Сергей Войцеховский - Трест (Воспоминания и документы)
"От начальника штаба вниз, по служебной лестнице - прибавил В. Т. Дриммер - пошли касавшиеся мобилизационного плана замечания. План был возвращен М.О.Р. с соответствующей оценкой... Наш офицер связи в Москве, майор Недзинский, доложил, что возвращение мобилизационного плана, признанного фальшивкой, было большой неожиданностью для представителя М.О.Р.".
"Как это ни странно, но в этом случае автор воспоминаний - по собственному признанию - не счел нужным соблюсти служебную тайну. "Я написал он - не скрыл этой, обнаруженной в Варшаве мистификации от моих сослуживцев, военных агентов в Таллине и Риге, где я, между тем, также был аккредитован... Я догадывался, что они тоже состоят в связи с М.О.Р. Узнали это и возглавители монархической организации в Риге и Таллине, благородные и порядочные русские эмигранты".
В виде вывода из всего своего рассказа, В. Т. Дриммер прибавил: "Предполагаю, что это событие (возвращение мобилизационного плана, Тресту.) и, может быть, какие-либо другие, мне не известные, причины вызвали кризис в возглавлении М.О.Р.-Треста. Это случилось в 1927 году, во время происходивших в России интенсивных "чисток". Наступил цикл совершенных чекистами ошибок и промахов".
--
Следующее затем в воспоминаниях перечисление этих ошибок содержит столько поразительных неточностей, что извлечь из него достоверные сведения не легко. Достаточно сказать, что Опперпут еще раз назван Федоровым, то есть, что ему приписан один из псевдонимов Якушева, а начальником русских воинских организаций, вместо генерала Кутепова - генерал Миллер. {139} Не ограничившись этим В. Т. Дриммер написал, что В. А. Ларионов и его соратники, совершившие в июле 1927 года удачное нападение на коммунистический клуб в Петрограде, были, якобы, убиты при переходе границы из Финляндии в Россию, а их покушение на клуб было, якобы, вымыслом советских газет.
Желание автора воспоминаний объяснить "бегство" Опперпута из Москвы в Гельсингфорс и последовавшее затем, сделанное им "разоблачение" Треста одним только проницательным отношением Пилсудского к переданному Трестом польскому генеральному штабу мобилизационному плану советских железных дорог и возвращением этого плана кажется мне заслуживающей внимания, но недоказанной гипотезой. Возвращение разоблаченной подделки ее виновникам было бы совершенной штабом непростительной ошибкой. Оно обнаружило бы подозрения штаба и заставили бы чекистов насторожиться. Между тем, связь Варшавы е Трестом, после описанного В. Т. Дриммером эпизода, ничем нарушена не была, а появление Опперпута в Финляндии было для штаба такой же неожиданностью, как и для Кутеповской организации.
Это не значит, что рассказ В. Т. Дриммера, о переговорах штаба с М.О.Р. может быть назван вымыслом. Существует подтверждение желания польской разведки добиться от М.О.Р. выдачи советских военных тайн. В "Мертвой Зыби" Никулин сообщил:
"Некто Недзинский, которому польским, штабом была поручена в Москве связь с Трестом, писал Якушеву: "Желательно получить сведения относительно маневров УВО... Кроме того, позволю себе напомнить относительно маневров ЛВО и ЗВО". Таким образом польский генштаб проявлял интерес к Украинскому, Ленинградскому и Закавказскому военным округам".
Мерилом отношения варшавского штаба к М.О.Р. до весны 1927 года был подарок, сделанный Якушеву и Потапову в 1926 году. Им были посланы в Москву бельгийские браунинги, украшенные на рукояти накладными, золотыми вензелями.
Некоторым русским зарубежным "историкам" Треста сведения об этом подарке показались настолько фантастическими, что они назвали их злостной выдумкой, но я видел эти браунинги в Варшаве, на квартире Артамонова, до их отсылки Тресту. {140} Опперпут - по мнению В. Т. Дриммера - "бежал" из Москвы не как раскаявшийся чекист, а как советский агент, получивший новое задание. Бывший польский военный агент в Ревеле не верит советскому сообщению о гибели Опперпута после неудачной попытки, взорвать здание О.Г.П.У. на Малой Лубянке в Москве и в этом недоверии к смерти Опперпута в 1927 году он, безусловно, прав. Он, кроме того, утверждает, что латыш, знавший Опперпута в лицо, видел его в Шанхае незадолго до второй мировой войны. По словам В. Т. Дриммера, Опперпут, после "бегства" в Гельсингфорс, пожелал дать генералу Кутепову подробные показания о Тресте. Он захотел сделать это в присутствии иностранных офицеров и назвал желательными участниками этого разговора начальника разведывательного отделения второго отдела польского генерального штаба, полковника Боцянского, и начальника русской секции этого отделения, майора Таликовского. Они съездили из Варшавы в Финляндию и выслушали эти показания.
Одновременно Опперпут - как утверждает В. Т. Дриммер - обвинил начальника польского штаба, генерала Пискора, начальника второго отдела полковника Байера и самого автора воспоминаний в том, что они - советские агенты. Большевики не раз пользовались и продолжают пользоваться таким злостным обвинением, чтобы повредить своим наиболее непримиримым противникам. Польское правительство возведенной на его офицерство клевете не поверило, но сообщенная В. Т. Дриммером подробность поведения Опперпута в Гельсингфорсе подтверждает, что он там остался тем, чем был в Москве - советским агентом-провокатором.
1967г.
{141}
ПИСЬМО П. H. ВРАНГЕЛЯ
В литературе о Тресте есть несколько указаний на осторожное, недоверчивое отношение генерала П. Н. Врангеля к появлявшимся за границей эмиссарам организации, называвшей себя Монархическим Объединением России. Это недоверие подтверждено документом, хранящимся в Соединенных Штатах, в Институте имени Гувера в Станфорде и опубликованном мною в парижском журнале "Возрождение" (№ 233, июнь 1971 года) с согласия П. П. Врангеля, сына покойного главнокомандующего Русской Армии.
Этот документ - копия письма, написанного генералом Врангелем за два года до разоблачения советской провокации в М.О.Р., из Сремских Карловцов (Югославия) в Париж, лицу, фамилия которого в письме не указана. Однако, сопоставление с остальной перепиской автора дает возможность установить, что оно было адресовано генералу М. Н. Скалону, пользовавшемуся доверием великого князя Николая Николаевича.
Частное по форме и доверительное по содержанию, письмо было, тем не менее, помечено номером и напечатано на машинке. Копия, в соответствии с дореволюционным обыкновением, названа отпуском.
Некоторые имена и фамилии были заменены псевдонимами, легко поддающимися расшифровке, потому что - как это ни удивительно - эти условные обозначения совпадают с теми, которыми Трест пользовался в переписке с А. П. Кутеповым и другими эмигрантами. Мною, в скобках, включены в текст подлинные имена.
Письмо свидетельствует о редкой проницательности П. Н. Врангеля, подтвержденной, два года спустя, разоблачением чекистской провокации.
--
№ 1728/с
Сремски Карловци, 12 марта 1925 г.
Дорогой Михаил Николаевич,
В бытность мою в Париже я докладывал Великому Князю о подозрениях моих касательно известных тебе Федорова {142} (Якушева) и Волкова (Потапова). Отсутствие конспиративности в их переписке и в свиданиях заграницей невольно внушает мне некоторые подозрения. Подозрения эти усилились, когда в свой приезд заграницу в 1923 году Федоров послал бывшему начальнику моей разведки порученные ему, Федорову, Марковым (председателем Высшего Монархического Совета в Берлине) письма к кн. Н. Л. Оболенскому и А. Н. Крупенскому. Как ты можешь увидеть из содержания этих писем, сообщение мне таковых не могло иметь другой цели, как поселить во мне недоверие к Маркову. Между тем последний имел связь с Россией через того же Федорова. Все это я докладывал Великому Князю и по его приказанию сообщил Кутепову.
На днях я совершенно неожиданно получил одновременно прилагаемые письма от Федорова и Волкова. Последнего я видел один раз более полутора года тому назад, когда он приезжал в Сербию, первого я вовсе не знаю. Он изредка переписывался с генералом Климовичем, каждый раз прося передать мне привет, за что я просил передать благодарность. Вот, вероятно, та "деловая связь", о которой он пишет.
Одновременное обращение ко мне Федорова и Волкова и самое содержание их писем усиливают бывшие у меня ранее подозрения. Я не считаю себя вправе не сообщить их Великому Князю. Вместе с тем эти подозрения все же не непреложная уверенность, а потому убедительно прошу тебя, буде Великий Князь сочтет необходимым в интересах дела поддержать с ним дальнейшие сношения, чтобы это письмо и препровождаемые документы остались бы для всех, кроме тебя и Великого Князя, неизвестными.
Я со своей стороны приказал ответить им, что Сергеев (П. Н. Врангель) уже давно от всякой политической работы отошел, ограничив свою деятельность заботой о своих соратниках. Соображения, которые Вы считаете необходимым доводить до сведения Юнкерса (великого князя Николая Николаевича), могут быть направлены Вами обычным путем через Бородина (А. Н. Кутепова) ".
