Дмитрий Балашов - Святая Русь
Сего не ведаю.
Во всяком случае, точные, документальные, как мы сказали бы теперь, данные о соглашении Витовта с Тохтамышем и замысле раздела Руси стали известны на Москве только после битвы на Ворскле.
Внешне на Москве продолжалась мирная жизнь. Происходили события тихие, в иную пору, возможно, и не привлекшие бы внимания летописца. Семнадцатого марта умерла престарелая вдова великого князя Семена Иваныча, Марья, прожившая почти полвека после смерти супруга. С ней окончательно уходили, отмирали, превращаясь в сухие строки погодных летописей, страницы отчаяния и скорби, гордых дерзаний и надежд, далекого времени, когда все еще только начиналось, когда был жив Великий Ольгерд, когда Золотая Орда казалась и была непорушенным гранитным утесом, неподвластным течению времени, когда Тверь еще спорила о первенстве с Москвой, когда нынешние старики были юны и, как всякая юность, полны надежд. Тело ее положили в монастыре у Спаса, и Наталья Никитишна, посчитавшая своим долгом проводить покойную в последний путь, поплакала над могилой великой княгини, воспомня и свои юные годы.
Пятнадцатого мая совершилась еще одна значительная смерть: умерла Мария, молодая жена литовского князя Семена Лугвеня, сестра великого князя Василия. Умерла в Литве, в Мстиславле. Тело ее в дубовом гробу привезли на Москву и похоронили у церкви Рождества Богородицы. Оборвалась еще одна ниточка родственных связей московского дома с Литвой.
Летом Феофан Грек с учениками «подписывал» церковь Архангела Михаила, главную усыпальницу московских князей. К сожалению, все эти росписи до нас не дошли. Старые храмы разрушились, нынешний был выстроен при Иване Третьем Алевизом Новым, и можно только гадать, какой величественной живописной красоты лишилась Москва с этою перестройкой.
Князь Юрий, погромив Булгар, Казань, Жукотин и Керменчуг, с великим полоном и славою воротил на Москву, вскоре посватавшись к дочери изгнанного со своего удела смоленского князя Юрия. Как уже говорилось выше, брак этот всеми был воспринят как осуждение политики великого князя, допустившего взятье Смоленска Литвой.
Мать в этом году чуть было не уговорила Ивана Федорова жениться, да начались долгие переговоры о приданом, и Иван махнул рукой. Сыновья росли и требовали все больше заботы. Ваняте шел семнадцатый год, парень добре обучился грамоте, ведал татарскую молвь от отца, и Иван уже хлопотал, ладя пристроить сына к посольскому делу. Не до женитьбы было! Подходил август, в Островом начинали жать хлеб. Требовалось объехать владычные села, не затянули бы с осенним кормом. Впервые на дело взял старшего сына с собой. И о том, что там творится в Литве и Поднепровье, попросту не думалось.
Глава 23
Пушки тяжело катятся по неровному, в каменно-застывших колеях, шляху, вздрагивая и клонясь то одесную, то ошую. Когда попадается грязь, орудия застревают, у волов наливаются кровью глаза, а идущие обочь хлопы наваливаются со сторон, тянут дубовую станину, орут вразнобой, наконец каким-то последним усилием выдергивают грузное бронзовое чудовище из жижи, и вновь начинается надрывный скрип колес и мерное покачиванье с боку на бок.
Немецкие мастера огненного боя идут следом или едут на телегах, свесив ноги на сторону, безразлично сплевывая или поглядывая вверх, откуда, с безоблачного неба, льются на землю волны солнечного жара. Рыцари едут верхом на своих могучих неторопливых першеронах. Латы, нагрудники, шеломы, щиты свалены на телеги. Рыцари расстегнули и поснимали кожаные куртки свои, изнывая от жара. Легкая польская кавалерия проскакивает мимо, обдавая медленный рыцарский строй клубами дорожной пыли. Колышутся пестрые штандарты, тяжело свисают шитые шелками полотна знамен. Твердо вбивая шаг в натруженную землю, идет русская пехота в кожаных постолах и лаптях, с мешками за спиною, неся на плечах длинные копья. Рысят, испестривши луга разноцветьем одежд, княжеские дружинники. Проскакивает татарская конница в мохнатых шапках и кожаных коярах. Бесконечною чередой тянутся возы с добром, снедью и ратною справою.
Днепр перешли в половине июля, и теперь армия приближается к Ворскле, за которой, по слухам, уже маячат в степи передовые разъезды Темир-Кутлуевых татар. Скоро август. И хоть бы капля дождя!
Витовт, пропыленный, горячий, соскочил с коня, пошатываясь, прошел в шатер. Писец ждал с ворохом грамот в руках. Витовт, усевшись на раскладной холщовый стулец, срывал печати, разворачивая свитки, бегло проглядывал деловые бумаги. Тут же отдавал приказания. Писец костяным писалом отмечал на вощаницах, что надобно содеять тотчас, что можно отложить до утра. Повар ждал почтительно, когда князь покончит с делами. (В серебряной мисе под крышкою булькала только что снятая с огня уха.) Уследив мановение княжеской длани, стремглав подал кубок воды с лимоном. Витовт выпил, не отрываясь от грамот. На умоляющий взгляд повара отмахнул рукою: пожди! Из Кракова писали, что порох и ядра для тюфяков уже посланы, а рыцарский отряд великополян задерживается и вряд ли вообще поспеет к бою. Князь выругался вполголоса по-русски: «Привыкли моими руками жар загребать, а как до дела…» Последнюю грамоту, перевязанную черной лентой, писец подал со значением. Витовт взглянул на печать, вздрогнул. Поднял покрасневший, иссеченный ветром взор. Не разворачивая грамоты (уже знал, что ничего приятного себе там не узрит), подозвал повара. Ел быстро, не вникая. Молча отбросил тарель и лжицу, вытер рот поданным рушником, посидел, прикрывши глаза. Решившись, махнул повару: выйди! Рванул льняной шнурок, пропущенный сквозь серебряную печать. Глянул, побледнел, воротился к началу грамоты, перечел медленно, шевеля губами. Краковский замковый капеллан по поручению епископа и короля Владислава-Ягайлы сообщал, что королева Ядвига, разрешившись девочкою, умерла от родильной горячки семнадцатого числа июля месяца, на второй день после того, как войска перешли Днепр.
Писец ждал с писалом в руке. Витовт отмотнул головою. Писец, вглядевшись, понял, пятясь, исчез из шатра.
Еще недавно, когда Ядвига удерживала польских рыцарей, не давая им присоединиться к войску Витовта, он рвал и метал, сдерживая себя, писал королеве: «Я обеспечил навсегда мир и независимость Литвы от меченосцев. Теперь я должен освободить и остальных христиан от притеснений других притеснителей… Бог да поможет правому делу!» Эта грамота и этот спокойный тон дались ему в то время с трудом. С большим наслаждением он изругал бы Ядвигу последними словами… Королева! И теперь, когда она оказалась просто женщиной, подверженной всем каверзам женской природы, когда она, к счастью для него, Витовта, не сумев родить наследника Ягайле, умерла, он почувствовал вдруг странную пугающую пустоту… Где ты? Как с тобою спорить теперь? Ядвига долго не могла забеременеть. По Кракову уже поползли слухи о порче. Когда понесла, сама обрадовалась несказанно, но беременность переносила тяжело, с рвотою и обмороками… Витовт сидел пригорбясь, продолжая сжимать в руках плотный лист итальянского пергамена. Нежданная щекотная слеза скатилась по его щеке. Любил ли он Ядвигу? Во всяком случае, никому, ни жене Анне, ни даже дочери Софье никогда не говорил об этом… И теперь, с ее смертью, все невероятно усложнялось для него в польско-литовских делах. Что надумает совершить ныне непредсказуемый Ягайло? Вовремя он успел получить от Ядвиги право на польский престол после ее возможной смерти! Ягайле опять несказанно повезло! Скользом прошло: не сорвался бы теперь весь поход… Да нет! У Ягайлы не хватит ума покумиться с Темир-Кутлугом!
Витовт поднял голову, поглядел слепо. Писец, угадав движение господина, тотчас всунулся на погляд.
– Спытко извещен? – вопросил Витовт. Писец отрицательно помотал головой. Витовт протянул ему грамоту, сказал хрипло, не сумевши справиться с голосом: – Извести!
Он прикрыл глаза. Да, видел, видел ее огрузневшей, с пятнами на лице, но представить ее себе мертвой все одно не мог и мысленно продолжал спорить с нею, упрекая за несвоевременную смерть. Продержалась бы хотя до его возвращения из похода! Горько улыбнулся – зачем это ему теперь? Котиное, слегка обрюзгшее лицо Витовта дернулось в кривой, нехорошей улыбке. Он все-таки любил Ядвигу. Теперь может признаться в этом самому себе: да, любил! Понимает ли хоть Ягайло, что он потерял вместе с Ядвигою?
Витовт сидел сгорбясь, смеживши очи. И картинами проходило перед ним его трудное прошлое: союзы с немцами; двукратный штурм Вильны; гибель детей, Ивана и Юрия; трудная война со Скиргайлой, которого он в конце концов содеял другом себе; разгром Дмитрия-Корибута… Да, он взял тогда Друцк, Оршу, Витебск, сдавшийся под гром пушек, взял Житомир и Овруч. Скиргайлу он тогда посадил в Киеве вместо Владимира Ольгердовича. Скиргайло тоже был Ольгердович. По его приказу Скиргайло взял Черкассы и Звенигород, отобрав эти города у ордынцев. В Киеве его отравил Киприанов наместник, Фома Изуфов. Скиргайло умер на седьмой день. Хотя возможно, никакого отравления и не было… Во всяком случае, Киприану он обязан многим, ежели не всем. Но Киприану надобно, чтобы он, Витовт, принял православие, а это значит, навсегда потерять Польшу, что особенно опасно теперь, после смерти Ядвиги… «Зачем ты умерла, не дождавшись моего возвращения из похода!» – прошептал он с надсадною болью. Умерла. Не дождалась! Ни перед кем не желал он так похвастаться своей победой, как пред нею, Ядвигою. «И ты умерла!»
