Владимир Муравьев - Святая дорога
В конце XIX - начале XX века традиционная книжная торговля на Никольской изменила свой характер. Если прежде книжные лавки "улицы просвещения" удовлетворяли спрос всей читающей Москвы, то после отмены крепостного права и резкого подъема грамотности в стране вырос спрос на книгу, и книжные магазины начали открываться по всему городу. В то же время наряду с состоятельным и образованным покупателем, приобретавшим серьезную научную и художественную литературу, необычайно расширился круг читателей из низших слоев общества - ремесленников, рабочих, мелких торговцев, крестьян, чье образование ограничивалось несколькими классами церковно-приходской или начальной городской школы, а порой лишь уроками какого-нибудь грамотного доброхота. Многие из таких грамотеев становились страстными любителями чтения. Но им требовалась литература, соответствующая их знаниям, интересам и вкусам, да и по цене ей следовало быть доступной.
Никольские книжные лавочки вокруг Троицы в Старых полях, не имея возможности конкурировать с фирменными книжными магазинами крупных издательств, вышли из положения, изменив направление своей торговли: они перешли на продажу старых книг, продажная цена которых была ниже, чем новых, и этим привлекательна для малообеспеченных покупателей. Прежде торговцы старыми книгами и рукописями, многие из которых были действительно редкими, именовали себя антикварами. Но это название не подходило к книготорговцу, в лавке которого большую часть товара составляли книги, изданные всего лишь два-три года назад и успевшие побывать за это время в руках нескольких владельцев. Позже, в советское время, широкое распространение получил книготорговый термин "подержанная книга", точный, но звучавший несколько пренебрежительно. Никольские книготорговцы предпочитали называть свою торговлю на французский лад - букинистической, а себя - букинистами, тем более что характер торговли парижских коллег на берегах Сены вполне соответствовал московской.
И второе изменение в характере деятельности никольских книготорговцев, которое может быть названо главным, заключалось в том, что они стали выступать в роли издателей так называемой лубочной литературы.
Лубочная литература, как и листы-лубки, предназначалась для не имевшего образования, малограмотного читателя, но выпускалась не листами, а в виде книг и была следующей ступенью в его просвещении и приобщении к знанию.
Любовь московского простого люда к чтению засвидетельствована многочисленными историческими документами. Издавна центром торговли литературой для народа был Спасский мост на Красной площади через ров перед Спасской башней Кремля.
Первый автор русской новой письменной литературы Антиох Кантемир в стихотворном обращении "К стихам своим", сетуя на то, что они, весьма возможно, будут не поняты и отвергнуты современниками (вечная тема поэтов!), так рисует их судьбу:
Когда, уж иссаленным, время ваше пройдет,
Под пылью, мольям на корм кинуты, забыты,
Гнусно лежать станете, в один сверток свиты
Иль с Бовою, иль с Ершом...
и при стихах дает примечание-справку: "Две весьма презрительные рукописные повести о Бове-королевиче и о Ерше-рыбе, которые на Спасском мосту с другими столь же плохими сочинениями обыкновенно продаются".
Торговля лубочными изданиями в Москве изображена на картине А.М.Васнецова "Книжные лавочки на Спасском мосту в ХVII веке".
В середине XVIII века в связи с засыпкой Кремлевского рва и ликвидацией Спасского моста эта торговля переместилась на Никольскую улицу.
Как особый род литературы лубочная литература конца XIX - начала XX века имела своих профессиональных авторов и своих издателей. Никольские книготорговцы, как никто, знали читателя и покупателя этих изданий.
Знаменитый московский книгоиздатель конца XIX - начала XX века Иван Дмитриевич Сытин, затеяв свое большое дело издания книг для народа, начал с издания лубочной литературы.
В своих воспоминаниях Сытин называет себя "издателем Никольского рынка" и рассказывает об этой литературе и ее авторах.
Никольский рынок издавал литературу на всякие вкусы и потребности: уголовные романы "Джек - таинственный убийца женщин", "Кровавые ночи Венеции", "Злодей Чуркин", "Убийство княгини Зарецкой"; исторические "Рассказ о том, как солдат спас Петра Великого", "Битва русских с кабардинцами", "Атаман Иван Кольцо", "Ермак - покоритель Сибири"; продолжали выходить и старинные сказочные истории про Бову-королевича, Еруслана Лазаревича; издавались различные гадательные книги, сонники, письмовники - "для влюбленных", "для желающих добиться успеха в торговле", самоучители танцев, руководства - "Искусство спорить и острить", "Самоучитель всех ремесел", "Самоучитель для тех, кто хочет быть замечательным актером - артистом" и тому подобное.
Все эти сочинения издавались анонимно, без указания имени автора. Такова уж была традиция лубочной литературы.
Но конечно, каждая книга имела автора. В лубочном жанре работала большая группа профессиональных лубочных писателей.
Сытин, хорошо знавший всех постоянных авторов Никольского рынка, говорит, что они состояли из "неудачников всех видов": недоучившихся семинаристов, гимназистов, изгнанных за какие-либо провинности из гимназий, пьяниц - чиновников и иереев. Иные из них обладали незаурядным литературным талантом. Как пример можно привести знаменитого фельетониста Власа Дорошевича, который начал свой литературный путь с романа "Страшная ночь, или Ужасный колдун", проданного Сытину за пятнадцать рублей.
Вот как Сытин описывает характер деловых взаимоотношений между автором и издателем на Никольской:
"Никольский рынок никогда не читал рукописей, а покупал, так сказать, на ощупь и на глаз.
Возьмет купец в руки роман или повесть, посмотрит заглавие и скажет:
- "Страшный колдун, или Ужасный чародей"... Что ж, заглавие для нас подходящее... Три рубля дать.
Заглавие определяло участь романа или повести. Хлесткое, сногсшибательное заглавие требовалось прежде всего. Что же касается содержания, то в моде были только три типа повестей: очень страшное, или очень жалостливое, или смешное. Эта привычка покупать "товар" не читая и не читая же сдавать его в печать иногда оканчивалась неприятностями. С пьяных глаз или просто из озорства авторы всучивали покупателям такие непристойности, что издатель хватался потом за голову и приказывал уничтожить все напечатанное.
Случались, конечно, и плагиаты, работая по три рубля за лист, никольские авторы широко прибегали к "заимствованиям". Но плагиат, даже самый открытый, самый беззастенчивый, не считался грехом на Никольском рынке".
Отношение у никольского писателя к чужому произведению было такое же, как у простого человека к народной песне: как хочу, так и спою, ты так поешь, а я по-другому, на это запрета нет.
Поэтому никольский писатель, вовсе не скрываясь, заявлял:
- Вот Гоголь повесть написал, но только у него нескладно вышло, надо перефасонить.
И потом выходила книжка с каким-нибудь фантастическим названием, таинственным началом и ужасным концом, в которой с трудом можно было угадать первоначальный образец.
Между прочим, "Князь Серебряный" после переработки и "улучшений" получил название "Князь Золотой".
Издатели получали прибыль, сочинители влачили самое жалкое существование: никольские авторы получали по пять-десять рублей за роман в двух-трех частях.
Сытин даже удивлялся: "Ни один нищий не мог бы прожить на такой гонорар, но никольские писатели как-то ухитрялись жить и даже заливали вином свои неудачи".
Никольских писателей ни в коем случае нельзя назвать халтурщиками. Скорее, это были энтузиасты, разрабатывавшие - и надо сказать, очень умело, с большим знанием дела и психологии читателя - особый жанр литературы лубочный, который, на мой взгляд, стоит в том же ряду литературных жанров, ничуть не ниже, чем научно-фантастический, детективный или приключенческий. Перед ними вставали свои творческие задачи, у них была своя авторская гордость, которая - увы! - слишком часто и грубо попиралась невежественными издателями. Они знали и высшую радость писательского труда удовлетворенность своим созданием.
Сытин описывает, как один из таких авторов, по прозвищу Коля Миленький, отличавшийся удивительной робостью, принеся очередное свое произведение купцу и отдавая его приказчику (по робости он предпочитал вести переговоры не с хозяином, а с приказчиком), говорил:
- Вот что, Данилыч, голубчик... Принес я тут одну рукопись... Ужасно жалостливая штучка... Ты прочитай и пущай "сам" прочитает, а я после за ответом зайду... Очень жалостливо написано, плакать будешь...
Несмотря на установившееся в "образованных кругах" со времен Кантемира высокомерное пренебрежение к лубочным изданиям, на Никольской к ним относились серьезно и с уважением, здесь они назывались "народные книги и романы".
