Жан Маркаль - Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота
Пребывание Соньера в Париже от начала до конца кажется довольно странным: что священник делает в оккультных кругах, какой деятельностью занимается? С того момента, как загадка манускрипта открыта, аббат убежден, что все знаменитые люди, с которыми он познакомился, воспринимают его всерьез, считают его важной персоной: что еще более может утешить и подбодрить человека в обществе, как не такое мнение? Однако наступает время отъезда: пора прощаться со своими хозяевами и парижской светской жизнью. Расставание с Эммой Кальве полно грусти. Беранже понимает, насколько ему посчастливилось — чтобы бедный деревенский кюре снискал расположение и даже любовь одной из самых знаменитых женщин столицы… Но они еще встретятся, поэтому не стоит предаваться бурной печали. В конце концов, в Ренн-ле-Шато аббата ждет его верная Мари Денарно… «Аббат мог вернуться в свое „орлиное гнездо“ без сожалений: он не прогадал в сделке совершенной в Париже. Теперь, при помощи маленькой лжи, ему лишь надо утолить беспокойство монсеньора Бийара, удивленного отсутствием пергамента. Епископ уже сожалеет о том, что дал Соньеру рекомендацию: такого бравого парня, как этот кюре Ренн-ле-Шато, видимо, не стоит „подсаживать на лошадь“… Умудриться обменять сведения о родословной на ключ к богатству!..»[46]
Итак, Беранже Соньер наконец возвращается в Ренн-ле-Шато, к великой радости своих прихожан, которые, считая своего священника довольно оригинальным типом, все же успели искренне к нему привязаться. Разумеется, больше всех счастлива Мари Денарно. В первый же вечер она без устали расспрашивает Беранже о его поездке, о Париже, о столичной жизни… Каково приходится несчастному аббату, в памяти которого при упоминании Парижа тут же всплывает образ Эммы Кальве? Соньер чувствует себя кругом виноватым: ему приходится лгать епископу, прихожанам, Мари Денарно и, конечно же, собственной совести. Разве такое простительно для священника? Чтобы облегчить свою совесть и получить прощение Господа, духовные пастыри пользуются теми же способами, что и паства: они исповедуются у одного из своих собратьев. Кто станет исповедником Беранже Соньера? Определенно, не аббат Буде, погрязший в тех же темных делах, что и кюре Ренн-ле-Шато. Тогда, быть может, Альфред Соньер, священник и его родной брат? Тоже нет: членам семьи не исповедуются. Уж если Альфред Соньер и был в курсе некоторых дел Беранже, то лишь потому, что он приходился ему братом, а не духовником. По крайней мере, Альфреду было известно о так называемой симонии Беранже Соньера только потому, что он сам участвовал в этом деле. Но на роль исповедника Альфред Соньер все же не годится: его образ жизни далеко не безупречен…
Тогда остаются двое. Первый — аббат Эжен Грассо. Преподаватель лицея Лун де Гонзага в Перпиньяне (куда впоследствии Соньер будет часто наведываться, стараясь, чтобы о его визитах не узнали), ставший кюре в Амели-ле-Бен и в Сен-Поль де Фенуе, что в диоцезе Перпиньяна, но достаточно близко от Разе. Аббат Грассо слыл славным предприимчивым человеком и большим эрудитом, в его библиотеке хранилось множество книг и разного рода манускриптов. Как и Соньер, он не менее усердно старался отреставрировать храмы, бывшие в его распоряжении. Поэтому «дружба, связавшая аббата Соньера и каноника Грассо, оставалась неизменной даже тогда, когда о нем поползли всевозможные слухи, вызванные его тяжбой с епископством. Тем не менее, Соньер не опасался навещать своего коллегу из Амели-ле-Бен, и каноник ответил ему тем же. Даже после смерти своего друга Грассо не жалел усилий, чтобы помочь Мари Денарно в этот трудный период ее жизни».[47] В 1893 году Эжен Грассо получил в подарок от аббата Соньера позолоченный потир. Как у Соньера мог оказаться такой предмет? Вряд ли он был среди сокровищ, спрятанных аббатом Бигу в церкви Ренн-ле-Шато.[48]
Другим возможным исповедником Соньера мог стать кюре Кустоссы аббат Жели, пожилой здравомыслящий человек, через несколько лет ушедший из жизни при таинственных обстоятельствах: кюре был убит. Возможно, вернувшись из Парижа. Беранже Соньер обратился за помощью именно к нему. Вне всякого сомнения, ему было что рассказать: воспоминания о «сатанинской» атмосфере, окружавшей аббата во время парижской поездки, тяготили его все более. Но мог ли Соньер, помимо признаний, доверить своему исповеднику и нечто большее — например, отдать ему на хранение некие документы? Вполне возможно.
Вернувшись в Ренн-ле-Шато, Беранже Соньер занимается странными делами. Муниципалитет предпринял ряд работ по благоустройству кладбища, в частности огородил его и снабдил порталом, который можно видеть там и поныне. Эти работы на руку Соньеру: по ночам священник закрывает кладбище и остается там до утра. Что он задумал? На первый взгляд может показаться, что аббат перемещает могильные памятники; на самом деле он оскверняет могилы. Что он надеется найти? Возможно, он выполняет эту мрачную работу согласно указаниям, которые он получил в Париже в обмен на бумаги с генеалогическим древом. Более всего ему не дает покоя могила Мари де Негри д'Абль из рода д’Отпулей и Бланшфоров, умершей в 1781 году. Это были две плиты; на вертикальном камне, установленном, вероятно, аббатом Биту, была начертана эпитафия с невероятным количеством ошибок, вызывающих у исследователей ряд вопросов. На горизонтальной плите была оставлена надпись на латинском языке, но с несколькими греческими буквами.
Могильный камень маркизы стал камнем преткновения для Соньера: он усердно стирает эпитафии, не зная, правда, что об этих надписях уже успели позаботиться археологи, снявшие с них копии. В 1903 году они будут опубликованы в «Бюллетене Археологического общества департамента Об». Столь упорное стремление Соньера уничтожить надписи служит красноречивым доказательством того, что в них была скрыта важная информация и даже ключ, позволяющий вести тайные ночные поиски в нужном направлении.
На вертикальной плите была начертана следующая эпитафия:
CT GIT NOBLe M ARIE DE NEGRe DABLES DAME DHAUPOUL De BLANCHEFORT AGEE DE SOIX ANTE SEpT ANS DECEDEE LE XVII JANVIER MDCOLXXXI REQUIES CATIN РАСЕ.Надпись заканчивается инициалами «P.S.». расположенными ниже, и словом «PRAECUM». Первое, что просится на ум при объяснении такого количества ошибок, — неопытность и неграмотность каменотеса, занимавшегося этим камнем в XVIII веке. Но как при всем неумении и малограмотности можно перепутать дату смерти? 17 января… Если бы Соньер, принимаясь за расшифровку эпитафии, мог предполагать, что именно в этот день, зимой 1917 года, его сразит апоплексический удар, за которым последует его собственная кончина… Если при расшифровке текста, заключающего в себе множество аномалий, воспользоваться методом, хорошо известным специалистам в области шифров (ключ, находящийся в самом тексте), и продублировать его другим методом, то получится вполне ясный текст, таящий в себе загадочное сообщение: «Пастух, никакого искушения, что Пуссен, Теньер хранят ключ. Pax. DLLLXXXI — крестом и конем Господа я добью этого дьявола-охранника в полдень. Голубые яблоки».[49] На мой взгляд, полученное сообщение нельзя назвать «вполне ясным текстом», однако Беранже Соньер, «расшифровав» надпись, пришел в восторг: это было то самое послание, которое таилось в манускрипте, оставленном у аббата Биеля и Эмиля Оффе! Значит, Соньер на правильном пути; следовательно, необходимо как можно скорее уничтожить все следы, которые могут указать на этот путь людям, не имеющим на то права. Получив от таинственного братства приказ завершить миссию. Беранже Соньер готов на все, чтобы устранить других.
К тому же аббату Соньеру известен ключ, при помощи которого становится понятен истинный смысл этого текста: диагональ, проведенная от первой, зафиксированной на камне «ошибки», укажет на ключевое слово-разгадку. Без сомнения, первая «оплошность каменотеса» — это «Т» на месте «I» в «ci gît». Диагональ, прочерченная от «Т», указывает на слово «catin»: эпитет не слишком любезный по отношению к старой даме, которая там «ci gît», покоится. К счастью, Соньер знает, что если «Т» (или «Таи» в западной эзотерической традиции) появляется в слове, где ее не должно быть, то она в этом случае обозначает «сокровище», каким бы оно ни было. Ему известно и то, что слово «catin» означает не только девицу легкого поведения, но и впадину, углубление. Итак, из всего этого можно заключить, что «сокровища у д’Отпулей» более нет (потому что в имени «DHAUPOUL», написанном на камне, буква «Т» отсутствует): его перепрятали, то есть поместили в «углубление», «catin».[50] Упоминание в расшифрованном тексте Пуссена и «пастухов» наталкивает священника на мысль о полотне «Аркадские пастухи»: в конечном счете могилу тоже можно считать «углублением», «каверной» — или «каирном», мегалитическим сооружением, служащим некрополем. Все, что осталось сделать, — понять, каков этот «каирн» и где его искать.
