Лев Гумилёв - Этносфера: история людей и история природы
Соотношение трех отмеченных линий развития легче всего показать на примере, допустим, Англии и Франции, прошлое которых известно полно и не требует специальных экскурсов в лабиринты источниковедения и дебри библиографии.
В социальном аспекте обе страны пережили все формации: родовой строй – кельты до римского завоевания; рабовладение – в составе Римской империи, хотя Британия на три века отстала от Галлии; военную демократию – во время великого переселения народов; феодализм и, наконец, капитализм, причем на этот раз отстала лет на сто Франция.
В политическом аспекте – предельное разнообразие. В первые века до н.э. – теократическая власть друидов, цементировавшая обе страны, разобщенные на многочисленные кланы. С I по III в. – римское господство в Галлии и самостоятельная Британия. С III по V в. римская власть доходит до Твида и возникает разделение Британии и Шотландии. В эпоху великого переселения народов и в эпоху Меровингов – политическое дробление обеих стран, объединяющихся при раннефеодальных королях Карле Великом и Альфреде. Затем объединение Нормандии с Англией, а вслед за тем с Пуату, Аквитанией и Овернью – королевство Генриха Плантагенета. Сочетание, с географической точки зрения, причудливое, но оно продержалось до конца Столетней войны – около 300 лет[10]. Наконец, в XVI – XVII вв. складываются Англия и Франция, знакомые нам, причем Англия включила в себя земледельческий Кент, населенный англосаксами, скотоводческую Шотландию, Уэльс и Нортумберленд, населенные кельтами и скандинавами – потомками викингов, а Франция присоединила Прованс, Бретань и Гасконь, где жили народы, говорившие на своих языках, имевшие свой быт и свою систему хозяйства.
Искать объяснения очерченным изменениям в физической географии бесплодно, а вот привлечь экономическую географию можно, что, впрочем, уже давно делают все историки. Политические образования, в частном случае – государства, для устойчивости и процветания нуждались не в единообразном, а разнообразном хозяйстве, где разные экономические провинции дополняли бы друг друга. Плантагенеты крепко держались тогда, когда у них была овечья шерсть из северной Англии, хлеб из Кента и Нормандии, вино из Оверни, ткани из Тулузы. Экономические связи вели к оживленному общению, но слияния населения этих стран не возникало. Почему? Для ответа рассмотрим третий аспект – этнический.
Интересующая нас территория включает три ландшафтные зоны: субтропическую – на юге Франции, лесную – северная Франция и южная Англия и суббореальную – вересковые поля Шотландии и Нортумберленда. Каждый ландшафт заставляет людей, в него попадающих, приспосабливаться к его особенностям, и таким образом возникает общность, часто совпадающая с этнической. Например, кельты в низовьях Роны собирали виноград, попадавшие туда римские колонисты (I – IV вв.), воинственные бургунды (V в.), арабы (VII в.), каталонцы (XI в.) делали то же самое, и общность быта, определяемая общностью труда, нивелировала языки и нравы. В XII в. образовался единый народ из ныне разобщенных каталонцев, провансальцев и лигурийцев. Потребовалась истребительная Альбигойская война, чтобы разорвать это единство, но вплоть до XIX в. южные французы говорили на провансальском языке (патуа), не знали французского и считали себя отдельным от французов народом.
Норвежские рыбаки, попав в Нормандию, за два поколения превратились в земледельцев-французов, сохранив лишь антропологический тип. Те же норвежцы в долине Твида стали овцеводами – шотландцами-лоулендерами, но они не проникли в горы северной Шотландии, где кельты – шотландцы-гайлендеры – сохранили клановый строй. Не для политических и экономических, а для этнических границ оказался решающим фактором ландшафт, включая рельеф.
Что же касается северной половины Франции, ее сердца, то здесь ландшафт, путем конвергентного развития, переработал огромное количество народов, приходивших с востока и с юго-запада. Белый, аквитаны и кельты – в древности, латиняне и германцы – в начале н.э., франки, бургунды, аланы, бритты – в начале средневековья, английские, итальянские, испанские и голландские иммигранты эпохи Реформации и т.д. – все они слились в однородную массу французских крестьян, блестяще описанных не столько этнографами, сколько Бальзаком, Золя и другими писателями-реалистами. И.Г. Эренбург, устами своего героя – французского школьного учителя, определяет их так: «Это не люди, это злаки», чем, незаметно для себя, формулирует влияние ландшафта на этнос, в аспекте физической географии.
С этой точки зрения Париж должен рассматриваться как антропогенное урочище в лесной ландшафтной зоне с ускоренным ритмом развития, ибо современный облик этого микрорайона отличается и от средневекового домена Капетингов, и от римской Лютеции. Но ведь и непроточное озеро, мелея, быстро превращается в болото, тогда как окружающий его лес за это же время не меняется. Разница между антропогенными и гидрогенными элементами ландшафта, в аспекте естествознания, не принципиальна.
Сложнее проблема этногенеза. Племена, заселившие Францию, в моменты своего появления на территории между Рейном и Бискайским заливом были столь различны по языку, нравам, традициям, что Огюстен Тьерри предложил племенную концепцию сложения современной Франции и был прав. Но также прав был Фюстель де-Куланж, усматривавший в быте французских крестьян черты институтов римской эпохи. Первый отметил характер миграций, второй – влияние ландшафта. Но как характер миграций в целом, так и степень адаптации могут и должны рассматриваться как явления, относящиеся к географической науке, тому ее разделу, который именуется «этнология», ибо именно здесь смыкаются человечество с географической средой и влияют друг на друга.
Итак, этническая среда является индикатором изменений природных условий, причем настолько чутким, что, при надлежащем подходе, делать на этом материале палеогеографические выводы закономерно и целесообразно.
Приспособившись к условиям определенного ландшафта, народ при переселении или расселении ищет себе область, соответствующую его хозяйственным навыкам и привычкам. Так, угры расселялись по лесам, тюрки и монголы – по степям, русские, осваивая Сибирь, заселяли лесостепную полосу и берега рек; англичане колонизовали земли с умеренным климатом, а арабы и испанцы – с жарким. Исключения из правила встречаются, но только в пределах законного допуска. Характер культуры складывающейся народности определяется вмещающим ландшафтом, через его экономические возможности.
Что же касается этногенеза, то здесь обязательным условием является сочетание двух и более ландшафтов. Упомянутые нами страны Западной Европы представляют редкое сочетание микроландшафтных областей. Благодаря этому этногенез в Европе проходил часто, и поэтому создалась аберрация, что происхождение новых народов – явление обычное. На самом же деле столь благоприятные географические условия являются скорее исключением, хотя встречаются и в других частях света[11]. Проверим наш тезис на конкретном материале.
В Средней Азии этногенез шел столь медленно, что почти неуловим (за пределами допуска). Это объясняется тем, что резкой границы степи и оазисов не было; их разделяла полоса пустынь, легко проходимая вооруженными грабителями с обеих сторон, но малопригодная для жизни. Уже отмечено, что народы, населяющие сплошные степи, пусть даже очень богатые, обнаруживают чрезвычайно малые возможности развития. Например, саки, печенеги, кипчаки, туркмены, за исключением той их части, которая под названием сельджуков ушла в Малую Азию и Азербайджан в XI в., и в этническом и социальном плане стабильны.
Левант, или Ближний Восток, – сочетание моря, гор, пустынь и речных долин. Там новые этнические комбинации возникали часто, за исключением нагорий Закавказья, где имеются природные условия, подходящие для изолятов. Таковы, например, курды, отстоявшие свою этническую самобытность и от персов, и от греков, и от римлян, и от арабов, и даже от турок-османов. Исключение, которое подтверждает правило.
Индия, окруженная морем и горами, может рассматриваться как полуконтинент, но, в отличие от Европы, она в ландшафтном отношении беднее. Ландшафты Декана типологически близки между собою, и процессы этногенеза, т.е. появления новых этносов, за историческое время там выражены слабо. Зато в северо-западной Индии сформировались два крупных народа: раджпуты [21, стр. 113 – 114], около VIII в., и сикхи в XVI – XVII вв. Казалось бы, что пустыни Раджастана и Синда гораздо менее благоприятны для человека, чем богатая, покрытая лесами, долина Ганга. Однако здесь отчетливо выражено сочетание пустынь и тропической растительности в долине Инда, и, хотя культура расцвела во внутренней Индии, образование новых народов связано с пограничными областями.
