот, глотал воздух. Очень тихо было в рубке, только хрипел Валькенштейн,― шея его наливалась кровью.
― Киберштурман,― сказал он.
И тотчас снова дрогнули стены. Горбовский молчал.
— Нет подачи горючего,― сказал Валькенштейн неожиданно спокойно.
— Вижу,― сказал Горбовский.― Делай свое дело.
— Нет ни капли. Мы падаем. Замкнуло…
― Включаю аварийную, последнюю. Высота сорок пять… Сидоров!
— Да,― сказал Сидоров и принялся откашливаться.
— Ваши контейнеры наполняются.― Горбовский повернул к нему свое длинное лицо с сухими блестящими глазами. Сидоров ни разу не видел у него такого лица, когда он лежал на диване. ― Компрессоры работают. Вам везет, Атос!
― Мне здорово везет,― сказал Сидоров.
Теперь ударило снизу. У Сидорова что–то хрустнуло внутри, и рот наполнился горькой слюной.
— Пошло горючее! ― крикнул Валькенштейн.
— Хорошо… Прелесть! Но занимайся своим делом, ради бога. Сидоров! Эй, Миша…
— Да,― сипло сказал Сидоров, не разжимая зубов.
— Запасного комплекта у вас нет?
— Ага,― сказал Сидоров. Он плохо соображал сейчас.
— Что «ага»? ― закричал Горбовский.― Есть или нет?
— Нет,― сказал Сидоров.
— Пилот,― сказал Валькенштейн.― Герой.
Сидоров скрипнул зубами и стал смотреть на экран перископа. По экрану справа налево неслись мутные оранжевые полосы. Было так страшно и тошно видеть это, что Сидоров закрыл глаза.
― Они высадились здесь! ― закричал Горбовский.― Там город, я знаю!
Что–то тоненько звенело в рубке в страшной шатающейся тишине, и вдруг Валькенштейн заревел тяжелым прерывистым басом:
Бешеных молний крутой зигзаг,
Черного вихря взлет,
Злое пламя слепит глаза,
Но если бы ты повернул назад,
Кто бы пошел вперед?
«Я бы пошел,― подумал Сидоров.― Дурак, осел. Нужно было дождаться, пока Горбовский решится на посадку. Не хватило терпения. Если бы сегодня он шел на посадку, плевал бы я на экспресс–лабораторию».
А Валькенштейн ревел:
Чужая улыбка, недобрый взгляд,
Губы скривил пилот…
Струсил Десантник, тебе говорят.
Но если бы ты не вернулся назад,
Кто бы пошел вперед?
― Высота двадцать один! ― крикнул Горбовский.― Перехожу в горизонталь!
«Теперь бесконечные минуты горизонтального полета,― по думал Сидоров.― Ужасные минуты горизонтального полета. Многие минуты толчков и тошноты, пока они не насладятся своими исследованиями. А я буду сидеть, как слепой, со своей дурацкой разбитой машиной».
Планетолет тряхнуло. Удар был очень сильный, такой, что потемнело в глазах. И Сидоров, задыхаясь, увидел, как Горбовский с размаху ударился лицом о пульт, а Валькенштейн раскинул руки, взлетел над креслом и медленно, как это бывает во сне, с раскинутыми руками опустился на пол и остался лежать лицом вниз. Кусок ремня, лопнувшего в двух местах, плавно, как осенний лист, скользнул по его спине. Несколько секунд планетолет двигался по инерции, и Сидоров, вцепившись в замок ремня, чувствовал, что все падает. Но затем тело снова стало весомым.
Тогда он расстегнул замок и поднялся на ватные ноги. Он смотрел на приборы. Стрелка альтиметра ползла вверх, зеленые зигзаги контрольной системы метались в голубых окошечках, оставляя медленно гаснущие туманные следы. Киберштурман вел планетолет прочь от Владиславы. Сидоров перешагнул через Валькенштейна и подошел к пульту. Горбовский лежал головой на клавишах. Сидоров оглянулся на Валькенштейна. Тот уже сидел, упираясь руками в пол. Глаза его были закрыты. Тогда Сидоров осторожно поднял Горбовского и положил его на спинку кресла. «Плевать я хотел на экспресс–лабораторию»,― подумал он. Он выключил киберштурман и опустил пальцы на липкие клавиши. «Скиф–Алеф» начал разворачиваться и вдруг упал на сто метров. Сидоров улыбнулся. Он услышал, как позади Валькенштейн яростно прохрипел:
― Не сметь…
Но он даже не обернулся.
― Вы хороший пилот, и вы хорошо посадили корабль. И по–моему, вы прекрасный биолог,― сказал Горбовский. Лицо его было все забинтовано.― Просто прекрасный биолог. Настоящий энтузиаст. Правда, Марк? Валькенштейн кивнул и, разлепив губы, сказал:
— Несомненно. Он хорошо посадил корабль. Но поднял корабль не он.
— Понимаете,― Горбовский говорил очень проникновенно,― я читал вашу монографию о простейших,― она превосходна. Но нам с вами не по дороге.
Сидоров с трудом глотнул и сказал:
― Почему?
Горбовский поглядел на Валькенштейна, затем на Бадера.
― Он не понимает.
Валькенштейн кивнул. Он не смотрел на Сидорова. Бадер тоже кивнул и посмотрел на Сидорова с какой–то неопределенной жалостью.
— А все–таки? ― вызывающе спросил Сидоров.
— Вы слишком любите штурмы,― сказал Горбовский мягко.― Знаете, это ― штурм унд дранг, как сказал бы Директор Бадер.
— Штурм и натиск,― важно перевел Бадер.
— Вот именно,― сказал Горбовский.― Слишком. А это не нужно. Это па–аршивое качество. Это кровь и кости. И вы даже не понимаете этого.
— Моя лаборатория погибла,― сказал Сидоров.― Я не мог иначе.
Горбовский вздохнул и посмотрел на Валькенштейна. Валькенштейн сказал брезгливо:
