Владимир Шишкин - Королевский двор и политическая борьба во Франции в XVI-XVII веках
Документы по делу Анны Австрийской, опубликованные в XIX в., позволяют выяснить, что именно ей инкриминировалось и каким образом было организовано следствие. Вообще, королю и его министру подозрительным казалось все, что связано с королевой, происходившей из враждебного Франции политического лагеря: ее придворное окружение, слуги и, конечно же, переписка. В особенности неофициальная переписка с заграницей во время военных действий.
Для расследования, которое было организовано в духе почтения к правовой традиции и которое воз-[202]главил сам Ришелье, были привлечены наиболее преданные кардиналу люди, квалифицированные юристы, работавшие в обстановке секретности. Эта чрезвычайная комиссия состояла из канцлера Франции Пьера Сегье, курирующего внутренние дела страны, государственного секретаря по военным делам Сюбле де Нуайе, государственного секретаря по иностранным делам графа де Шавиньи, а также трех их помощников — советников Парижского парламента Ла Потери, Винье и лейтенанта Парижского превотства (судебного округа) Лаффема, прозванного «кардинальским палачом». Только канцлер, глава французской юрисдикции, мог быть уполномочен королем вести допросы королевы. Несмотря на чрезвычайность ситуации, Людовик XIII не мог допустить, чтобы королевское величество его жены было унижено и допросы велись бы лицом более низкого ранга. Слуги же королевы оказались во власти Ла Потери и Лаффема. Впрочем, ни Анна Австрийская, ни кто-либо из ее окружения не признал какую-либо связь с иностранцами, пока кардинал не решился на личную встречу с королевой, во время которой сознательно нарушил все правила этикета, оправдывая впоследствии свои действия государственным интересом страны. Шантажируя Анну Австрийскую информацией, извлеченной из перехваченной и известной только ему корреспонденции, он вынудил ее признаться и пролить свет на содержание всей переписки. Признания королевы были запечатлены документально: «Мы, Анна, милостью Божьей королева Франции и Наварры, признаем открыто и без какого-либо принуждения, что писали много раз господину кардиналу- инфанту, нашему брату, маркизу Мирабелю, Жербье,[203] резиденту Англии во Фландрии, и часто получали от них письма;
Что мы писали названные письма в нашем кабинете и доверяли только Ла Порту, нашему ординарному дворецкому, которому мы отдавали наши письма и который отвозил их Ожье, секретарю английского посольства, а он, в свою очередь, переправлял их названному Жербье;
Что между изложением прочих дел мы несколько раз изъявляли неудовольствие в связи с положением, в котором мы пребываем, получали и отправляли письма маркизу Мирабелю, написанные в выражениях, которые могли быть неприятны королю;
Что мы предоставили известие о поездке одного монаха-минорита в Испанию, чтобы открыто следить за ним с целью взять под стражу и выяснить, с какой миссией он послан;
Что мы предоставили известие названному маркизу Мирабелю, что здесь говорили о соглашении г-на герцога Лотарингского с королем (Франции);
Что мы изъявляли огорчение от того, что Англия сближается с Францией, вместо того чтобы пребывать в союзе с Испанией».
Итак, в глазах Людовика XIII и Ришелье противоправные действия королевы были налицо; она переписывалась со своими испанскими родственниками, сообщала им о французской политике, выдала испанцам французского агента-монаха, была связана с английскими резидентами, наконец, жаловалась на свое положение. Хотя в материалах следствия и в бумагах самого Ришелье не говорится ни о каком преступлении, современники-мемуаристы донесли до нас мнение следствия, которое уже вскоре не стало тай-[204]ной для двора. Ларошфуко пишет: «...королеву стали винить в тайных сношениях с маркизом Мирабелем, испанским послом. На эти сношения посмотрели как на государственную измену». Вообще, выражение «государственная измена» (trahison d'Etat) или «государственное преступление» (crime d'Etat) в юридической практике XVII в. не употреблялось и было скорее продуктом мемуарной литературы. Оно пришлось по вкусу французским историкам XIX-XX вв., которые вплоть до сегодняшнего дня продолжают приписывать Анне предательство интересов Франции, не особенно вдаваясь в юридическую правомерность обвинений (П. Шевалье, Ж.-Ф. Сольнон).
Если бы секретную корреспонденцию с враждебной стороной осуществляло частное или должностное лицо, пусть даже наивысшего ранга и принадлежащее к главным коронным чинам, то его можно было бы обвинить, согласно терминологии действующего тогда законодательства, в оскорблении королевского величества (Leze-Majeste), что было равносильно преступлению против Франции. Однако речь шла об обвинениях в адрес королевской особы, младшего венценосца, чье положение, подобно королю, заключало в себе в том числе священную и неприкосновенную природу. Сложность и даже абсурд ситуации состояли в том, что своими действиями королева как бы оскорбляла величество своего мужа и свое собственное. На исходе расследования Ришелье был в замешательстве: каким образом сформулировать обвинение, хотя бы для себя и короля, и возможно ли это сделать в принципе, исходя из известных законов и правовых норм? Кардинал и его юристы не смогли решить эту задачу, ограни-[205]чившись в итоге простым перечнем того, что удалось выяснить.
Вообще, правовое положение королевы Франции даже в эпоху раннего Нового времени практически не изменилось со Средневековья. Изначально, по Салическому закону женщины были отстранены от власти и права наследования трона, хотя уже в XVI в; многие положения этого закона считались варварскими и архаичными. Тем не менее он продолжал определять положение жен королей, которое не позволяло им проявлять какую-либо самостоятельность. Известный правовед XVII в. Лебре писал в своем сочинении «О суверенитете короля»: «Согласно законам королевства королевы не должны принимать участие в управлении государством и обладать правом публичной власти. Не могут лилии прясть». С рецепцией римского права во Франции юристы в вопросе о статусе королевы стали упоминать положение из Дигест Юстиниана, гласившее: «Император издает законы, императрица им подчиняется». Королева Франции считалась первой подданной короля, хотя и обладающей наравне с ним исключительными привилегиями. Если во Франции король был всегда только один, то королев, как правило, было несколько. Причем этот титул до конца XIV в. могли носить, помимо жены и матери короля, его сестры и дочери. Кто же из них мог претендовать на право быть первой подданной? Как правило, таковой де-факто становилась мать короля, хотя юристы признавали старшинство ранга за царствующей королевой. Мать Людовика XIII Мария Медичи вела настоящую тяжбу с Анной Австрийской в этой связи и добилась от короля права старшинства, ссылаясь на примеры Екате-[206]рины Медичи и Луизы Савойской. Таким образом, только король мог определять положение и границы прерогатив своей жены, только он мог обвинять и судить королеву.
Если бы действие драмы Анны Австрийской разворачивалось в Средневековье, то обвинение и последующее судебное разбирательство осуществлялись бы в стенах высшей судебной инстанции страны — Парижском парламенте. Королева имела право участия в заседаниях парламента наряду с прелатами-пэрами и герцогами-пэрами и в этой связи могла быть в принципе судима особым судом пэров Франции под председательством короля. История страны, правда, знала только один случай подобного суда — Маргарита Бургундская, жена наследника трона Людовика, сына Филиппа IV Красивого, была осуждена за прелюбодеяние в начале XIV в. Однако в веке семнадцатом такой суд был уже невозможен в связи с усилением личной, абсолютной власти короля, который мог позволить себе уже не считаться с мнением герцогов-пэров. Последние, впрочем, с XVI в. почти не посещали заседания парламента, довольствуясь почестями и привилегиями, которые давал их титул. Наконец, речь шла об обвинениях не в адрес жены наследника трона, а царствующей королевы Франции.
Кардинал заставил Анну Австрийскую лично признаться во всем королю. Только король, присвоивший себе судебные функции палаты пэров и право высшей юрисдикции, мог решать, считать ли свою жену виновной и если так, налагать ли наказание. Придворные терялись в догадках: о чем может идти речь — заточении, монастыре или разводе? Однако[207] дело королевы завершилось так же неожиданно, как и началось. Людовик XIII объявил о снятии всех подозрений со своей супруги и предании забвению всего, что касалось следствия.
Король и кардинал не сочли возможным открыто назвать действия королевы преступлением, так как она не являлась частным или должностным лицом и поэтому не могла быть обвинена даже в приватном порядке в оскорблении величества подобно простым смертным. Людовик XIII, считавший себя единственным источником и гарантом законности и правосудия и заслуживший прозвище Справедливого, конечно же признавал свою жену виновной в заговоре против себя и своего главного министра. По его мнению, вместо того чтобы выполнять свой долг первой подданной, жены и матери, королева посредством закулисных переговоров с врагами Франции тем самым предавала его интересы и интересы его государства. Королю было непереносимо тяжело видеть вмешательство Анны в большую политику вопреки сложившейся традиции, а также терпеть ее вторжение в его властные прерогативы. Однако Людовик XIII не мог себе позволить бракоразводный процесс в условиях тяжелой войны и внутренней нестабильности, он не мог унизить все более растущий королевский авторитет публичным скандалом, связанным с королевой. Наконец, в отсутствие исторического прецедента он не решился дать ход делу своей жены, взяв с нее обязательство не заниматься ничем подобным в будущем и впредь информировать его о содержании всей ее текущей корреспонденции. Позже Ришелье писал в своем «Политическом завещании», что все члены королевской семьи без исключения[208]также обязаны отвечать перед королем за свои преступления и могут быть судимы королевским судом наравне со всеми, поскольку они «равно являются подданными Его Величества». В рамках компромисса с позиции силы монарх с абсолютной властью должен исключать всякую возможность неповиновения иди секретов в своей семье.
