Сергей Цветков - Поход Русов на Константинополь в 860 году и начало Руси
«По смерти же святого (Стефана Сурожского. — С. Ц.) минуло мало лет. Пришла рать великая русская из Новгорода, князь Бравлин весьма силен и, попленив от Корсуня до Корчева, со многою силою пришел к Сурожу. Десять дней продолжалась злая битва, и через десять дней Бравлин, силою взломав железные ворота, вошел в город и, взяв меч свой, подошел к церкви святой Софии. И разбив двери, он вошел туда, где находится гроб святого. А на гробе царское одеяло и жемчуг, и золото, и камень драгоценный, и лампады золотые, и сосудов золотых много. Все было пограблено. И в тот час разболелся Бравлин, обратилось лицо его назад, и, лежа, он источал пену. И сказал боярам своим: “Верните все, что взяли”. Они же возвратили все и хотели взять оттуда князя. Князь же возопил: “Не делайте этого, пусть останусь лежать, ибо хочет меня изломать один старый святой муж, притиснул меня, и душа изойти из меня хочет”. <…> Ине вставал с места князь, пока не сказал боярам: “Возвратите все, сколько пограбили, священные сосуды церковные в Корсуни и Корчи, и везде, и принесите сюда все и положите к гробу Стефана”. <…>
И затем устрашающе говорит святой Стефан князю: “Если не крестишься в моей церкви, не уйдешь отсюда и не возвратишься домой”. И возопил князь: “Пусть придут попы и окрестят меня. Если встану и лицо мое вновь обратится, то крещусь”. И пришли попы и архиепископ Филарет, и сотворили молитву над князем, и крестили во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. И снова обратилось его лицо вперед. Крестились же с ним и все его бояре. Но еще шея его болела. И сказали попы князю: “Обещай Богу, что всех мужей, жен и детей, пленных от Корсуни до Корча, ты велишь освободить и вернуть назад”. Тогда князь повелел отпустить всех пленников восвояси. И в течение недели не выходил он из церкви, пока не дал великий дар святому Стефану. И отошел, почтив город, людей и попов. И, услышав об этом, другие ратники опасались совершать нападения, а если кто и совершал таковые, то уходил посрамленным»{237}.
Это крещение новгородского (А.Г. Кузьмин считает, что поскольку Новгород в «Житии» это буквальный перевод греческого Neapoliz, речь идет об известном по источникам Неаполе Скифском, находившимся недалеко от Симферополя) князя Бравлина и его бояр уже могло дать некий резонанс — не зря же русы арабских источников середины IX в. называли себя христианами. К тому же не следует забывать, что, торгуя с арабами, русы шли к Каспийскому морю через земли хазар, среди которых было немало христиан. Крещены были к этому времени частично и аланы, с которыми русы часто находились в союзнических отношениях.
«Житие Георгия Амастридского», написанное между 820 и 842 гг. Игнатием, ставшем впоследствии Никейским митрополитом, не говорит о крещении русов, а только о чуде. «Когда варвары вошли в храм и увидели гробницу, они вообразили, что тут сокровище, как и действительно это было сокровище. Устремившись, чтобы раскопать оное, они вдруг почувствовали себя расслабленными в руках, расслабленными в ногах и, связанные невидимыми узами, оставаясь совершенно неподвижными, жалкими, будучи полны удивления и страха и ничего другого не имея силы сделать, как только издавать звуки голоса»{238}.
Так что можно смело утверждать, что русы до похода 860 г. были не только осведомлены о христианстве, но, возможно, что в их среде уже были христиане, что не могло не облегчить их крещения после этого похода. Тем более что в одном из исламских источников, созданном до похода русов на Константинополь, говорится, что купцы-русы объявляли себя христианами.
Необходимо понимать, что сама политическая и религиозная ситуация в среде русов подталкивала к решению вопроса об идеологии, без которого государство существовать не может. Соседка Русского каганата Хазария не так давно приняла в качестве государственной религии иудаизм. Торговыми партнерами русов были арабы, исповедующие ислам, и могущественная Византия, оплот православного христианства. Только государство русов было языческим. Нужен был выбор новой веры, который когда-то встал перед Хазарским каганатом и встанет впоследствии, уже позднее описываемых событий, в конце X века перед Киевской Русью. Выбирать веру своих заклятых врагов хазар, русы вряд ли бы стали. Оставались — ислам и христианство. Но в исламе много того, что противоречило традициям и менталитету русов (не зря среди славян и сейчас очень мало мусульман).
Другое дело христианство, в котором было много общих моментов с языческими верованиями славян. Это и вера в бессмертие души и существование рая, и вера в Древо жизни, да и сам обряд крещения водой был близок — к воде, к источникам у славян было особое, религиозное чувство. К тому же у тех, кто посещал Константинополь по торговым делам, не могло не остаться в душе воспоминаний о торжественности и красоте православных обрядов. То, что не было никакого давления со стороны миссионеров и богослужение можно было проводить на своем родном языке — факт не просто немаловажный, он мог стать определяющим. К тому же у русов было, скорее всего, языческое теократическое правление (о том, что жрецы их обладают большей властью, чем князья, свидетельствуют многочисленные данные){239}, что могло не очень нравиться племенным вождям русов. А вот христианство, со своим принципом невмешательства в дела политические, их больше устраивало. Так что решение было принято в пользу христианства и, видимо, вполне осознано.
В знаменитом Окружном послании патриарха Фотия к восточным архиерейским престолам, которых он приглашает на Константинопольский собор, задуманный как вселенский, о крещении русов говорится как о свершившемся факте. Предворяя это сообщение сведением о крещении болгар, патриарх Фотий пишет: «И ведь не только этот народ переменил прежнее нечестие на веру во Христа, но и даже сам ставший для многих предметом многократных толков и всех оставляющий позади в жестокости и кровожадности, тот самый так называемый (народ) Рос, те самые, кто — поработив (живших) окрест них и оттого чрезмерно возгордившись — подняли руку на саму Ромейскую державу! Но однако ныне и они переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан, сами себя охотно поставив в ряд подданных и гостеприимцев вместо недавнего разбоя и великого дерзновения против нас. И при этом столь воспламенило их страстное рвение к вере — вновь восклицает Павел: Благословен Бог во веки!, — что приняли они у себя епископа и пастыря и с великим усердием и старанием предаются христианским обрядам»{240}.
Как пишет комментатор Фотия П.В. Кузенков: «Отправка епископа-пастыря должна была означать основание новой, Русской епархии. Вторая половина IX — начала X в. отмечены резкой активизацией миссионерской деятельности Константинополя. Вряд ли будет преувеличением считать это уникальное для византийской истории явление основанным на личной инициативе патриарха Фотия. Мудрый политик и деятельный иерарх, Фотий считал своей задачей максимально способствовать росту международного авторитета своего престола, что было особенно актуально ввиду напряженных отношений с Римом. Миссионерство было одним из инструментов расширения сферы влияния Константинопольского патриарха (и оказалось наиболее эффективным способом распространения греческой христианской культуры). Основными его направлениями стали Болгария, Великая Моравия и Паннония, Хазария, Русь, Армения (возвращение которой к православию также можно считать миссионерской задачей), а также иудейская диаспора; вскоре сюда добавилась Алания. Определенный успех был достигнут едва ли не всюду, а болгарская, русская и, чуть позже, аланская миссия увенчалась крещением могущественных языческих государств. Разумеется, такой результат был бы невозможен без стремления к принятию христианства со стороны окрещенных народов (ни о каком серьезном давлении на них со стороны слабой в то время в военном отношении Византии не могло быть речи)»{241}.
В отношении того, где находилась епископская кафедра, ясности нет до сих пор. Интересно, что в списках епархий Константинопольского патриархата начала XI в. лишь две митрополии названы по имени страны, а не города: Россия и Алания. Вариантов и теорий на эту тему множество. Учитывая молчание русских летописей о крещении руси в IX в., многие историки считали, что речь идет не о киевской, а о какой-то иной руси, локализуемой в Причерноморье. «Другой тенденцией, — пишет П.В. Кузенков, в исторической науке стал поиск связи крещения, о котором говорит Фотий, с “Хазарской миссией” св. Константина — Кирилла. В старой западнославянской традиции, отраженной у Стрыйковского, крещение Руси приписывалось посланцу Кирилла Навроку. Некоторые историки XIX в. отождествили Фотиево крещение с миссией св. Кирилла», причем одни искали эту Русь в районе Крыма и Приазовья, а В.И. Ломанский «направил первоучителя славян прямо в Киев, отождествив его с епископом, упомянутым Фотием»{242}.
![Роман Терехов - Безымянный мир [начало]*](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
