Сергей Григорьев - Александр Суворов
Александр повторял все прежние доводы отца, когда тот думал, что сын колеблется.
- Стало, так: "Жребий брошен"... А ты знаешь, ведь я у Головиной помнишь Пелагею? - так я ее вам купил. Триста рублей дал.
- Какую Пелагею, батюшка?
- Вот на! И Пелагею забыл! Да помнишь, у Василия Васильевича домоправительница была, все его причуды до тонкости знала. Всем домом вертела, проныра баба.
- Та старушонка, серая и юркая, как мышь?
- Она. Пелагея. Не мудрено: если Прасковью Тимофеевну не сразу признал, то Пелагею и подавно.
Суворов поежился. Бывая с отцом в новом доме, он приметил Пелагею, хотя и не узнал. Низко кланялась и исчезала, не проронив ни слова. Вот она-то, оказывается, и вертела новым домом, а казалось, что он вертится сам собой.
КУБОК ВЕНЕРЫ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ
На третий день после свадьбы молодые, по обычаю, делали визиты. Маршрут составляли Василий Иванович с Прасковьей Тимофеевной так, чтобы, не делая лишних концов, управиться к вечеру: предстояло объехать пол-Москвы. Последний визит - в усадьбу посаженой матери.
Стоял крепкий морозный день. Карету, поставленную на полозья, запрягли шестерней с выносными и форейтором на первой паре. "Молодые едут собирать подарки" - так во дворе определили главную цель визитов. По дедовскому обычаю, в каждом доме, посещенном молодыми, им что-нибудь дарили.
Дарили иногда и ценные вещи, а то отделывались и пустяками. Старались не дарить новокупленных вещей, хотя иногда покупали вещи нарочно для свадебного подарка. Смысл обычая заключался в том, что подаренные вещи, переходя "из дома в дом", роднили людей между собой.
К концу дня зазябли кони, форейтор, кучер и выездные казаки. Зазябли и сами молодые: визиты были по необходимости краткие, и Суворов с Варварой Ивановной, выслушав поздравления, пожелания, поймав в них иной раз тонкую насмешку, перекинувшись двумя-тремя словами о том, что настали лютые морозы - "да тепло ль у вас в новом-то дому?" - не успев оттаять, прощались и торопились одеваться: Варвара Ивановна в соболью шубку, Александр Васильевич в генеральский плащ с бобрами. Казачок выносил за ними новый подарок. "Пошел!" Карета, визжа полозьями по снегу, грузно катилась дальше. И люди Суворовых не успевали отогреться на кухне или в ближнем кабаке и, коченея, проклинали все на свете.
В карете стало тесно от подарков. В ногах у молодых горою высились ларцы, ящики, пестрядинные мешки, рогожные кулечки, узелки в шелковых платках, узлы, тюки и даже целый цибик, с китайским чаем, зашитый в телячью шкуру шерстью внутрь. На ухабах подарки дребезжали. На поворотах гора их оплывала, распадалась. Рискуя заморозить пальцы, молодая поправляла вещи и вслух повторяла:
- В голубой ширинке - от Шихматовых. Кулечек - от Долгоруких. Это от Голицыных. А от батюшки - знаю, что...
И она возвращала в который уже раз на самый верх пирамиды небольшой узкий полированный ящик, похожий на футляр для флейты, - подарок тестя молодому. Но ящик упорно сползал к ногам молодой. Что в нем? Не все дарили открыто, затем чтобы дома молодые могли ахнуть от изумления или посмеяться...
- Оставь, пожалуйста, ты заморозишь руку! - сердито молвил наконец молодой.
Предпоследний визит по маршруту - к свекру, в старый дом у Никитских ворот, и последний - к "птичнице", названой свекрови, на Яузу, и оттуда наконец домой.
Василий Иванович, вручив Варваре Ивановне небольшой футляр (наверное, бриллианты!), предложил молодым отогреться и выпить чаю. Оба отказались "дома отогреемся". Скорей домой!
В прихожей Василий Иванович снял с вешалки и накинул на плечи Александра новую доху из пыжиков - свадебный подарок сыну.
- А что тестюшка подарил милому зятю? - спросил старик.
Молодая весело засмеялась:
- Что спрашиваете, батюшка! Сами знаете - нашу знаменитую родовую...
Василий Иванович покачал головой.
Храпя и дыша морозным стылым паром, поводя опавшими заиндевелыми боками, кони едва влекли тяжелую карету к дому "птичницы"...
- Не скидывайтесь, идите прямо в шубах! - крикнула Головина молодым с верху лестницы.
Молодых ввели в прохладную столовую. В камине жарко пылали березовые поленья. На столе кипел самовар. Вокруг молодых суетились сенные девушки Головиной.
- Шубы на лежанку! - командовала Прасковья Тимофеевна. - Девки, давайте сюда горячие валенки. Варюша, скидай свои заячьи полусапожки, и туфли долой. Девки, стащите сапоги с генерала... Ногу давай. Ну? В валенках бы и визиты делать. К огню не подходите. Садитесь к столу. Главное, ноги согреть, а руки что...
Согревая руки о горячий стакан с чаем, Суворов слушал веселое щебетанье женщин. Названая свекровь выспрашивала, как где принимали, кто и что подарил. Молодая перечисляла подарки, сделанные открыто.
- Репнины - цибик чаю.
Головина всплеснула руками.
- Долгорукие - кулек, наверное с венгерским из своего погреба.
- Та-ак! А тесть что?
- Ну, само собой: нашу прозоровскую родовую...
И молодая и названая свекровь обе расхохотались.
- А что же это за "прозоровская родовая"? - спросил молодой, отхлебывая с блюдца чай.
- Плеточка, сынок, жену учить, - нараспев ответила Прасковья Тимофеевна. - Да ты не хмурься: один символ. Уже сто лет, пожалуй, прозоровская родовая ничьей спины не обжигала... Да, выпустил Прозоровский нагаечку из рук, чует, что род угасает... Ну, а старуха Олсуфьева что?
- Куклу. Такая прелесть! Глаза закрывает, - похвасталась молодая.
- Мальчик?
- Нет, девочка.
- Надо бы мальчика. Ну, а Голицыны?
- Голицыны, - раздельно и торжественно произнесла Варвара Ивановна, подарили нам кубок Венеры Флорентийской...
Прасковья Тимофеевна даже ахнула.
Чеканный серебряный кубок Венеры Флорентийской попал в Россию в начале XVI века. Его приписывали знаменитому мастеру Бенвенуто Челлини. Уже больше двух столетий кубок обращался среди московской знати, переходя "из дома в дом", из рода в род в качестве свадебного подарка. И если случалось, что кубок попадал в руки молодоженов из рода, до сей поры незнатного, это означало, что тем самым владельцы кубка включаются в круг знатнейших семейств Москвы.
- Цени это, Сашенька, - смахивая набежавшую слезу, говорила Прасковья Тимофеевна. - Да, и я вам приготовила подарок. Коли отогрелись, домой поезжайте подарки смотреть... Я сейчас...
Хозяйка проворно ушла. И Суворов и Варвара Ивановна, переглядываясь, улыбались друг другу. Они ждали последнего подарка с терпеливым любопытством.
Прошло минут десять. Из дверей показалась Головина с большой круглой золоченой клеткой. В ней бились, испуганно стрекоча, два маленьких красногрудых попугайчика с большими черными выпуклыми глазами.
- Неразлучники, - объяснила "птичница", - вечно вместе. Вы мне их не застудите, они холода не любят... Везите домой скорее, - заторопила гостей хозяйка. - А валенки не в счет, не надо переобуваться. Домой! Домой!
Молодые поспешно облачились. Варвара Ивановна жарко целовала Прасковью Тимофеевну. Та передавала поцелуи названому сыну, обнимая их сразу обоих: молодую правой, Суворова левой рукой. Клетку, обернутую темной тафтой, казачок вынес вслед молодым в карету.
Как на грех, форейтор куда-то отлучился. Суворов сунул клетку в руки молодой, скинул доху и плащ, выскочил из кареты, захлопнул дверцу, взлетел в форейторское седло и зычно крикнул:
- Пошел!
Шестерка рванула. Выносные гикнули. Кучер стегнул коней. Испуганные галки посыпались с берез - казалось, что внезапный вихрь сорвал с ветвей и развеял черную листву.
Дома первым делом внесли в тепло клетку с попугайчиками и налили им в пойку воды. Челядь перетаскала в зал подарки и разместила по столам.
Молодые остались одни, лицом друг к другу. Варвара Ивановна, блистая взглядом, говорила:
- Вот ведь какой! Говорили - озорник, а он был все смирный-смирный. Наконец сорвался - созоровал.
Лицо Суворова засветилось изнутри и сделалось прекрасным. Он освободил свои руки от рук молодой, преклонил колено и, не отрывая глаз от лица жены, сказал, повторяя слова знаменитого рыцаря из Ла-Манча:
- Прекрасная дама, я свершу тысячу сумасбродств, чтобы доказать вам мою любовь.
Варвара Ивановна не имела ни малейшего понятия о Дон-Кихоте, но она, величаво коснувшись плеча Суворова, ласково сказала:
- Встаньте, кавалер. Я недостойна, чтобы вы стояли передо мной на коленях.
О форейторе забыли. А он, не догнав кареты, прибежал в диком испуге домой - в слезах и взмокший. В людской поварне кучер, выездные казаки и выносные, товарищи форейтора-мальчишки, выпив вина, хлебали щи. Прямо с разбегу форейтор повалился в ноги Пелагее и завопил:
- Пелагеюшка! Матушка! Петровнушка! Смилуйся...
Пелагея пнула его ногой:
- Встань, срамник! Пойду доложу, спрошу, что с тобой делать.
Она вышла, постояла в темном переходе, затем вернулась и сказала:
- Боярыня приказала - дать ему вина. Садись обедай!
