Михаил Воробьёв - Япония в III-VII вв. Этнос, общество, культура и окружающий мир
Если мы учтем этнические (см. гл. 4) и культурные (см. гл. 6) миграции этого времени, то вероятность похода, направленного на восток, несомненно, повысится. Какая-то группа, возможно предки царского дома, пришла с Кюсю, южная часть которого оказалась в их владении в середине III в. И столь же вероятно, что она как-то связана с «Владением царицы». В пользу этого мнения высказывают следующие доводы: 1) «Кодзики» и «Нихонги» определенно сообщают об исходе из Кюсю, и, по-видимому, к началу VIII в. — дате создания источников — такое мнение было общепринятым; 2) достоверность предания подтверждается ссылкой на «три священных сокровища» (меч, зеркало, яшма). Два первых предмета — очевидно, бронзовые, китайские по происхождению— встречаются во всей Западной Японии, включая Кинай, но только на Кюсю находят наиболее древние формы (II–I вв. до н. э.); 3) если бы японский императорский режим сложился в Ямато и отсюда покорил бы Западную Японию между 226–364 гг., то он обладал бы куда большей мощью уже в III в., когда китайские послы навестили о-в Кюсю, и это отразилось бы в их сообщениях и в китайских хрониках. В указанную пору остров Кюсю находился в географическом отношении куда в более выигрышном положении, чем Кинай, именно из-за своей близости к Лолану; 4) «Владение царицы», господствовавшее над значительной частью о-ва Кюсю, объединяло ряд местных образований в III в., и оно было единственное на архипелаге владение, способное на это в то время; 5) название «Владения царицы»— Ематай — мы можем сближать с Ямато, только допустив кюсюское происхождение последнего [Yasumoto, 1973].
Основные события этого похода — исход каких-то кланов с о-ва Кюсю (добровольный или вынужденный), продвижение вдоль восточного побережья о-ва Кюсю и далее по Внутреннему Японскому морю, извилистость этого пути, которая обусловливалась каботажным характером плавания, неизвестностью самого маршрута, поисками удобного для высадки места, действия на суше, такие, как слияние с кланом Идзумо, принятие в союз одних кланов (Мононобэ) и истребление других, — не противоречат логике истории. Некоторые другие данные тоже говорят в пользу историчности восточного похода Дзимму: смена двух локальных культур бронзы (западной и восточной) единой культурой раннего железа на рубеже IV в. при характерном единообразии предметов, принадлежащих верхнему слою общества; оживление набегов племен вадзин на Корею, особенно после 280 г., когда на континенте пало царство У и многие усцы бежали на острова; знаменательный перерыв в этих набегах в период с 295 по 300 г. (по Самкук саги), примерно соответствующий традиционной длительности восточного похода. Однако датировка этих событий резко отличается от традиционной. Впрочем, современные поправки в сроках правления японских правителей легендарного периода, основанные на средней протяженности царствований японских императоров (от восьми до десяти лет), позволяют предположительно датировать время правления Дзимму, по одной версии, 271–311 гг., а по другой — время его смерти 307 г. [Арутюнов, 1975].
В последнее время делаются интересные попытки увязать предание о восточном походе Дзимму с теорией завоевания островов кочевниками с континента все в ту же пору — на рубеже IV в. [Ledyard, 1975, с. 243].
Предание о походах Ямато-такэру определенным образом связано с преданием о восточном походе Дзимму. В предании сообщается о том, как Ямато-такэру (букв. «Богатырь Ямато») последовательно и успешно по поручению царя Кэйко выступал в походы против кумасо на юге (в 97 г.?) и против эмиси (эдзо) на севере (110–112 гг.?) [Morris, 1971]. Во время походов Ямато- такэру совершает много подвигов, далеко выходящих за рамки человеческих возможностей. Он совершает их в борьбе как с «дикими» племенами, так и со «злыми демонами», а после своей смерти превращается в белую птицу. Сам Ямато-такэру рисуется вполне земным существом, облеченным, однако, высокой миссией— борьбы со «злыми демонами», вдохновлявшими эмиси на мятежи, снабженным священным (меч) и волшебным (огниво) предметами. Однако в ходе этой борьбы и в процессе завоевания на обратном пути иных земель он вырастает в фигуру полубожественную: эмиси покоряются, видя в нем божество; его смерть таинственна и исполнена скрытого смысла; после смерти он превращается в птицу. На земле же для сохранения в потомстве его имени создают корпорацию Такэру-бэ. Полагают, что это предание, созданное где-то в период с середины IV до середины Vl в., воплотило в лице одного героя какие-то черты многих воителей, приписав ему одному славу многочисленных завоевательных походов, совершенных разными людьми [ср. Kojiki, I; 79–88].
Предание о походе царицы Дзингу в Силлу является следующим логическим звеном в цепи трех походов: покорение племен Центрального Хонсю и создание режима Ямато (поход Дзимму), подчинение прилегающих к Ямато земель и народов (походы Ямато-такэру), наконец, экспансия в сферу заморского мира (поход Дзингу). Согласно этому преданию, царица Дзингу (201–269), жена царя Тюая, в которой текла корейская кровь, во сне получила «божественный наказ» выступить с походом против Силлы. После смерти мужа, последовавшей вслед за его отказом выполнить «наказ», Дзингу на седьмом месяце беременности сама возглавила экспедицию в Силлу в 200 г. (?). В пути флотилию вел морской бог Сумиёси, а рыбы поддерживали ее корабли во время шторма. Царь Силлы капитулировал и обязался ежегодно присылать по 80 кораблей с золотом, серебром и тканями. Цари Пэкче и Когурё признали себя вассалами Ямато. Оставив на полуострове гарнизон, Дзингу вернулась в Ямато с пленными и добычей [Higo, 1969; Цой Килсон, 1963; Kojiki, II, 91–95].
Фамильное имя Дзингу — Окинага («долгодышащая») — было связано с магией и появилось среди священных рыбаков, объединенных в племя Адзуми. По традиции Дзингу считается главной колдуньей и по крови родственницей владетелям Силлы, Пэкче, Когурё [Tanaka, 1967; Mizuro, 1967] [34]. Согласно новейшим исследованиям, Дзингу жила во второй половине IV в. Два обстоятельства говорят в пользу такой датировки события независимо от значения, которое в него вкладывается. Для осуществления заморской экспедиции подобного масштаба необходимо хоть какое- то политическое единство, а оно появилось в Ямато не ранее IV в. В корейских хрониках под 200 г. нет никаких сведений о вторжении, но под 346 г. такое сообщение имеется [Ким Бусик, 1959, с. 107]. Поход Дзингу отличается от походов Ямато-такэру несколько большей реалистичностью обстановки, сверхъестественные силы в нем играют более скромную роль. Былая эпическая борьба сменилась настоящей военной экспедицией (детали которой нам, однако, не сообщаются), не приведшей, впрочем, к прочным завоеваниям [Пак Сихён, 1966, с. 198–199; Uemura, 1977].
Японское проникновение на юг полуострова могло быть облегчено ликвидацией китайской администрации в Лолане в 313 г. Но японцы оказались как раз на пути когурёсцев, двигавшихся на юг полуострова. И, по-видимому, объединение японцев было ускорено необходимостью противостоять атакам когурёсцев. Эти события, в частности завоевание части Южной Кореи в 369 г., могли быть связаны лишь с царем-объединителем. Это же можно сказать и про пэкчийское посольство 364 г.: с просьбой о помощи оно ехало к всеяпонскому царю [Уэда, 1969, с. 98—115]. С этого времени и до 562 г. японцы занимали в этой стране особое положение (Мимана). В 391 г. (?) японцы в Пэкче подверглись нападению когурёсцев. Разгорелась борьба за влияние в Южной Корее, причем ни одна сторона не могла добиться решительного перевеса.
Хотя указанные события должны были как-то увязаться с напряженной внутренней жизнью страны, III и IV века в официальном освещении лишены каких-либо примечательных событий и деяний. Это 200-летие отдано в удел трем правлениям, непомерно растянутым. В «Нихонги» содержатся лишь глухие отзвуки борьбы «за престол» при воцарении Дзингу и после смерти Одзина и Нинтоку.
Этот летописный вакуум привлек внимание желающих его заполнить либо нашествием континентальных кочевников [Egami, 1963], либо завоеванием островов племенами пуё или когурё [Ledyard, 1975], либо созданием на архипелаге «дочерних владений»— отпрысков пэкчийского царства [Ким Сокхён, 1963; Лим Чонсан, 1966]. Если две первые теории как-то подкрепляются археологическим материалом (распространением курганов и керамики типов, общих для Кореи и Японии; поясом мегалитических сооружений, тянущихся от Маньчжурии через Корею до о-ва Кюсю; близостью мифологических сюжетов Кореи и Японии), то последняя теория в основном базируется на одной предпосылке: беглые пэкчийцы, как более культурные и политически развитые, после переселения на острова должны были создать «дочерние, образования» в среде менее «передового» населения. Упомянутые Одзин и Нинтоку, которые в «Нихонги» представлены «мудрыми» правителями, открывают, по мнению этих ученых, иноземную династию завоевателей в Японии. Однако наиболее достоверный персонаж эпохи — Кацураги-но Соцухико (он упомянут и в основном тексте «Нихонги», и в отрывках из «Пэкче понги») — своими действиями разрушает легенду о сильном, едином правителе (царе). Будучи предводителем японцев (вадзин) в Корее, он не выполнял царских указов, смог выдать свою дочь Ива-но химэ за Нинтоку и стать родоначальником клана Cora [Kiley, 1973, с. 36].
