Анатолий Уткин - Русские во Второй мировой
За несколько часов до того, как над Берлином взвился красный флаг, Гитлер покончил с собой. 30 апреля он был один и обедал с секретаршами. Затем он пожал руки оставшимся. Адъютант Гюнше занял свое место у двери. Никто теперь не имел права войти. Ампула цианистого калия для Евы Браун, выстрел из пистолета, который почти никто не услышал — наверху скрежетали советские танки и били орудия главного калибра. Спустя несколько минут Гюнше вошел в комнату. Гитлер принял яд, но для верности сделал выстрел в голову Тела были завернуты в одеяла, их вынесли на поверхность и облили бензином из канистр. Огонь не загорался. Шофер Кемпка зажег бумагу и с ее помощью соорудил костер. Черный дым пошел к небесам.
Рейхстаг
«Катюши» били по рейхсканцелярии, по рейхстагу (где в части здания засели эсэсовцы), по части Тиргартена. 3-я ударная армия подошла с севера к рейхстагу, а с юга — 8-я гвардейская Чуйкова. 98 пушек открыли огонь по рейхстагу. Штурм начался в час дня — три батальона перемахнули через Кенигсплац. Когда присоединились гаубицы 203-го калибра и родные «катюши», здание германского парламента скрылось в дыму
Сержант Ишчанов подбежал к Неустроеву за разрешением двинуться вперед. Здание оказалось хорошо защищенным, и первые проникшие запросили огня. Прикрытые огнем смельчаки преодолели двести метров открытой поверхности и взбежали по ступеням внутрь огромного здания. Но двери оказались заложенными кирпичной кладкой. Лишь удар прямой наводкой «открыл двери». Первым в неизвестность вошел капитан Неустроев, за ним — ефрейтор Петр Щербина. Внутри был Сталинград — яростное сражение в темноте, когда нож надежнее автомата. Неустроев бился за второй этаж, по радио полковник Зинченко повторял вопрос-приказ: «Где знамя?» Ответ был воистину точным: в надежных руках.
Оказалось, что с верхних этажей «дома Гиммлера» по рейхстагу можно бить прицельнее. Первый этаж, второй, третий. Сержанты Егоров и Кантария были уже на третьем, но пулеметный огонь преградил им путь. Знамя вывесили со второго этажа. Полковник Зинченко позвал Кантарию и Егорова. «Знамя нужно повесить на крыше». Он показал наверх.
В 6 вечера 30 апреля последовал второй штурм. Пять часов свирепого боя. Лишь в 10.50 оба сержанта оказались на крыше. Бронзовая скульптура изображала Германию и ее лошадь. Сержанты, грузин и русский, взобрались на статую. Осколок снаряда создал своего рода щель у левой ноги скульптурной лошади — идеальный флагшток. И без десяти одиннадцать вечера два сержанта, грузин Кантария и русский Егоров, водрузили красный флаг над рейхстагом. Был ли в грузинской истории, русской истории, нашей общей истории, эпизод более славный? Почему же потупились народы, потеряли фокус исторического зрения, забыли громадную кровь, что сплотила нас самым священным образом? Почему пение ложных пророков расторгло наше кровное родство? До Первого мая оставалось 70 минут. Красное знамя воцарилось над мрачным зданием.
Вейдлинг уже меньше смотрел на посмертное приказание «пробиваться малыми группами». Куда? Зачем? Из здания военного министерства на Бендлерштрассе Вейдлинг в последний раз пробирался почти час в бункер Гитлера. Его встретили Геббельс, Борман и Кребс с известием о самоубийстве Гитлера, о сожжении его тела во дворе рейхсканцелярии. Следует оповестить об этом только маршала Сталина, нужно обеспечить визит к советскому командованию говорящего по-русски генерала Кребса для уведомления о смерти Гитлера, создании в Германии нового правительства и заключения перемирия в Берлине.
Подполковника Зайферта привели в штаб 102-го гвардейского полка. Договорились, что генерал Кребс и начальник штаба Вейдлинга полковник фон Дюфвинг вместе с переводчиком — гауптфюрером СС Ней-ландисом прибудут в расположение советского командования. Все они, один за другим, покинули бункер Гитлера, перебежали через дорогу и скрылись в подземном туннеле. Чуйков был в курсе происходящего и приказал прекратить огонь. Сел ужинать с военными журналистами Симоновым и Вишневским, поэтом Долматовским и композиторами Блан-тером и Хренниковым, присланными в Берлин «для вдохновения». Состоялся маленький концерт, и все были оживлены.
Немецкие представители — командующий германскими сухопутными силами Кребс со своим начальником штаба полковником фон Дюф-вингом и говорившим по-русски уроженцем Прибалтики капитаном Нейландисом прибыли в неурочное время, в три пятьдесят утра 1 мая. Кребс вошел с Железным крестом на мундире (вокруг шеи) и свастикой на рукаве. Часовые хотели сорвать свастику, но Кребс отчаянно сопротивлялся. Чуйков представил поэтов, композиторов и корреспондентов как членов своего штаба. Переводчиком Чуйкова был капитан Клебер.
Чуйков сориентировался достаточно быстро. Его людям не удалось водрузить флаг над Берлином, но теперь немцы пришли сдаваться именно к нему. Вишневский умолял его позволить присутствовать. Чуйков сдался, и Вишневский пришел с Блантером, на что Чуйков сухо сказал: «Писатели никогда не ходят поодиночке». Первыми словами говорившего по-русски Кребса были следующие: «Сегодня Первое мая, великий
праздник для наших двух наций». На что герой Сталинграда, человек редкой простоты и отваги, ответил с высшей мерой достоинства: «Сегодня нам огромный праздник. Что же касается состояния ваших дел, то об этом сказать труднее». Чуйков позвонил маршалу Жукову. Тот сразу же спросил, готовы ли немцы капитулировать? Кребс ответил, что «существуют другие возможности». Складывается впечатление, что долго живший в Москве Кребс решил обойти «простодушных русских» за столом переговоров. И его задачей, как полагают, по крайней мере, американские историки Э. Рид и Д. Фишер, было «потянуть время, в течение которого Борман и Дениц откроют переговоры с (западными) союзниками и сыграют на их и Сталина взаимном недоверии».
Жуков немедленно позвонил в Москву, но дежурный офицер на даче в Кунцеве ответил, что Сталин только что лег спать — утром нужно будет принимать первомайский парад. Разбудить, приказал Жуков, новости не могут ждать. Первой реакцией Сталина на известие о смерти Гитлера были неожиданные слова: «Доигрался, подлец! Жаль, что мы не взяли его живым». Относительно Кребса: никаких переговоров, только безоговорочная капитуляция. Если не случится ничего особенного, позвонить утром. Сталин должен был выспаться перед первомайским парадом. Чуйков Кребсу: вопрос о перемирии в Берлине может быть решен только в рамках общей безоговорочной капитуляции. Кребс: «Тогда вы уничтожите всех немцев». Чуйков: «Мы не собираемся уничтожать германский народ». Чуйков с Кребсом, перешедшим на русский язык: «Какой смысл в этой борьбе?» Кребс: «Мы будем воевать до последнего».
Чуйков показал Кребсу последние советские газеты, в которых говорилось о попытках Гиммлера начать переговоры с западными союзниками. Кребс многократно повторял, что новое германское правительство желает начать переговоры с «державой-победительницей», с СССР. Чуйков мобилизовал всю дипломатическую вежливость: СССР будет принимать общую капитуляцию совместно со своими союзниками.
Кребс в перерыве сказал, что все несчастья Германии начались под Сталинградом, на что Чуйков ответил, что там действительно было тяжело. «Вы командовали там корпусом?» — «Нет, я командовал там армией». Лишь тут Кребсу пришло на ум, что он не знает имени своего партнера по переговорам. И услышал ответ: «Чуйков». Шок невообразимых пропорций.
По телефону Кребс по-русски прочитал Жукову документ, в котором Геббельс предлагал «установить контакт с вождем советского народа. Этот контакт важен для мирных переговоров между двумя державами, которые понесли самые большие потери». Гиммлер не был уполномочен вести переговоры с западными державами, фюрер авторизовал переговоры лишь с Россией.
Чуйков не был профессиональным дипломатом, но его логика все же ближе к общечеловеческой, чем логика Кребса. Чуйков: зачем же признавать новое германское правительство, целью которого будет сбор всех сил с целью продолжать войну? Кребс: на этот вопрос может ответить мое правительство, но не я. Чуйков: давайте все же сначала покончим с войной, а потом уже разберемся с легитимностью нового германского правительства. Кребс стоял на своем: сначала признание правительства, а уже потом переговоры. Чуйков: это ситуация «ни мира, ни войны. Цель вашего визита сюда — вести переговоры только с СССР?» Кребс: да, только с СССР. Чуйков: «Но через наше посредничество и с другими союзниками?» Кребс завуалировал свою позицию. Аргументы были повторены Кребсом и прибывшему от Жукова генералу Соколовскому. События приняли облик фарса. Кребс напомнил коммунисту Соколовскому, что во Франции восстанавливается такой же, как и в Британии, капиталистический строй. Сталин не желает раздела Германии (говорит Кребс), этого хотят западные страны.
