Геннадий Семенихин - Космонавты живут на земле
-- Давайте хоть познакомимся напоследок... Я тут зря шумлю. Вы, конечно, ни в чем не виноваты. Капитан Мирошников я. Вячеслав Мирошников. Можете просто Славой звать, на равных.
-- А я Горелов, Алексей.
-- Вот и ладно, -- кивнул лохматой головой капитан и на несколько секунд отвернулся, чтобы скрыть волнение. -- Квартиру я вам оставляю в полном порядке... вся кэчевская казенная мебель налицо. Кран холодной и кран горячей в полной исправности. Можете даже с дороги мыться. Ну а насчет того, почему я ухожу, тоже в двух словах выскажусь...
Женщина отпустила девочку с рук на пол и глухо попросила:
-- Слава, может, не надо?
Он подошел, положил широкую ладонь на ее светловолосую голову, не стыдясь нежности этого жеста.
-- Не бойся, Марьяна, я уже пережил все, а нашему новому знакомому Алеше Горелову знать полезно, что не все достигают цели... Так вот, Алеша, есть такая штука на земле -- космической медициной именуется. И не смотрит она ни на вашу элегантность, ни на эрудицию, ни на ваши затаенные помыслы, какими бы чистыми и высокими они ни были. Она беспощадна и объективна. И достаточно сурова при этом. Три года отдал я отряду. Тренировался, учился, мечтал о старте на космодроме. А месяц назад сел очередной раз на центрифугу и еле с нее встал. Вся спина синяя, сосуды полопались и -- короткое заключение: повышенная чувствительность кожи делает капитана Мирошникова неспособным к перенесению больших перегрузок. Снова в авиацию. В старую дивизию. Это я уже сам попросился. -- Он замолчал, бросил в окно быстрый взгляд и кивнул жене: -- Нам пора, Марьяна, ребята уже к машине подошли, ждут.
Женщина молча встала, а Мирошников быстро оделся. Потом они все четверо присели, как это и положено перед дальней дорогой. Взволнованный Алеша пожал им руки.
-- Товарищ капитан, -- попросил он, -- подарите что-нибудь на память. Все-таки я ваш преемник и должен что-то получить в наследство.
-- В наследство, говорите, Алеша? -- остановился в дверях капитан. -Зачем же? Меня еще не хоронят, я еще в авиации постараюсь свое слово сказать, раз не довелось стать космонавтом. В наследство не надо. А вот на новоселье я вам действительно подарок сделаю. -- Он порылся в портфеле и достал твердый белый комочек. -- Держите, Горелов, мал золотник, да дорог.
-- Что это такое? -- недоуменно спросил Алексей. -- По форме напоминает хлеб.
-- Это хлеб и есть, -- подтвердил Мирошников, -- хлеб, побывавший в космосе в бортовом пайке корабля "Восток-1". Из рациона Юры Гагарина. Видите, какой сувенир! И если у вас все сложится удачнее моего и вы полетите в космос, возьмите его с собой.
-- Я возьму, -- растерянно согласился Горелов.
Шаги Мирошниковых замерли на лестнице. Кольский ушел с ними.
Затворив плотно дверь, Горелов вернулся в комнату, встал у окна. Сквозь свободное от наледи пространство он увидел ту же стоявшую внизу трехтонку. Кузов был закрыт и солдат в ней не было. Рядом с машиной стояли те пятеро, что повстречались, когда Алеша и Кольский шли к дому. Вероятно, они прибежали попрощаться с капитаном Мирошниковым прямо из физзала, потому что были в голубеньких шапочках и синих спортивных костюмах.
С каким-то тоскливым любопытством наблюдал Алеша за коротким прощанием. Пятеро по очереди обнимали Славу Мирошникова и его жену, а один из них даже расцеловался с ними. Грузовая машина отъехала, и ее место под окном заняла черная "Волга". С улицы донеслись последние прощальные возгласы: "Ты же пиши, Славик", "Помни", "Ну, до встречи, когда бы она ни состоялась", "Марьяна, пиши моей Вере".
И вдруг Горелов явственно услышал, как капитан Мирошников сказал: "Спасибо, спасибо, ребята! Вы смотрите новичка не обижайте. Все-таки в моей квартире остался жить. Пусть хоть ему на тринадцатый номер повезет!".
И Алеше стало тепло и грустно от таких слов.
Потом Мирошниковы сели в легковушку, и она плавно взяла с места, устремившись к проходной. Она ехала к зеленым воротам по недолгой дороге, а пятеро космонавтов остались недвижно стоять и напряженными глазами провожали своего навсегда убывающего товарища. Черная "Волга", остановившаяся у проходной, и маленькая группа провожающих, таких ярких на фоне белого снега в своих синих костюмах, выглядели несколько траурно.
Горелов отошел от окна: "Неужели и со мной случится такое? Нет, не верю, -- заговорил он с собой. -- А почему не верю? Разве этот красивый кудлатый парень хуже тебя? Да нет, не хуже. Так что? Тебя зачислили не его место, ты теперь будешь жить в его квартире. Но есть ли гарантия, что и с тобой не произойдет такого? Ведь этот парень три года ходил по дорожкам космического городка, три года тренировался на снарядах в физзале, проходил занятия в термокамере и сурдокамере. Три года ездил время от времени на центрифугу, учился в академии. Три года был уверен, что распахнется перед ним проходная космодрома, чтобы пропустить к стартовой площадке, к ракете... И вдруг вместо этого зеленые ворота городка навсегда закрылись за ним. -Алеша прошелся по опустевшей комнате, сказал: -- Навсегда". А что ждет его в авиации? Разве легко возвращаться назад к самолету после длительного перерыва? На его тужурке -- знак военного летчика второго класса. Но когда он возвратится к своим товарищам, ему придется начинать снова с программы пилота, не получившего класс. Ой как нелегко все это!
Горелову стало жаль уехавшего Мирошникова. Он оглядел опустевшую комнату. Одинокий коричневый чемодан, поставленный у стены, делал ее еще более неуютной. Диван, три стула, длинный стол без скатерти, буфет с открытыми дверцами... Во второй комнате Алеша обнаружил фанерный платяной шкаф с поцарапанным зеркалом, небольшой письменный столик, на котором стоял желтый пластмассовый телефон, еще два старых стула и кровать, застеленную свежим бельем. "Вероятно, капитан Кольский от имени КЭЧ постарался, -догадался Алеша. -- Ну что ж, и за это спасибо. Наши отцы начинали небось с худших вариантов".
И он уже по-хозяйски принялся определять, куда что положить из своего нехитрого имущества. Распаковав чемодан, аккуратно повесил в шкаф свой единственный штатский костюм и демисезонное пальто, сложил на полку выглаженные рубашки и носки, отнес в ванную мыло и электробритву, затем вынул кисти и краски и очень долго раздумывал, куда бы их прибрать. Однотомник Маяковского, подаренный ему Леночкой Сторожевой еще в девятом классе, он положил на письменный стол. Потом вынул спрятанную на самом дне чемодана картину "Обелиск у крутояра", долго на нее смотрел.
Нет, не потускнели краски! Все так же багрово догорало ущербное закатное солнце и тени падали наземь от двух скорбных фигур -- женщины и подростка, стоявших на днепровской круче у одинокого обелиска. Алеша пожалел, что оставил в Соболевке все свои пейзажи, портреты, акварели. Как бы они преобразили новую квартиру! Но как же было не оставить, если сам Ефимков, зашедший попрощаться, неловко попросил:
-- Ты того... Алексей. Творчество свое пожертвуй дивизии. Все-таки здесь, если рассудить, немало твоего пота осталось. Пусть память о тебе самая добрая у нас останется.
Как же было отказать? Вздохнув, Горелов стал искать место для единственной оставшейся у него картины. Решил повесить ее над стареньким диваном -- над ним остался след ковра. На кухне нашлись щипцы, гвозди и молоток. Картина сразу попала в полосу яркого солнечного света, и краски стали еще более выразительными, так что даже самому автору стало приятно. Из всего, что было им нарисовано в жизни, строгим судом собственной совести, о приговорах которого даже родная мать не знала, считал Алексей удачными только две работы: портрет погибшего Василия Комкова и эту картину. Когда он спрашивал себя, почему только они так удались, отвечал ясно и прямо: потому что гибель Комкова он пережил, как никто другой, а обелиск у крутояра был обелиском над отцовской могилой. И тогда заключал Алексей про себя веско и грубовато: значит, правильно сделал, что не переоценил свои возможности и не стал искать славы и признания в среде живописцев. Если получается только пережитое, а вымышленные сюжеты под твоей кистью плохо возникают на загрунтованном холсте, значит, не станешь настоящим художником.
-- А эта картина все же смотрится, -- вслух произнес он, отходя от дивана.
x x x
На другой день Горелов проснулся довольно поздно, когда неторопливый зимний рассвет уже разгорелся за окном. Как и многие люди, переселившиеся в новую обстановку, со сна он не мог первые секунды сообразить, где находится. "Я уже не в Соболевке, -- вздохнул он облегченно, -- это же новая квартира". Потом, посмотрев на часы, Алеша испугался своего слишком позднего пробуждения. Однако вспомнил -- сегодня воскресенье и его нигде не ждут. Нашарив войлочные тапочки, он прошел в соседнюю комнату и ахнул от изумления.
-- Вот это да!
Стулья и табуретки беспорядочно окружали раздвинутый стол, на котором стояли тарелки с остатками еды и множество бутылок с разноцветными наклейками. "Как же я позабыл-то спросонья! -- укорил себя Алеша. -- Вот это работенки мне на воскресный день подбросили! И до обеда не перемою". Он еще раз посмотрел на бутылки и от души рассмеялся.
