Лев Прозоров - «Иду на вы!» Подвиги Святослава
Это приемы боя. А приемы вождения войск? Что ж, и тут можно было многое почерпнуть из северных саг и русских былин. Но гораздо поучительнее будет разбирать полководческие приемы Святослава в действии, описывая походы, этапы его жизни, битвы его войны.
Однако до них еще не близко. Юный князь постигает жреческую, полководческую и государственную – а заодно и просто воинскую – премудрость в новгородских лесах у дядьки Асмунда, сына Вещего Олега.
Цареградская жара и тень с запада
Ты вотще во славу новой веры
Принесла неслыханный обет.
Чтоб его принять,
В небесах, о мать,
В небесах такого бога нет!
И. В. Гете, «Коринфская невеста»1. Сватовство в Византии
О Днепре Словутицю!
Ты пробил еси каменныя горы сквозе
землю Половецкую,
Ты лелеял еси на себе Святославли насады.
«Слово о полку Игореве»Вскоре, кроме преподанных Асмундом, у Святослава появилась и личная причина ненавидеть христианскую Византию.
Как мы уже упоминали, в 957 году Ольга ездила в Константинополь. О дате историки спорят. В летописи поездка отнесена к 6463 году «от сотворения мира», то есть 959 году нашего летоисчисления. Но, по мемуарам Константина Багрянородного, русская княгиня была принята 9 сентября, в среду, а в Х веке такое сочетание было возможно дважды – в 957 и в 946 году. В 946 году еще кипела Древлянская война. В 946 году у восьмилетнего наследника и сына Константина, Романа, еще не могло быть жены – часто упоминаемой в мемуарах как «невестка». Так что вернее будет отнести плавание Ольги поближе к летописной дате. В 959 году Ольга тоже сносилась с императором, но совсем другим, и это будет предметом отдельного разговора. А значит, Святославу лет четырнадцать-пятнадцать.
Рассказывал я и о том, как описывает эту поездку летописец. О мелодраматической истории сватовства пожилого кесаря к прекрасной вдове. О хитрости Ольги и ее крещении. И о том, почему верить в эту историю нельзя ни на грош – даром, что сам летописец в нее, судя по всему, верил. Мы говорили и о том, что легенду эту, судя по всему, стали создавать уже тогда, сразу после поездки.
Но при чем тут диковатая история сватовства Константина Багрянородного к Ольге? И почему спустя некоторое время Константин прислал к ней послов с требованиями обещанных, оказывается, рабов(!), воска, мехов и… войск в помощь? Войска – это серьезно, если воск, меха, даже рабы могли быть личным подарком Ольги, пусть даже отдарком, то войска… Иное дело, что нигде в летописи, кроме Древлянской войны, Ольга не выведена как полководец. Да и там ее действия к полководческому делу имеют очень слабое отношение. Ольгина дружина – каратели, режущие безоружных. Войско на честный бой ведет юный Святослав с Асмундом и Свенгельд. Ольга даже рядом не упоминается… Но, даже если княгиня и не могла распоряжаться войском, она его почему-то обещала.
Ольга через греческих послов ответила императору: «Посидишь у меня в Почайне, как я у тебя в Суду, тогда дам». Почайна – речушка в Киеве, гавань для купеческих судов, а Судом на Руси называли гавань Константинополя. Вчитайтесь – это ответ удачливой обманщицы? Или обманутой – хотя бы в своих ожиданиях?
Исследователи давно пришли к заключению, что сватовство в Царьграде было. Только не Ольгу сватали, а сама Ольга искала брачного союза с императором Нового Рима. Не в качестве невесты, понятно…
По запискам императора, с Ольгой приезжал некий ближайший родственник. Дипломатичный Константин обозначил его термином «анепсий», что совсем необязательно переводить как «племянник». Просто – близкий родич из младшего поколения.
Какой?
Дипломат Константин проговаривается почти мгновенно. Несколькими строками ниже в посольстве обнаруживаются «люди Святослава». Не послы и не представители – «апокресиарии» (византийским апокресиариям примерно соответствует Синко бирич из договора Игоря). Судя по размеру подарков, отмеченному начетником-императором, это не более чем слуги. Что бы слугам делать без хозяина в чужой, заморской стране?
Итак, Ольга приезжала в Константинополь. Не одна – с сыном. Путь был неблизкий. Предстояло минуть Днепровские пороги. В своем трактате «Об управлении империей» – дальше я для краткости буду именовать этот труд «Управлением» – все тот же Константин описывает путь из Киева в столицу империи, называя его «трудным и мучительным путешествием». Семь крупнейших порогов перечисляет он, сообщая их имена у местных славянских племен, и названия, данные порогам северными пришельцами-мореходами, соплеменниками Святослава.
Первый и те и другие называли Неспый – неспящий, неусыпный. Предполагают, что это тот же порог, что позднее звался Старый Койдацкий. Второй русы прозвали Ул Борзый – буквально «желоб, лохань на быстрине». Его и много веков спустя называли Лоханским. А местные жители просто прозвали его Островным. Русского имени следующего Константин не записал, одно местное – Гелудрый – «горлодер, крикун, шумило». Может, русское имя порога было Звонец? Так века спустя называли порог меж Лоханским и Ненасытцем. Ненасытец как раз сохранил почти без изменений местное имя. Неясыть звали его, в честь огромных белых птиц, гнездящихся в скалах. Русам они напоминали сказочных Айтваров – птиц, что служили колдунам на янтарных берегах Варяжского моря. Айтваром в их честь называли и порог. За ним шел следующий, тоже почти сохранивший местное имя – Волнигский. Волний, звали его местные славяне, а пришельцы – Варуем, Варуй-порозем – затоном, преградой. Дальше шел грозный Виручий – Кипящий, а по-русски Лютый. После него последний, седьмой порог уже не пугал путников, и звали его местные поселенцы Напрезь – порожек, порожишко, – а русы-мореходы и вовсе Стрыкун-Брызгун. Их позже звали Будиловский и Вильный.
Полным ладьям было не пройти сквозь скалы, мели и теснины порогов. Их разгружали, и опытные кормчие осторожно проводили ладьи вдоль берега, пока остальные русы перетаскивали мимо порога груз. Под Неясытью-Айтваром сами ладьи вытаскивали на сушу и переправляли волоком. Но на суше подстерегала иная опасность – кочевники. При Игоре они не дерзали подходить близко к русским селениям, но корабли купцов могли счесть законной добычей. А уж когда до степи долетели вести о смерти грозного «хакана» русов, Игоря… А ниже порогов пролегала еще и Крарийская переправа, где стрела из рогатого печенежского лука долетала с берега на берег.
Поэтому с особым чувством приносили русы жертвы своим Богам на острове Хортица. Константин, как и положено праведному христианину, не решается назвать имен «демонов», которым поклонялись на острове, но упомянул, что жертвы приносили у огромного дуба. Дуб – святое дерево Перуна, Бога бурь и войны – самого подходящего для поклонения перед морским странствием в полувраждебные земли.
Любопытно, приносила ли Ольга жертвы? Маловероятно. По житию св. Кирилла, к культу священных дубов Защитника Людей женщины вообще не допускались. Но несомненно и то, что главного Бога Киевской державы не могли оставить без жертв, тем паче перед «трудным и мучительным путешествием». Кто же стоял у жертвенника? Асмунд? Юный Святослав? Неведомо…
Снова долгие дни пути, стоянки на безопасных островах, отдых, ремонт судов, море и долгий путь вдоль берега, по которому за караваном неотступно следуют разбойничьи шайки кочевников. Дожидаются, не налетит ли буря, не выкинет ли на берег русское судно. Тогда – кинуться на оглушенных крушением мореходов, и скорее в степь, увозя у седел, волоча на арканах – что и кого успели, пока не подгребли на помощь другие ладьи, пока с их бортов не ринулись длинноусые кольчужники со страшными прямыми мечами.
За устьем впадающей в Черное – Русское! – море реки Селины – Болгария. Там спокойней, нет кочевничьих банд. Впрочем, не оттого, что кочевники боятся болгар, – просто начинаются уже болотистые земли Дунайского гирла. Болгары же на русов не нападают. Общая речь, общая кровь? А как же тогда доносы, исправно мчавшиеся в Византию впереди ладей отца Святослава? Нет, много среди болгар тех, что не считают русов братьями. Смотрят, как на врагов, боязливо крестятся при виде оскаленных морд на высоких носах ладей, символов Солнца и Грома на парусах. Почему? И почему тогда не нападают?
Ответ высился над кровлями болгарских городов и деревень, мимо которых шли ладьи. Впивались в синее небо Болгарии кресты Распятого бога. И даже если дядька Асмунд не плыл вместе с воспитанником, тот наверняка хорошо помнил его рассказы и теперь сравнивал с тем, что видел.
Где Болгария князя Крума, пившего мед из черепа цесаря, принесшего хвостатое знамя войны к самой столице врага и под ее стенами славившего родных Богов жертвами? Неужели эта страна, раздираемая на части своими ряженными в греков господами, страна угрюмого забитого народа – и есть родина тех грозных воителей? Неужели это по ней, не встречая преград, не говоря про отпор, смерчами проносятся мадьярские орды? Неужели это потомок Крума послушно, как скомороший медведь на торгу, пляшет под цареградскую дудку?
