Роман Почекаев - Мамай. История «антигероя» в истории
Таким образом, можно утверждать, что древнерусские авторы далеко не сразу пришли к необходимости и целесообразности обвинения Мамая в посягательстве на верховную власть: в ранних сочинениях «Куликовского цикла» они просто «довольствуются» утверждениями о вражде Мамая и Руси. Но со временем политическая обстановка на Руси сильно изменилась: русские князья вступили в прямое военное противостояние с Золотой Ордой, и для политического обоснования и оправдания борьбы с ней им потребовались факты (а вернее — мифы), подрывающие авторитет золотоордынских правителей на Руси.
В результате, когда мы обращаемся к «Задонщине», то видим, что Мамай в ней фигурирует как «царь».[475] Возможная причина «повышения статуса» бекляри-бека, вероятно, заключалась в желании летописца придать победе Дмитрия Донского больший вес и значение. Известно, что великий князь Дмитрий Иванович и сам в ряде средневековых «житийных» источников (начиная с 1420-х гг.) титулуется царем.[476] Вполне вероятно, что присвоение ему этого титула связывалось с победой над «царем» Мамаем. Почему в этом сочинении ничего не говорится о легитимном золотоордынском хане Мухаммаде (Булаке/Туляке), ставленнике Мамая, неизвестно. Впрочем, поскольку он, согласно русским источникам, был «ничем сущ», «ничего не деющ» и «худо цесарюющ»,[477] можно сделать вывод, что летописцы были прекрасно осведомлены о его истинной политической роли и поэтому полагали, что победа над таким «царем» не прибавит славы Дмитрию Донскому.
Совершенно иные причины заставили назвать Мамая царем еще одного автора — сочинителя «Сказания о Мамаевом побоище», где ни о каком законном хане (даже «худо цесарюющем»!) речи не идет, а Мамай упоминается как единственный «царь от восточныя страны», «безбожный царь» и пр.[478] Дело в том, что на рубеже XV-XVI вв. на Руси существенно возрос интерес к событиям Куликовской битвы в свете централизаторской и завоевательной политики московских государей.[479] «Сказание…» появилось именно в это время,[480] т. е. когда Московская Русь, только что освободившаяся от сюзеренитета золотоордынских ханов, в свою очередь готовилась к борьбе за ордынское наследие — в первую очередь за контроль над постордынскими ханствами Поволжья, а Иван III и сам неофициально стал именоваться царем.
Ярким источником московской позиции по отношению к золотоордынским монархам стало знаменитое «Послание на Угру» архиепископа Вассиана Рыло. Власть царя считалась священной, и любое вооруженное выступление против нее воспринималось как мятеж, преступление. Вассиан остроумно решил эту проблему, обвинив «царей» Золотой Орды в изначальной нелегитимности: якобы и сам Батый, и все его преемники незаконно владели «царским» титулом, и, следовательно, в противостоянии их нынешним преемникам никакого преступления нет — напротив, война с ними будет даже справедливой.[481] Мамай, с которым сражался Дмитрий Донской (родной прадед Ивана III), фигурирует в «Послании на Угру» как один из предшественников Ахмата, которому противостоял сам Иван III.[482] Надо полагать, именно эта концепция и получила продолжение в «Сказании о Мамаевом побоище», составленном некоторое время спустя после «Послания…»: Мамай — «царь», но незаконный, и поэтому Дмитрий Донской имел право воевать с ним. Это стало своего рода политическим прецедентом-обоснованием для Ивана III, когда он аналогичным образом выступил против Ахмата — такого же «незаконного царя», как и его предшественник Мамай.[483] Не случайно нашествие Ахмата в «Послании на Угру» сравнивается с походом Мамая! Нелегитимность Мамая как «царя» подчеркивается в «Сказании…» тем фактом, что перед Куликовской битвой он получает «ярлыки» от Олега Рязанского и Ольгерда Литовского[484] — ведь ярлыки могли выдавать только верховные ордынские правители своим подданным или нижестоящим правителям-вассалам. А раз Мамай сам получает ярлык, следовательно, он — «незаконный царь», стоящий ниже этих правителей.
Аналогичными причинами руководствовались, по-видимому, и летописцы Ивана IV, который старался представить свое завоевание Казанского и Астраханского ханств как справедливую борьбу против местных «незаконных царей». В результате в Никоновской летописи под 1380 г. появляется строка: «и не къ тому уже нарицашеся великiй князь Мамай, но отъ всехъ сущихъ его нарицашеся великiй царь Мамай».[485]
До недавнего времени эта сложная идеологическая конструкция не учитывалась историками и публицистами, которые понимали сообщения средневековых русских идеологов буквально и преспокойно именовали Мамая ханом или царем.[486] Некоторые авторы даже утверждали, что Мамай в качестве хана сам выдавал Дмитрию Ивановичу Московскому ярлык на великое княжение![487] Иностранные авторы также именуют Мамая ханом или царем.[488] При этом противоречивые сведения о титуле и статусе Мамая приводят к историографическим казусам. Так, например, историк XVII в. Андрей Лызлов писал: «царь Мамай, темник реченный», причудливо сочетая оба титула, под которыми бекляри-бек фигурировал в источниках.[489] А немецкий исследователь Золотой Орды Б. Шпулер считал, что Мамай «попеременно» носил титул то эмира, то хана.[490]
И если в трудах XVIII-XIX вв. Мамай представлен как один из многочисленных монархов раздираемой смутами Золотой Орды, то это связано всего лишь с некритическим отношением к средневековым текстам. Куда менее извинительна позиция современных исследователей, которые, сознательно ориентируясь на сообщения средневековых авторов, не соответствующие фактам, создали целую концепцию о Мамае как узурпаторе, незаконно захватившем трон, на который имели право лишь потомки Чингис-хана. Ее главным выразителем является Л.Н. Гумилев, изложивший свою позицию на рубеже 1980-1990-х гг. в ряде сочинений. Согласно его версии, русские князья поддержали «законного» хана Токтамыша в борьбе с «узурпатором» Мамаем.[491] Таким образом, досадный эпизод, вошедший в историю под названием «Куликовская битва», в трактовке Льва Николаевича и его последователей ничуть не омрачает безоблачно-дружественный характер взаимоотношений Руси и Золотой Орды![492]
Мы далеки от мысли представить Мамая как сторонника четкого разграничения властных полномочий и поборника сильной ханской власти. Как мы убедились выше, это был весьма властный и амбициозный деятель, шедший напролом к своей цели, и вся власть в подвластных ему регионах Золотой Орды реально находилась в руках бекляри-бека, а не его хана-марионетки. Но можно ли говорить о таком положении именно как об узурпации власти?
Не меньшей властью обладал на Руси современник Мамая — митрополит Алексий, который до самой смерти оставался фактическим правителем Московского княжества (даже при взрослом великом князе Дмитрии Ивановиче) и порой позволял себе клятвопреступления в политических интересах (как, например, в случае ареста Михаила Тверского в Москве в 1367 г.).[493] Еще один золотоордынский временщик, Идигу мангыт (Едигей русских летописей), возводил на трон и умерщвлял ханов-Чингизидов, однако его в узурпаторстве никто не обвинял! Следуя логике историков, считавших Мамая узурпатором, следовало бы счесть также узурпаторами премьер-министров Великобритании или канцлеров ФРГ: ведь именно им принадлежит высшая власть, тогда как потомственный британский монарх или законно избранный немецкий федеральный президент лишь номинально являются главами государств. Тем не менее сомнительной чести считаться узурпатором в таких условиях удостоился лишь Мамай…
Завершая анализ мифа об узурпации, отметим, что некоторые современные авторы, настроенные менее радикально, чем Л.Н. Гумилев и его последователи, склонны хотя бы отчасти пересмотреть данный стереотип. По их мнению, Дмитрий Донской, начав «розмирье» с Мамаем, а затем и открыто выступив против него, мог выразить протест против его чрезмерного самовластия и принятия решений без согласования с поддерживаемым им ханом. Именно в таком значении принимают они термин «узурпация» — как присвоение властных полномочий, а не самого титула хана.[494]
О цареубийствах
Обвинение Мамая в узурпации в произведениях средневековых и современных историков отягчается еще и обвинением в другом не менее тяжком преступлении — убийстве законных ханов. В сочетании с «цареубийством» образ Мамая как законченного преступника, негодяя и врага всего человечества, не останавливающегося ни перед чем ради достижения своих целей, приобретает, наконец, логически завершенный вид.
